В лифте Ромка молчал, а она не лезла с расспросами; давно уже выработался рефлекс — захочет, сам расскажет, что сочтет необходимым. Информация о работе подавалась дозированно, учитывая всевозможные «грифы секретно».
Ромка нажал на брелоке кнопку. Машина мигнула фарами. Он открыл дверь, залез на полкорпуса внутрь, достал из бардачка пачку сигарет. Оперся плечом о крышу машины, закурил. Молчание затягивалось, но не вызывало дискомфорта. Рома запрокинул голову вверх, посмотрел на ночное небо. Его примеру последовала и Лиза.
Звезды выглядели маленькими светящимися горошинками, разбросанными на темно-синей ткани. Ковш Большой Медведицы лениво плыл по краю небосклона. Дома-коробки со светящимися окнами скрывали обзор, не позволяли рассмотреть остальные созвездия. Когда-то Ромка объяснял Лизке астрономический атлас для детей. Они лежали в гамаке, натянутом между двумя яблонями на даче, смотрели на серебристые узоры в вышине, угадывали названия созвездий. Ей тогда еще не было и семи лет. Всё было легко, просто, обычно. То время уже не вернется, а что будет — неизвестно. Недаром Рома молчит, внимательно поглядывает на нее, курит слишком увлеченно, как будто это занятие сейчас для него — самое важное в мире.
Осенний ветерок выстудил тепло погожего дня, Лизка моментально продрогла. Она вышла, как была, в привычной растянутой футболке и рваных джинсах. Роман накинул на нее куртку, продолжил невозмутимо курить, явно собираясь словами и мыслями.
Лиза прижалась к нему, пытаясь не показать смятения, стараясь не выдать свое состояние; ей хотелось кричать, заклинать и простить его не уходить. Она поняла, что сегодня состоится прощание. Роман вбирает в память по крупицам лица семьи, дарит им возможность запомнить себя.
Сердце скакало туда-сюда, тошнота подкатила к горлу. Ее невольную дрожь заметил Ромка. Сели в машину. Негромко играла музыка, Роман тихо повторил за кумиром: «Застоялся мой поезд в депо. Снова я уезжаю. Пора…». От Лизки не укрылась затаенная горечь, хорошо запрятанная в привычных и выученных наизусть давным-давно словах.
— Опять «странный стук зовет в дорогу»? — с усмешкой спросила она, понимая, какой получит ответ.
— Угу, — Роман кивнул. — Лиз, сейчас всё серьезно. Не знаю, когда смогу вернуться. Предложили работу. От нее принято отказываться лишь в одном случае — если тебя убьют.
— Ты всегда возвращался, — упрямо повторила Лизка.
— Не в этот раз, Рыжик, — он вздохнул. — Пообещай, что будешь учиться, найдешь работу. Не сложишь руки, не станешь надеяться. Будешь жить. Лизка, пожалуйста, живи за нас двоих.
— Когда ты уезжаешь? — бесцветным голосом спросила она.
— Завтра вечером. Мне даны сутки на сборы и прощания. Квартиру, которая от бабушки осталась, отцу отдал в полное распоряжение. Выйдешь замуж, если что, будет, где тебе жить.
Беспомощность опутала паутиной: липкой, холодной и противной. Слова, произнесенные будничным голосом, растоптали хрупкий мирок. Он всё решил. Опять без нее. Реальность придавила бетонным прессом, забрала способность дышать. Воздух не поступал в легкие, голова закружилась.
Роман сжигает мосты за спиной, уходит в неизвестность. Опять бежит по лезвию бритвы, не считает потери и рискует собой. Долго ли смерть не посмотрит в его сторону? Говорят, когда человек хочет умереть, то старуха с косой не ведется на провокации и приходит в неожиданный момент, когда ее уже не ждешь, не зовешь, не ищешь. Злопамятная гадина специально выбирает время и место, чтобы сделать как можно больнее.
— Ром, поцелуй меня, пожалуйста, — проронила Лиза, ни на что не надеясь.
Поцелуй и память — единственное, что может ей оставить.
— Лизка, ну что же ты со мной делаешь? Я же не железный, — отчаянно, порывисто простонал Ромка.
Их взгляды встретились; столкнулось грозовое небо с синим морем, окруженным стальной кромкой.
Он трепетно, едва уловимо коснулся ее приоткрытых губ, провел по ним языком. В ответ Лиза тихо простонала, не борясь с чувствами, не скрывая желаний.
Секунда бесконечной нежности — и тут же она захвачена в плен страстной ласки; губы смяты, она раскрывается, позволяет делать с собой всё, что угодно.
Ромка притянул Лизу к себе в извечном мужском стремлении доминировать и вести вперед. Он придерживал ее затылок рукой, другая ладонь сжимала ее грудь, выделявшуюся из-под хлопковой ткани футболки. Схватка их языков нарастала, увеличивала темп, перечеркивала все доводы рассудка, распаляла острое, болезненное желание.
Лиза растворилась в ощущениях, ее накрыл цунами, шквалистый ветер унес далеко от московского двора, из осени прямиком под тропическое солнце. В новом мире остался лишь Рома, его жаркие объятия, стоны, темная щетина, колющая кожу, терпкий вкус ментоловых сигарет. Она следовала за ним, повторяла каждое движение, наслаждалась шальными и отчаянными поцелуями. Не заметила, как руки очутились под его майкой, принялись жадно блуждать по груди, чувствуя каждую рельефную мышцу.
Лизу захватил огонь, который порождал удивительные ощущения в самых интимных уголках тела. Внизу живота уже зародился тугой ком, который грозился взорваться в любую минуту, как спелый плод на солнце.
Роман нежно, буквально по миллиметру, стал покрывать поцелуями ее шею, поднимая майку вверх. Лизка замерла в сладком томлении и чуть не задохнулась от восторга, когда его рот принялся нежно ласкать ее маленький сосок, успевший сжаться в комочек, жаждущий еще одной порции ненасытной ласки.
— Хочу… да…, — сорвалось с распухших губ.
— Маленький, рыженький мой, нельзя, — оторвавшись от нее и тяжело дыша, буквально выдавил из себя Роман.
— Почему? — прохныкала Лизка. — Никто не узнает. Поехали, найдем место, где никто не помешает.
— И не проси, — твердо, безжалостно, бескомпромиссно. — Не могу…
— Что, недостаточно хороша? — детская, наивная обида.
— Лизка, ты самая лучшая, сладкая, нежная, — сдавленно прошептал Ромка ей на ухо, одновременно опуская поднятую вверх футболку.
— И ты опять к другой побежишь напряжение снимать. Понятно.
— Лиза, дурочка ты, маленькая, — он сжал ее лицо в ладонях, — люблю я тебя. Слишком сильно.
— Тогда почему? Я не понимаю! Объясни мне!
— Я не вернусь. Понимаешь? Я уже не вернусь. Пусть у тебя первым будет кто-то другой. Тот, кто будет рядом вместо меня. Тот, кто защитит тебя.
— Скажи еще раз, пожалуйста. Хочу запомнить твой голос, — маленькие пальчики нежно погладили подбородок, переместились на губы. — Хочу запомнить тебя.
— Люблю тебя, Лиза, — на грани слуха, с болью, с горечью.
— А я тебя, Ром. И это навсегда. Я всё равно буду ждать. Даже, если замуж выйду. Ты возвращайся… Пусть, как старший брат. Просто вернись. Не важно, через сколько лет. Я узнаю тебя даже со шрамами на лице, приму без ног или рук. Просто вернись.
Лиза сама не поняла, откуда взялись слова. Она говорила спокойно, рассудительно, зная, что так и будет. Ромка нужен ей всякий, лишь бы остался живой. Пусть будет братом, она не станет требовать от него большего. Сейчас она поняла, что жизнь без него — просто пустая череда серых, бесцветных дней. И ей предстоит пройти страшную дорогу в будущее без любимого человека, без его прикосновений, губ, рук, объятий. Пусть так, она вытерпит, если это станет гарантом того, что он останется жив.
— Иди, Лизка. Родители панику поднимут, где ты так долго.
— Приедешь завтра еще раз попрощаться?
Ромка покачал головой, горько усмехнулся. Лиза еще раз посмотрела на него. Упрямый подбородок, красивые скулы, полные, чувственные губы. Таким она его знает, любит, всегда ждет. Лизка напоследок прижалась к его груди, услышала, как мощное сердце подрагивает, бьется непослушно. Ромке тоже больно, но он не может поступить по-другому.
Последний поцелуй: тягучий, томный, сладкий, исполненный безжалостной нежности — предвестницы скорой разлуки. Губы онемели, а Лизка всё не могла насытиться, не могла оторваться. Наконец-то, Роман прервал волнующую пытку, прижался губами к ее лбу.
— Иди, Рыжик. Всё. Иначе не выдержу. Прошу тебя, — усталая мольба.
Лиза сняла его куртку, бросила на заднее сиденье. Еще раз посмотрела в глаза, провела по губам пальцами, вздрогнула, когда Ромка поцеловал ее руку. Молча вылезла из машины, направилась к подъезду, пытаясь не разреветься в голос.
— Лиза! — окрикнул ее Роман.
Она обернулась, замерла, боясь спугнуть момент. Жадно вбирала его черты, складывала в шкатулку памяти, чтобы потом доставать и бережно перебирать милые сердцу образы. Рома неотрывно смотрел на нее несколько секунд, затем произнес: «Ничего. Иди».
Лизка забежала в подъезд, не стала подниматься на лифте, поднялась по неосвещенной лестнице на площадку, стремглав влетела в квартиру. Родители тихо разговаривали в гостиной. Она замерла около двери, стараясь не выдавать своего присутствия.
— Хорошо всё-таки вышло, Танюш, что наши дети смогли подружиться. Я за Ромку тогда боялся. Он парень у меня всегда своенравный был, думал, не простит мне жену новую. А видишь, как получилось. И Лизка сразу же стала наша.
— Ой, Саш, сердце не на месте. Долго что-то они там прощаются. Посмотри, что ли.
— Да что ты так тревожишься? Лизка к Роману привязана очень, не может надолго расставаться.
— Саш, а что если они… ну…
— Тань! Ты в своем уме? Брат и сестра!
— Крови родной нет. Тебе не подозрительно, что Лизка ни в кого не влюблялась еще? Восемнадцать лет скоро, а она только учебой живет да Ромкой.
— Время ее не пришло, не такая ранняя, как другие. Не накручивай, того, чего нет.
— Дай-то Бог, чтобы ты оказался прав.
— Уехал Ромка, — Лизка наигранно выдавила из себя улыбку, заглядывая в гостиную. — Я спать, на занятия завтра рано.
Стараясь не встречаться с матерью взглядом, она шмыгнула к себе в комнату, прижала ладони к пылающим щекам. Опять она загнана в угол. Даже останься Ромка рядом, то ничего хорошего, кроме слез и скандалов это не принесло. Мать — самая близкая, любимая, родная, — против ее любви. Чем Ромка не угодил? И знает она его сто лет, всегда хорошо относилась. Так просто раскусила Лизкину тайну, догадалась, испугалась. Конечно, сын мужа — одно; потенциальный зять — совсем другое.
Лиза упала на кровать, не понимая, почему не может проронить и слезинки. Всё еще не верилось, что Ромка не вернется. Он ведь сбежал, позорно дезертировал с места боевых действий, не стал сражаться до победного конца. Испугался отца, его реакции на отношения и чувства, противиться которым не смогли сводные брат и сестра. Лизка всегда считала, наивно верила — ее Рома никого не боится. А тут… Трусливо поджал хвост, прикрылся работой и оставил ее одну. Раздавленную. Опустошенную. Без права на надежду.
Утром дядя Саша сказал, что Роман уехал еще ночью. Звонил ему с аэродрома по спецсвязи. Просил не беспокоиться, если долго не появится. Лизка лишь пожала плечами. Старалась вести себя, как обычно и не вызывая подозрений. Незаметно подкралась сессия, пришлось поднапрячься, вплотную заняться учебой. Жизнь постепенно вернулась на колею перманентного ожидания, к которому девушка привыкла с детства.
* * *
Беды ничего не предвещало. Интуиция молчала, не била в тревожный набат. Сердце не предсказывало новой порции боли. Лиза вернулась из университета. Настроение прекрасное. Летняя сессия сдана, никаких «хвостов» не осталось. Можно спокойно уезжать на дачу и валяться в гамаке с книжкой, любоваться облаками и ждать, молиться, чтобы с Ромкой ничего не случилось.
— Можете поздравить второкурсницу! — прокричала она с порога, влетая в спальню к родителям. — Мам, дядь Саш, отметим сданную сессию на даче. Поехали сегодня вечером.
Лиза плюхнулась в кресло и только сейчас услышала запах валерьянки и сердечных капель. Мама спрятала заплаканные глаза, а дядя Саша сидел в кресле у окна. Бледный. Слишком бледный. Он никогда не болел, всегда оставался в прекрасной физической форме, в темных, вьющихся волосах седина только начинала показываться, и то на висках. Однако Лиза видела старого, сломленного человека, который находится в шоковом состоянии. Он поднял на нее сине-серые глаза. Колючий, затравленный взгляд. Горе бьется внутри, как волны о высокий утес.
Предчувствие закружилось в вихре разрозненных эмоций, заставило сердце оборваться в груди. Лиза обвела родителей взглядом, пытаясь не делать поспешных выводов. Тревога кольнула тонкой иголкой, мысли нехорошо завертелись волчком.
— Что случилось? — пробормотала девушка, борясь с подступающей тошнотой.
— Лиз, — мать всхлипнула. — Рома…
— Вернулся? — недоверчиво спросила она.
Дядя Саша в ответ покачал головой. Зажмурился, пытаясь сдержать слезы, показать себя сильным. Плечи дернулись, и он прижался к жене, стоящей рядом. Та гладила его по волосам дрожащими руками, пытаясь подобрать слова, чтобы сказать новость Лизе. Но она уже всё поняла. Крик застрял в горле, будто в капкане. Легкие внутри разорвались. Спазм сжал сердце, и оно забилось, словно делая одолжение владелице — тихо-тихо, грозясь остановиться в любой момент. Кровь загустела, превратилась в тягучую субстанцию.
— Нет! — выдавила через силу Лиза, не обращая внимания на слезы, градом катящиеся по щекам.
— Герой России. Посмертно, — выдохнул дядя Саша, беззвучно плача.
— Это специально! Знаете, как в фильмах показывают? Надо умереть, сделать пластическую операцию, не говорить семье, — тараторила Лиза, начиная слепо верить безумной фантазии, спасающей от неминуемой, ужасной правды.
— Ох, Лизка! — тяжело вздохнула мать.
— Нет, — она помотала головой, пытаясь совладать с собой, но слезы продолжали срываться со щек, капать на бежевый ковер.
Тело внезапно стало чужим и непослушным. Лиза не поняла, каким образом оказалась на полу. Взвыв раненным зверем, она сотрясалась в истеричных всхлипываниях. Сердце замерзло, покрылось инеем, а потом треснуло, рассыпалось на осколки. Свет померк, Лиза погрузилась в непроглядную тьму. Жизнь в одно мгновение стала лишней, ненастоящей, ненужной. Реальность придавила бетонной плитой, сдавила тисками, ужалила острой правдой — Ромка больше не вернется.
Память воровато подсунула лоскуты обрывочных воспоминаний: прощальный взгляд, в котором застыли сожаление, горячая нежность и тоска; последний поцелуй, отдающий полынной горечью, и, одновременно, терпкой сладостью; сильные руки, под которыми она извивалась в экстазе, плавилась, словно свечка.
Лиза задыхалась, не могла заставить легкие наполниться столь необходимым для жизни воздухом. Спустя пару мгновений ее укутала вязкая и липкая темнота.
* * *
На похоронах собралось всего лишь несколько человек из взвода. Те, кому удалось выжить при взрыве в Моздоке в ходе выполнения спецоперации. Тело покоилось в цинковом, наглухо запаянном гробу. Родственникам категорически запрещалось его открывать, дабы не травмировать себя ужасающей картиной обезображенных останков. Лишь экспертиза ДНК, проведенная по требованию командования, смогла определить, что это — Роман Бессонов. Вернее то, что от него осталось.
Возле свежего могильного холмика, на котором возлежали венки из еловых лап, увитые черными и триколорными лентами с надписями, стояли друзья и семья, провожающие Героя России в последний путь. Дядя Саша держал в руках темную коробку с тисненым двуглавым орлом на крышке, в которой находилась награда, добытая ценой жизни. С фотографии Ромка смотрел весело, прищурив удивительные глаза с зелеными вкраплениями на радужке, изогнув чувственные губы. На нем была темная форма спецподразделения. Не парадная, без нелепых эполет и аксельбантов. Он ее терпеть не мог. Всегда предпочитал одевать «полевой» вариант. Даже на торжественно-парадные шествия и собрания, за что не раз получал выволочку от командования и начальства. Но изменить себя не мог.
Хлюпала носом растерянная и подавленная Вика, на удивление скромно одетая, как и подобает на траурной церемонии. Молчали хмурые друзья и сослуживцы, проводившие за эти дни пятерых человек из отряда в последний путь.