— Ну, ты! — сказал ему Джордж. — Чего бодаешься? Кому ты-то нужен, хотел бы я знать?!
Раз — и готово!
Перевод с английского Н. Трауберг
Глава I
Несмотря на животворный запах кофе, приветствовавший его, когда он открыл дверь, молодой человек с бледными волосами и явственным кадыком был угрюм и мрачен. Входил он в меньшую из столовых Клейнс-холла, тюдоровской усадьбы, которую недавно купила миссис Стиптоу, кофе — любил и охотно бы выпил, но, как ни печально, обручился вчера с бесприданницей и собирался в Лондон, чтобы сообщить об этом опекуну. Опекуна он боялся даже в обычных обстоятельствах; когда же предстояла беседа, в ходе которой эта черепаха в человеческом образе непременно рассердится, горько сетовал, что отец не препоручил его деньги кому-нибудь потише, скажем — Джеку Потрошителю.
Столовая ласкала глаз. Утреннее солнце освещало ее огромные, до полу, окна. Одну стену украшал фламандский гобелен, изображающий мятежных селян, другую — фламандский гобелен, изображающий селян покладистых. Серебряные блюда, подогреваясь на горелках, улыбались с поставца; рядом розовел еще нетронутый окорок. Над камином вы могли увидеть портрет величавой дамы, глядевшей вниз таким взглядом, словно что-то ее удивило и раздосадовало. Писал картину молодой художник, Джослин Уэзерби, позировала — Беатрис, вдова сэра Отиса, который приходился братом здешней хозяйке.
Хозяйка, шустрая маленькая женщина с неумолимо светлыми глазами, сидела во главе стола, инструктируя Салли Фэрмайл. Салли, бедная родственница, редко отдыхала. Предоставляя кров и пищу осиротевшей дочери сколько-то-юродного брата, миссис Стиптоу полагала, что их надо отработать.
— Доброе утро, лорд Холбтон, — рассеянно сказала она.
— Доброе утро, — сказала Салли, наскоро улыбнувшись. С тех пор, как они обручились, она его еще не видела.
— Добрутр, добрутг, — ответил лорд и, прибавив для верности «добрутр», направился к поставцу для укрепления духа.
— Просто не знаю, — сказала хозяйка, — как мы разберемся с машинами. Вы едете в Лондон?
Лорд, положивший себе омлета, невесело кивнул.
— А Беатрис едет в Брайтон, вручать эти призы. Она берет «роллс-ройс», с «паккардом» что-то неладно, остается двухместная. Да, тарахтит, но кое-как движется. Салли отвезет вас. Она едет нанимать лакея. Для Говарда.
Лорд удивился, хотя знал, что для мужа хозяйка не жалеет ничего. В конце концов именно из-за таких излишеств случилась Французская революция, а Рим падал, падал — и упал.
— Сколько же у него лакеев? — осведомился он.
— Один, — отвечала Салли. — Они все время уходят.
— Они его плохо выносят, — пояснила миссис Стиптоу.
Это лорд Холбтон понял, он сам с трудом выносил хозяина. Собственно, его и пригласили, чтобы, по негласному уговору, он навел на него необходимый лоск, но пришлось оставить эти надежды. Хозяин хамил. Когда его пытались наставить на путь изысков и приличий, он щурил глаз и цедил углом рта такие выражения, которые обескуражили бы саму Эмили Пост.[25]
Хозяйка помешивала кофе, напоминая гремучую змею, если вы можете представить змею, помешивающую кофе.
— Когда сбежал последний, — сказала она, — Говард решил, что их больше не будет. Он ошибся. Пока в Англии есть хоть один лакей, я его найму. Сейчас мы говорили, что нужен человек… ну, покруче, без дураков. Умру, но Говард у меня научится манерам.
Именно тут появился мистер Стиптоу, который однозначно напоминал бы тушу, если бы не перебитый нос и органы слуха в виде ручек греческой амфоры. Говоря строго, он вернулся (жена отсылала его надеть воротничок) и мрачностью своей показывал, что у него болят душа и шея. Неприязненно взглянув на лорда, которого он подозревал в подстрекательстве, страдалец направился к поставцу и взял себе рыбы.
Не хватало только дамы с портрета, и она явилась, напоминая Сару Сиддонс[26] в роли какой-нибудь королевы. Она была создана, чтобы позировать сэру Питеру Лели или сэру Джошуа Рейнольдсу,[27] которые, вероятно, превзошли бы Джоса Уэзерби, что признавал и независтливый Джос.
Все ей обрадовались.
— Доброе утро, Беатрис, — приветливо сказала хозяйка.
— Доброе утро, леди Чевендер, — сказала Салли.
— Здрасьте, здрасьте, здрасьте, — сказал лорд Холбтон.
Хозяин не сказал ни слова, только посмотрел. Человек простой, дитя природы, он не разговаривал, а переваривал. К тому же, он тянулся к маслу, чтобы украсить им тостик.
Лорд Холбтон вскочил (куда там хозяину!) и галантно отпрыгнул к поставцу. Именно эта галантность, в сочетании с хрупкой прелестью и трепетным тенором, которым он пел у рояля всякие романсы, привлекли к нему Салли.
— Омлету, леди Чевендер? — спросил он. — Рыбы? Ветчины?
Время остановилось. От того, что скажет прекрасная дама, зависела участь всех присутствующих, что там — судьбы Дж. Б. Даффа, возглавлявшего фирму «Дафф & Троттер», Джоса Уэзерби, дворецкого и, наконец, его невесты, Веры Пим, служившей в «Розе и короне».
Ответь леди Чевендер: «Омлету» или «Рыбы» — ничего бы не случилось. Но она сказала:
— Ветчины.
Лорд Холбтон со свойственным ему изяществом отрезал тонкий ломтик. Стояла тишина, только мистер Стиптоу хрустел тостом. Хрустел он всем, чем угодно, даже пюре; тостом всякий захрустит.
Леди Чевендер положила вилку и нож, глядя вниз с тем царственным презрением, с которым Сара Сиддонс взирала бы на гусеницу в салате.
— Какая гадость! — промолвила она.
Хозяйка встрепенулась. Она была богата, но золовка намного ее превосходила. Кроме того, при слабом сердце у леди не было собственных родственников.
— В чем дело, Беатрис?
— Эту ветчину есть нельзя.
— Ее купила Салли.
Виновница не отрекалась, но сказала в свою защиту:
— Самая лучшая фирма!
— Возможно, — признала леди Чевендер, — но ветчина у них плохая. В чем-в чем, а в этом я разбираюсь. Когда-то я думала выйти замуж за ветчинного короля. Впрочем, тогда он был принцем. Он говорил о ветчине с утра до ночи. Словом, пойду и обличу их. Кто эти гады?
— Дафф и Троттер, — ответила Салли. — Самая лучшая фирма. Зачем им обманывать бедных девушек? Никак не пойму.
Тем временем лорд Холбтон вскрикнул и замер; омлет побледнел на его устах.
— Дафф и Троттер?.. — выговорил он.
— Дафф и Троттер?! — вскричала леди Чевендер, и в ее прекрасных глазах мелькнуло торжество, словно у римской матроны, угадавшей колесницу, которая победит на скачках. — Эта мерзость — от Джимми Даффа?
— Вроде бы да.
Леди Чевендер со вкусом вздохнула.
— Душенька, — сказала она, обернувшись к Салли, — это слишком хорошо, даже не верится. Я думала, праведная кара бывает только в детских книжках. Именно за Джимми я и собиралась выйти, это он говорил о ветчине. Невозможно поверить, как я мучилась! Джеймс Бьюкенен Дафф, чтоб его черти съели! Я с ним пятнадцать лет не виделась, но скоро он захочет не видеться еще лет тридцать.
— Что ты сделаешь? — спросила миссис Стиптоу.
— Зайду и скажу все о его мерзкой ветчине.
— Ты же едешь в Брайтон.
— Ничего, заверну и в Лондон.
— Может, лучше написать?
— Написать?! Ты ничего не поняла. Когда он меня коварно покорил, я была молода и романтична, одни чувства. И что же? Где они? Гуляя при луне, он говорил о том, почему у этой проклятой ветчины такой упоительный привкус. Подождет, пока оркестр свое отыграет, и описывает копчение. И после всего этого ты советуешь ему писать! Нет уж. Приду, посмотрю в глаза, шмякну ветчину на стол и увижу, как он корчится. Кликни Чибнела.
Хозяйка позвонила, и явился дворецкий нового типа — величавый, молодой и мускулистый.
— Чибнел, — сказала леди Чевендер, — не могли бы вы положить вот это в коробку и отнести в машину? Пора мне ехать, а то не успею.
— Салли, — сказала хозяйка, — иди к Перкису.
Салли покорно встала. На полпути к гаражу за ее спиной раздалось какое-то блеяние.
— Джордж! — вскричала она, обернувшись, как вспугнутый котенок. Она очень смутилась.
И зря. Лорд Холбтон был слишком взволнован. Глаза у него блуждали, рот кривился, кадык скакал, словно ягнята по весне.
— Салли! Какой ужас!
— А что?
— Эта история с ветчиной!
— Скорее она смешная.
— Смешная? Ха-ха! — воскликнул лорд Холбтон, исполняя танец отчаяния. — Ты послушай! — Он помолчал, справляясь с чувствами. — Отец оставил мне кучу денег.
Салли смутилась. Корыстной она не была, но положение бедной родственницы располагает к тому, чтобы радоваться богатству.
— Ну и слава Богу!
— Все не так просто. Он решил, что деньги мне доверить нельзя.
— Почему?
Собственно говоря, первого барона навело на эту мысль то, что одна девица подала в суд, обвиняя его любимого сына в «нарушении брачных обещаний», но сын предпочел это скрыть.
— Ах, не знаю! В общем, они — не у меня, пятерки не могу взять без спроса. А у кого? У Даффа!
— При чем он тут?
— Они с отцом партнеры. Наша фамилия — Троттер.[28] Отец его очень любил, и вот, пожалуйста. Сегодня я как раз собирался поговорить о нас с тобой.
— Понимаю, — сказала Салли. — Ты думаешь, он будет не в духе.
— Конечно.
— Да, да.
— Эта баба его доведет! Он лелеет свою ветчину, как… что это лелеют?
— Кто?
— Ну вообще. А да! Зеницу ока. С нее он начал, вся остальная еда для него… тьфу! Не в духе! Ты уж скажешь! Ха-ха!
Именно в такие минуты женщина уподобляется ангелу.
— Ничего, — сказала Салли, — ты его успокой.
— Да?
— Конечно.
— Ха-ха! Нет уж, я к нему не поеду.
— Что ты говоришь!
— То. Лучше встретиться с раненой пумой.
— Не такой уж он страшный.
— Такой. Ты его не видела.
— Видела, на обертке. Там всюду его портрет. По-моему, он очень милый.
— Милый?
— Да.
— МИЛЫЙ?! А брови?
— Мне понравились.
— Что ж, дело твое. Ты к нему и поезжай.
— Хорошо, — согласилась Салли, — с удовольствием.
Лорд Холбтон очень удивился, совет его был риторическим, точнее — сатирическим. На секунду ему стало стыдно. Такое хрупкое создание перед этим зверем из Откровения…[29] Но стыд мгновенно исчез, сменившись радостью. Если уж кому-то суждено переплыть Ниагару, лучше, чтобы это был не он, не лорд Холбтон.
— Ты серьезно?
— Да.
— Прямо так и поедешь?
— Конечно.
— А брови?
— Ну и Боге ними.
— Постарайся ее опередить.
— У нее «роллс-ройс».
— Да, правда. Что ж, будем надеяться.
— Будем.
— Ах, если бы она взяла омлет! Видимо, такова жизнь.
— Вполне возможно, — опять согласилась Салли.
Глава II
Владения людей,[30] при одном только имени которых всякий лондонец, не утративший совести, благоговейно поднимет шляпу, расположены неподалеку от Риджент-стрит. Это целый остров или, вернее, храм. Пройдя вращающуюся дверь, мы попадаем в огромный собор и видим прославленные яства. Вот — пирожные и пирожки; вот — фрукты; вот — супы и соусы; вот — варенье и джемы, икра и мясные консервы. У ветчины, зеницы ока, — свое святилище.
Почти все дела здесь ведут по телефону, и мы не обнаружим той суеты, которая царит в обычных лавках. Когда Джос Уэзерби, придя на службу, стал пробираться между грудами яств ой увидел двух герцогинь, глотающих слюну, и штуки три графов, облизывающих губы.
Длинный и веселый художник служил у Даффа & Троттера в отделе рекламы и нимало этим не тяготился, быть может потому, что вкусно ел, крепко спал, не ведал болезней, чем отличался от хозяина, которого терзал жулудочно-кишечный тракт.
Направляясь в кабинет страдальца, Джос миновал «Фрукты-овощи» и, несмотря на папку под мышкой, ухитрился схватить большую кисть винограда. Последнюю ягоду он доедал, поравнявшись с кабинкой, где обитала Дафна Хезелтайн, секретарь хозяина.
— Привет, недомерок! — учтиво сказал он. — Доброе утро.
— Добрый вечер, — ответила языкастая Дафна. — Вас ждали в десять. Сейчас одиннадцать.
— Что поделаешь, проспал. Повели меня вчера в одно место. Не волнуйтесь, я кое-что выиграл
— Все фрукты хапаете? Говорил вам босс…
— Ничего, он не видел. Это я машинально.
— Идите, идите, он ждет. Сердитый — ужас! Что-то съел.
— Вот бедняга! Меня он ругать не будет. Как-никак, я его спас. Не слышали? Он тонул в Америке. Смотрите в щелку, он просто расцветет.
Однако хозяин не расцвел, ибо его не было. Пришлось постучать по столу массивным пресс-папье и крикнуть: «Э-ге-гей!», чтобы он вернулся с балкона, где безуспешно лечил желудок глубоким дыханием.
— А, вот и вы! — обрадовался Джос. — Привет, привет.
— Явились! — сказал хозяин, не разделяя его радости.
Глава фирмы, в юности — истинный атлет, неплохо метавший молот, с годами расплылся, но сейчас, судя по взгляду, с удовольствием метнул бы в Джоса пресс-папье. Пресловутые брови грозно сдвинулись; Джос, обладавший нервами мула, это вынес.
— Вы опоздали! — загрохотал хозяин.
— Ну, не особенно.
— Что?!
— Это вам кажется. Понимаете, когда очень ждешь, время замедляется. Страдаешь, считаешь минуты, вслушиваешься в шаги… Легко ли? Судя по слухам, вам опять нездоровится. Сочувствую, Дж. Б., сочувствую.
— На целый час!
— Что поделаешь, проспал. Я только что говорил дивной Дафне, что меня соблазнили. Ввязался в игру, изничтожил противников, как огонь поядающий.[31] Придет время, будете мной гордиться.
— Вы еще и в карты режетесь?
— Бывает, бывает. Ну, к делу. Вот новые рисунки. Не понравятся ли?
— Нет.
— Вы же их не видели!
— Мне и незачем.
Художник взглянул на него. Он любил хозяина, но сейчас склонялся к мысли, что хорошо бы стукнуть его все тем же пресс-папье.
— Знаете, Дж. Б., — сказал он, — когда вас найдут на полу, с богато инкрустированным кинжалом в области подреберья, многих заподозрят. Ох, многих!..
— Знаете, Джос, — отвечал хозяин, — вы все наглее и наглее. Если так пойдет, выгоню.
— Ну что вы! Я вас спас.
— Очень жаль. Да? — обратился он к секретарше.
— К вам пришли, сэр. Какая-то дама.
— Под вуалью, — прибавил Джос, — окутанная тяжким, таинственным запахом. Ходят и ходят…
— Вы не заткнетесь? — спросил хозяин.
— Заткнусь, если нужно.
— Фамилию сказала?
— Да. Леди Чевендер.
— Чевендер… — протянул Джос. — Есть такая леди. Интересно, та это или не та? Пусть идет.
— Ни в коем случае! — заорал хозяин, словно раненый тюлень. — Почему вы распоряжаетесь? Меня нет! Я ушел!
— Хорошо, сэр. Джос опять удивился.
— Не понимаю, — сказал он. — Если это моя леди Чевендер, она вам понравится. Хорошая тетка, что там — из самых лучших. Я ее писал.
Тут вернулась Дафна.
— Ничего не получается, сэр. Идет сюда. Хозяин заметался, крича:
— Ухожу!
— Встретитесь в коридоре, — сказал Джос, невольно испытывая жалость. — Я не совсем вас понимаю, Дж. Б., но на вашем месте предпочел бы балкон. Дверь я закрою, вас отсюда не увидят.
Совет понравился. Джеймс Бьюкенен Дафф выскочил, словно кролик, — и тут же, едва постучавшись, в комнату вплыла дама с коробкой в руках.
— Где Джимми? — сказала она.
— Вышел на минутку.
— А вы кто такой?
— Его лучший друг и строжайший критик. Вижу, вы меня забыли.
Дама извлекла лорнет.
— Черт! А вы меня — писали.
— Вот именно. Где картина?
— У сестры моего покойного мужа. Я там живу. Висит в столовой, где мы завтракаем.