Дома были гости. Костя не любил гостей, потому что мать гоняла его со всякими поручениям к соседям и заставляла убираться в комнате.
На кухне сидели мамин брат со своей женой и что-то громко обсуждали. Какие-то взрослые глупости, кажется, они купили диван и теперь думали, куда его поставить.
- Костенька! – заверещала тётя Таня и поманила Костю к себе. – Как же ты вытянулся! Прям красавец! Да, Петя? Скажи, ведь вырос, да? С прошлого-то года очень вырос…
- Да, вырос, - коротко согласился дядя Петя и лишь мельком посмотрел на Костю, но так, что тому стало не по себе, словно раздели и холодной водой окатили. И захотелось уйти с кухни и не видеть дядю Петю. Всё было так хорошо, пока они не припёрлись!
Костя весь праздничный обед просидел рядом с тётей Таней, и та постоянно трепала его по голове и говорила, что он вытянулся, загорел и стал похож на настоящего мужичка. Говорила, что, наверное, у Кости отбоя не было от девчонок и что скоро он станет завидным женихом. Изо рта её пахло гнилыми зубами и глаза были какие-то бешеные. Костя боялся тётю Таню, но больше он боялся дядю Петю. Тот сидел напротив и не спускал с Кости внимательного взгляда, следил за каждым его движением и иногда казалось, что он чокнутый. Реально ненормальный. Костя видел таких, они прогуливались за оградой психоневрологического диспансера. Психи. И слюни ещё у них текут, и они на людей бросаются.
А вечером мама с тётей Таней собрались в гости к своим подружкам из университета. И Костя остался с дядей Петей дома. Мама строго-настрого запретила Косте уходить гулять, потому что дяде Пете будет скучно одному, а хорошие мальчики не станут заставлять гостей скучать.
- Как лето? – дядя Петя сидел на диване, одной рукой гладил спинку, как кошку, медленно-медленно, а в другой держал раскрытую книгу. Мамину книгу.
- Нормально, - ответил Костя, сидя в кресле напротив. Он усердно пытался придумать, как не заставить дядю Петю скучать, и поменьше с ним болтать. Иначе мама будет ругаться. А ругается она всегда очень неприятно. – Строили шалаш.
- На дереве? – дядя Петя смотрел на Костю не как мама и говорил с ним иначе. Почти как со взрослым. Но от этого было не легче. Даже наоборот, было ещё страшнее, потому что Костя не знал, как разговаривают взрослые. Мог только подражать, играть роль.
- Нет, в кустах… Мы с местными дрались. И победили… на следующий год у нас будет своя территория, и они не посмеют к нам сунуться.
- У тебя много друзей?
- Да, пятеро. Двое живут в Москве, остальные здесь… только далеко. Мама не разрешает ездить к ним. Но когда я закончу первый класс, буду к ним ездить на трамвае.
- Ты хороший друг?
Костя растерянно потеребил бахрому на покрывале. Он не понимал, о чём его спрашивает дядя Петя. Какой-то глупый вопрос.
- Да. Наверное…
- А девочки? Ты дружишь с девочками?
И опять глупый вопрос. И дядя Петя всё гладит и гладит диван, достал уже. Смотрит, смотрит на Костю, на его голые исцарапанные коленки. И словно не диван гладит, а Костины коленки. Хочется закрыться от его взгляда, пойти переодеться.
- Нет, с девчонками дружат только слабаки.
Дядя Петя улыбается. И глаза его превращаются в узкие щёлки, как у китайца.
- Ты не прав. С девочками дружат не для этого.
- А для чего?
- Для того, чтобы целоваться, чтобы получать удовольствие.
- Пфф… - фыркнул Костя и съехал по креслу чуть ниже. – Мне это не нужно. Когда я стану взрослым, тогда нужно будет целоваться, а сейчас мне не нужно целоваться.
- Ты ещё такой маленький, Костенька. Скоро ты поймёшь, насколько заблуждался.
Костя целовал Лаврива глубоко, без тормозов. Облизывал его губы, кусал подбородок, прижимался щекой к его щеке и слушал сбитое влажное дыхание, смотрел в прикрытые от удовольствия глаза и запрещал себе вспоминать. К чёрту дядя Петю… к чёрту тот день перед первым сентября. Всё это осталось в прошлом. Дядя Петя умер в прошлом году от инсульта. Его больше нет, а Костя остался. И хочет всё исправить, хочет прекратить бояться. Прямо сейчас исправить! Нужно же с чего-то начинать.
- Костя… - Лаврив шепчет его имя и пытается подстроиться под Костины движения. Они просто скользят друг по другу, касаясь, не проникая… Хочется насытиться, хочется попробовать всё. На ощупь, на вкус… Костя гладит руками гладкие бёдра Тутти-Фрутти, мнёт упругую горячую кожу, спускается ниже, к изножью кровати. Целует грудь, живот. Он такой тощий. Лаврив совсем худой, миниатюрный. Его бледная, чувствительная кожа с просвечивающими зеленоватыми венками мгновенно краснеет от прикосновений. И ещё он боится щекотки. Смеётся и дёргается, когда Костя пытается трогать его рёбра и целовать за ухом. А потом он переворачивается на живот и говорит, что хочет Костю, хочет, чтобы тот вошёл в него. Говорит, что он не привык к долгим ласкам, что ему стыдно, и ещё что-то говорит, но уже в подушку, и Костя не слышит. И в ушах шумит, как прибой, как тот самый ветер из сна про море, розовые ладони и драгоценные камни. Костя сжимает ладони Лаврива, лежащие на кровати – они узкие и розовые, наклоняется к его спине, целует выступающие лопатки, прикусывает позвонки. Нависает, едва касаясь. Не торопится. Он никогда прежде не делал этого. Никогда прежде не думал, что ему понадобится такой опыт. И всё-таки это хорошо, что никого до Лаврива не было. Всё прошлое только мешает. Костя бы хотел, чтобы у него вообще никого никогда не было. Жаль, что у Тутти-Фрутти было… Как оно вообще могло у него быть? Как у него мог кто-то быть до Кости? Это невозможно.
И первый громкий выдох, в унисон. Костя чувствует пробегающую по спине Лаврива дрожь, а потом тот напрягается. Ему больно… но остановиться уже нет сил. Грань перейдена и можно только двигаться вперёд. В него и из него. Каждый раз всё сильнее и напористее, чтобы до дна, чтобы наконец отключить все страхи и предубеждения. Хорошо же… Вместе двигаться очень хорошо…
А потом Костя чувствует, как его накрывает. Смывает волной. И он плывёт, плывёт в свободном и мягком океане, который качает его освободившееся от земной тяжести тело. И это прекрасно и бесконечно. Костя уверен, что когда он умрёт, будет так же. И бояться нечего. Больше нечего бояться.
Лаврив лежит, отвернувшись от Кости, дышит хрипло, и мелко вздрагивает всем телом.
- Замёрз? – Костя заглядывает в его лицо, отводит влажные волосы со лба.
- Да, немного.
Он слегка улыбается Косте и обессилено пытается убрать оставшиеся прядки с лица. Его пальцы всё ещё дрожат, и вообще он выглядит очень уставшим. Кажется, что Костя выпил из него все силы.
- И на кой ты поехал в Выборг? – вздохнул Костя, поднимаясь с узкой кровати. Лежать на такой вдвоём было практически нереально. Тем более с Костиным телосложением. Он стянул со своей кровати покрывало и накинул его на Лаврива. – Чокнутый ботаник…
- Моё здоровье – это только моя проблема, - прошептал тот, закрывая глаза и, собравшись с силами, закашлялся. Косте не понравился его кашель. Сухой и хриплый, он шёл откуда-то из глубины лёгких. Нужна микстура и антибиотики, иначе точно будет осложнение. – Нужно в ванную…
- Полчаса тебя не строят, отдохни.
- Хорошо. Пятнадцать минут.
- Да хоть пять, спи уже.
Костя спустился вниз, спросил у тётеньки на ресепшене, где находится ближайшая аптека, и вышел на улицу под непрекращающийся со вчерашнего дня дождь. Ему было хорошо. Ему было хорошо, как никогда прежде. Даже этот дождь, даже кашель Лаврива, даже эти дурацкие семинары… всё было таким настоящим и замечательным. Обычные жизненные мелочи. Идёт дождь, люди болеют, семинары проводятся… А Костя живёт, участвует во всём этом. И ему интересно. Ему ужасно интересно быть здесь и сейчас. Может быть, это ненадолго, а может быть, навсегда. Без разницы. Уже без разницы.
22.
- Я не угадал с изнасилованием, да?
Лаврив сидел на кровати, закутавшись в одеяло. Его мокрые волосы, вьющиеся крупными кольцами, поблёскивали в свете лампы. Костя опять почувствовал это - острое, нежное, щемящее грудь чувство. Любовь, блин… Лаврив послушно выпил все таблетки, что купил Костя, и кашлял уже реже. Но всё равно долго и изматывающе. Губы его были красными и на щеках тоже горели яркие пятна. Костя хотел бы помочь Тутти-Фрутти чем-то более существенным, чем таблетками. Теперь, когда он принял его в свой круг, очертил вселенную вместе с ним, Костя считал себя ответственным за Лаврива.
- Нет. Ничего такого не было, - усмехнулся Костя, усаживаясь на свою кровать. На вечерний семинар было решено не ходить. Вернее, Костя решил, что Лаврив никуда не пойдёт сегодня. Только через его труп, а это было весьма проблематично, учитывая разницу в физической подготовке.
- Я всегда думаю самое худшее. И часто угадываю…
- Жизнь – отстой, что тут угадывать? – Костя засмеялся и подложил под щёку подушку, вытянулся на кровати. Посмотрел на Лаврива. Захотелось быть к нему ближе. Чем ближе, тем лучше. Уменьшить бы его до размеров кошелька и положить в карман. Чтобы всегда был рядом. Мысли были идиотскими, ленивыми. Медленно протекали в голове, норовя остановиться вообще. Хотелось спать, желательно в обнимку.
- Нет, ты не прав. Жизнь разная. Кому как повезёт.
- Твоя какая?
Лаврив пожал плечами и привычно куснул Костю улыбкой. Теперь это был уже приятный укус, как ласка, как прелюдия, как обещание чего-то большего. Крыша явно сползала куда-то в небытие. Если бы сейчас Лаврив попросил Костю снять штаны и пройтись голым по коридорам гостиницы, он бы так и сделал. Потому что это так весело. Такой детский сад, такая вседозволенность, свобода, когда наплевать на всех, кто кроме.
- Разная.
- Очень содержательно. Моя вот жизнь отстой, потому что мне ничего не хочется. Знаешь, реально всё равно: живу я или сдохну завтра. Вот скажут мне, что у меня рак крови, а мне бы было всё равно. Правда, всё равно… Или машина бы сбила, я бы и не пожалел… подумаешь.
- Неправда, ты так говоришь, потому что здоров, умён, неплохо обеспечен… У тебя никогда не было реальных проблем. Настоящих. А если бы у тебя, предположим, было бы повышенное давление, то те дни, когда ты себя хорошо чувствовал, стали бы самыми яркими и ценными.
- Может, стоит заболеть, чтобы проверить твою теорию, - улыбнулся Костя и поймал внимательный взгляд Лаврива, тот явно думал о чём-то своём. И в этом «своём» Кости не было. Казалось, что его для Лаврива вообще не было по-настоящему. Так, как для самого Кости. – Или окончательно опидараситься. Губы накрасить, надеть женские туфли и пойти гулять по Невскому проспекту.
Лаврив засмеялся, видимо, представив Костю в подобном антураже. Его нисколько не оскорбило Костино пренебрежение к его шмоткам. Наверное, привык уже. А потом он кашлял, долго и вымученно, прикрывая рот ладонью и вздрагивая всем телом. А когда приступ кашля прошёл, устало прикрыл глаза и откинулся на подушке.
- Давай сдвинем кровати? – предложил вдруг Костя, понимая, что ему ужасно хочется прикоснуться к Тутти-Фрутти. Обнять его. Вернуть те силы, что забрал. Костя чувствовал себя ребёнком, неопытным, нелепым, познающим новое. Проснувшимся и жаждущим получить всё, что предоставил ему этот новый, неизведанный ещё мир.
- Давай.
- Почему вы с Андрюшей разбежались?
Костя лежал на спине, поперёк сдвинутых кроватей, прижимая к себе притихшего Лаврива. Тот задрёмывал и всё медленнее водил пальцем по Костиной груди, прихватывал волоски, тянул слегка на себя, отчего по спине периодически пробегали приятные, волнующие мурашки.
- Я его отпустил.
- Отпустил?
Костя провёл рукой по влажным кудряшкам, накрутил на палец. Наверное, у Лаврива тоже по спине бегали мурашки, знать бы наверняка… Вообще хотелось знать, о чём он сейчас думает.
- У него семья, ему было слишком тяжело обманывать их.
- Так и не начинал бы.
- Их одних ему было мало. Но теперь выбор сделан.
- Какой благородный, - усмехнулся Костя и потрепал Лаврива по уху. – Прям картинка.
- Порнографическая, - Лаврив приподнялся на локте и заглянул Косте в лицо. Коснулся пальцем его нижней губы, чуть надавил, потом повёл вниз, заставляя приоткрыть рот. – Никогда не целовался с гомофобами.
- А я с пидарасами, - улыбнулся Костя и обхватил рукой шею Тутти-Фрутти, заставил наклониться к себе для поцелуя. У Лаврива губы солёные вдруг стали, влажные и ещё под рукой дыхание подозрительно неровное.
- Ты чего?
Смотрит сверху вниз, слёзы с ресниц срываются и падают на Костино лицо. Одна, вторая… А сам улыбается, пьяно и как-то безумно.
- Я когда первый раз влюбился, постригся наголо. Знал, что это ненадолго, пытался задержать. Унижался… господи, каким я тогда был дураком… Просил, ждал у подъезда… Ты же несерьёзно? Скажи сейчас. Давай договоримся сейчас.
- Что несерьёзно? – Костя понимал, что ни черта не понимает. Только целовались как умалишённые, аж скулы свело от усердия, а теперь слёзы и бред какой-то. Лавриву-то чего сомневаться? У него ж всё по старой схеме идёт… должен бы привыкнуть.
- Ты завтра будешь по-другому думать. А я не узнаю, почему. Ты же не скажешь, никогда мне не скажешь, почему всё изменилось. Решишь сам и сделаешь.
Костя нервно усмехнулся, большими пальцами стал стирать слёзы с лица Лаврива.
- Это вот совсем лишнее, - тихо сказал он. – Ты ж не девка, чтоб реветь из-за всяких мудаков. Теперь рассказывай всё по порядку.
- Я сейчас не в форме, - смущённо ответил он, шмыгнул носом. – Я устал, ещё и болезнь эта не вовремя… Мне всегда нравились мужчины, настоящие мужчины, у которых жёны, дети. Ответственные, надёжные, сильные мужчины. А я… я мог только портить им жизнь. Портить то, что мне нравилось. Потому что нормальные мужики не станут увлекаться мальчиками вроде меня. Для этого они должны измениться, и они менялись. И у них всё менялось… из-за меня. А потом они понимали, что со мной теряют себя, и уходили. Или я делал так, чтобы они ушли.
- Интересная у тебя логика, - Костя приподнялся на кровати, сел. – По твоей логике получается, что мужик, который спит с тобой, уже не мужик, и перестаёт тебе нравиться?
Лаврив неопределённо дёрнул плечом, то ли соглашаясь, то ли отмахиваясь от вопроса.
- Зашибись какая логика. И далеко ты собрался с такой логикой уехать?
- Это мой жизненный опыт. Я готов к тому, чтобы поменять своё мнение.
- А пидары тебя не привлекают? С ними всё понятно. И никаких изменений.
- Второго такого же как я я не вынесу.
- Да в тебе противоречий больше, чем во мне, - широко улыбнулся Костя, искренне радуясь своему открытию. Действительно, кто из них двоих сложнее – это вопрос.
- Ты не ответил мне, - Тутти-Фрутти не разделил Костиной радости. Смотрел серьёзно, насупив свои тонкие, аккуратно выщипанные брови. Или, может быть, они у него природы такие? Как и волосы, которые кажутся завитыми и уложенными искусным стилистом. – Пока это можно остановить, стоит остановиться.
- Ты хочешь? Вижу, что нет, - Костя обхватил запястье Лаврива и потянул к себе, прижал. Тот совсем не сопротивлялся, обнял за шею, но продолжал смотреть внимательно, выжидающе. – Я уже всё решил.
- Быстро… - выдохнул Лаврив. Костя уже гладил его спину ладонью, спускался вниз на поясницу. – Ты слишком быстро меняешь свои решения.
- Боишься? – Костя медленно опрокинул Лаврива на спину, навис сверху, раздвинул ноги коленом. – Не стоит. Я тебе надоем быстрее, чем ты мне. Обещаю.
- Если ты меня обманешь, я испорчу тебе существование окончательно. Я могу быть очень несговорчивым.
Лаврив улыбнулся волнующей кусачей улыбкой, и Костя смог наконец-то сделать то, о чём фантазировал уже так давно. Он облизал чуть выдающиеся вперёд клыки, все остальные зубы, губы, язык… Угрозы Лаврива казались такими настоящими, такими возбуждающими. Тутти-Фрутти мог действительно испортить жизнь любому. Маленький пожиратель любовников… «Мой маленький пожиратель любовников», - подумал Костя, чувствуя себя ужасно счастливым, преступно счастливым.
- Сладкая конфетка, - выдохнул он в раскрытый рот Лаврива и поцеловал глубоко, до головокружения. – …Тутти-Фрутти.
23.
В тот день мама с тётей Таней так и не вернулись домой. Костя напряжённым взглядом гипнотизировал телевизор. Там показывали «Чудеса на виражах», любимый Костин мультик. Он старался не пропускать ни одной серии. Но сегодня не хотелось смотреть о приключениях весёлого мишки Балу. Они казались каким-то глупыми и детскими. Косте хотелось, чтобы дядя Петя лёг уже спать и не сидел рядом. Он по-прежнему гладил спинку дивана, иногда его рука соскальзывала и как бы невзначай касалась Костиного плеча. И тот вздрагивал, словно его било током. И пытался отсесть подальше, но дядя Петя приближался вновь. Длилось это до тех пор, пока Костя не прижался вплотную к подлокотнику, и двигаться было уже некуда. Конечно, он мог встать и уйти в свою комнату, наврать, что у него там какие-то дела. Но, во-первых, дел не было, а врать Костя не умел, а во-вторых, дядя Петя не делал ничего страшного. Просто почему-то хотел сидеть близко к Косте и говорить с ним о странных взрослых вещах. Наверное, ему просто не с кем поговорить, наивно думал Костя, умаляя свой страх перед присутствием рядом этого человека. Взрослого, остро пахнущего одеколоном мужчины, который силён и опасен. Костя однажды смотрел по телеку фильм про маньяка, который нападал ночью на женщин, душил струной от гитары, а потом бросал их тела в реку. Дядя Петя был похож на актёра, играющего роль маньяка. У него был такой же добродушный пустой взгляд и злая улыбка, которая совсем не соответствовала его взгляду.