- Ты много куришь, поэтому голова болит, - изрёк Лаврив и опять присосался к какому-то термоядерного цвета лимонаду, который заказал по прибытии в «Мюнхгаузен».
- С чего ты взял, что у меня болит голова? – Костя затянулся сигаретой и прищурил правый глаз, чтобы дым не попадал. Они сидели за самым дальним столиком в тёмном углу, с торшерчиками в форме колокольчиков. Атмосфера вокруг была более чем интимная. Лаврив никак не мог обойтись без этих своих бабских штучек.
- Вижу, у меня мама врач, научила расшифровывать симптомы.
Костя смотрел на Тутти-Фрутти сквозь дымную завесу и не понимал, как это… нечто могло его возбуждать в воображении? Ну ничего общего. Тощий пацан в бабских шмотках, жеманный, слащавый и заносчивый. Только взгляд умный, вот этого нельзя было не заметить и обесценить тоже нельзя, хотя хотелось. Костя редко видел умных людей, по-настоящему умных, что называется, по жизни. Не начитанных ботанов, а таких, чтобы слушали, слышали и могли что-то сказать в ответ интересное.
- А твои симптомы быстро расшифровала?
Лаврив хрюкнул лимонадом и лукаво улыбнулся. Отставил лимонад и аккуратно сложил руки на столе. Костя мельком скользнул взглядом по его пальцам. Они были длинными и тонкими, с двумя плетёными серебряными колечками - на безымянном пальце и мизинце правой руки. Замужем, мать его.
- Мать узнала о моей ориентации после того, как я закончил университет и стал жить с парнем. Предвосхищая твой вопрос, скажу, что мы с матерью до сих пор не нашли общего языка. Она считает, что мне нужно лечиться, а я считаю, что иногда родители могут ошибаться.
- А твой отец?
- Мой отец с младшим братом живёт в Канаде. Ему, в принципе, всё равно, что у меня происходит. Кажется, мать не рассказывала о нашей щекотливой ситуации, но я могу ошибаться. Мы не виделись больше десяти лет.
- И ты считаешь, что оно того стоило? – не мигая, Костя смотрел на абсолютно расслабленного Лаврива, который говорил о своей семье как о героях телесериала. Костя тоже не очень-то ладил с матерью, но так чтобы не общаться… так он не мог. Нужно же иметь в своей жизни хоть одного свидетеля.
- Что ты имеешь в виду? «Оно» - это что?
- Пидарасня вся эта.
Лаврив улыбнулся своей кусачей улыбкой и облизал губы. Ему явно нравилось, что Костя называет вещи своими именами. Даже глазки загорелись, и на щеках расцвёл лёгкий румянец.
- Я живу один раз, и считаю, что если куда-то тянет, то нужно идти. А мама… - он медленно повёл голым загорелым плечом, словно разминая затёкшие мышцы, - все мамы хотят, чтоб их дети были нормальными, то есть держали себя в рамках общепринятой нормы. А ненормальные дети должны лечиться, или хотя бы понимать всю степень своей ненормальности и стыдиться её, прятать. Я десять лет прятался ради неё, а потом решил, что с меня хватит.
- И как же ты понял, что теперь по мальчикам?
Лаврив опять сделал глоток лимонада. Лёд глухо стукнулся о стекло, и Костя вдруг понял, что головная боль прошла, и апатия тоже. Ему было интересно, что скажет Лаврив. Он ждал его ответа, словно он мог помочь и самому Косте.
- Как все. Как любой мальчишка понял, что стал взрослым, и что у организма есть потребности, которые нельзя проигнорировать. Я не ходил в детский садик, в школу пошёл раньше на год, поэтому был самым младшим из потока. Меня не принимали всерьёз. Да я и не стремился к общению, мне это было неинтересно. Моей первой любовью был кондуктор трамвая, - по лицу Лаврива расползлась мечтательная улыбка, абсолютно девчачья улыбка, но Косте она понравилась, потому что была искренней. – Кондуктор был крупный мужчиной, бородатый, с низким голосом и большими руками. Я фантазировал, что он трогает меня этими руками. Потом был мамин знакомый архитектор, который переделывал наш загородный дом. Предельно мужественный, строгий и не воспринимающий меня всерьёз. Мне нравятся люди, которые не воспринимают меня всерьёз.
- А первый? Кто был первым?
- Учти, потом спрашивать буду я, - Лаврив слегка усмехнулся и тряхнул кудряшками, Косте показалось, что он слышит, как они шуршат, едва слышно, как соломенные прутья от порыва ветра. Хотелось провести по ним рукой, потрогать: действительно они такие на ощупь, как кажется. Ему было всё равно, о чём будет спрашивать Лаврив. Костя не считал, что в его жизни есть хоть что-то интересное, кроме той истории, но её даже сам Костя не помнит.
- Без проблем, расскажу всё что сочту нужным. К тому же ты никогда не узнаешь, правда это или около того. Ну так? Твой первый опыт?
- Мамин коллега по работе. Мне было пятнадцать, новогодняя вечеринка, в ванной комнате было тесно, темно и шумела вода. Он специально включил, чтобы не было слышно. К концу выступления Филиппа Киркорова мы уже присоединились к гостям. Это я точно помню, потому что жена маминого коллеги напилась и пела дурным голосом «Лай, лай, Дилайла», пока её муж не угомонил. Они взяли такси и уехали домой. А я всё это время простоял, подпирая косяк и не двигаясь. Мне казалось, что по мне проехал каток. Я думал, что больше никогда никому не позволю прикоснуться к себе. Позволил через месяц. Ему же.
- Сам нарвался, - сказал Костя и тут же прикусил губу. Глаза напротив смеялись тепло и снисходительно. – А сколько ему было лет?
- Он был старше моей матери на три года. У него была жена и двое детей. Мы встречались редко, но мне этого хватало. Потом был учитель физкультуры, с ним было хорошо, но недолго. Жена узнала. Потом ещё кто-то был,… кого-то я любил, с кем-то было удобно.
- А сейчас любишь или удобно? – уголок рта дёрнулся в нервном движении, но Костя сдержал неуместную улыбку. Он примерно представлял, как действовал Лаврив, как соблазнял, как потом бросал. Легко, как надоевшие игрушки. Костя почувствовал это, прочитал на дне глаз.
Лаврив наклонил голову. Кудряшки упали на лоб и закрыли глаза. Костя с трудом сдержался от того, чтобы не убрать локоны, чтобы не мешали, чтобы знать точно.
- Мы уже большие мальчики, Константин Сергеевич, и в понятиях любви-нелюбви нам рассуждать не пристало, - ответил Лаврив, делая глоток нагревшегося уже лимонада. Поморщился. – Я люблю, когда вещи называют своими именами. Мне удобно с Андреем, он обеспечивает ровно ту степень свободы и покоя, которая мне сейчас нужна. Теперь моя очередь задавать вопросы.
Костя сделал приглашающий жест и почувствовал, как быстрее забилось сердце, и губы невольно растянулись в улыбке. Валяй.
13.
- Ты есть не хочешь? – Костя раскрыл меню и просмотрел страницу с первыми блюдами. Аппетит пришёл вовремя. Лаврив был признан абсолютно безопасным и, глядя на него, такого вот, с кольцами на тощих, почему-то покрасневших пальцах, и манерными ужимками профессиональной стервочки, Костя не испытывал ни капли желания. Может быть, стоило раньше поговорить с ним «по душам» или просто присмотреться получше. Спокойно, без истерик и разыгравшихся фантазий. Всё-таки девочка из Лаврива получается весьма непривлекательная, а пацан вообще не получается, даже с натяжкой. Обычный неадекват со своими тараканами. С души свалился тяжеленный камень. О том, что Лаврив специально корчит из себя непривлекательную особу, Костя старался не думать. Пусть всё идёт как идёт.
- А я думал, ты на мне экономишь, - усмехнулся Лаврив и тоже раскрыл меню.
- Мне-то какая разница? Каждый платит сам за себя, - отбрил Костя, не отрываясь от списка гарниров. Он не стал договаривать, что не считает Тутти-Фрутти девушкой, за которой стоит ухаживать. Сам догадается, раз такой гениальный. Да и к тому же на эту тему он уже шутил, повторяться не хотелось.
- Люблю, когда не церемонятся, - с ноткой довольства в голосе ответил Лаврив и подозвал официанта.
Мальчик-официант выслушал заказ с каменно-учтивым выражением на лице и скрылся в кухне. Никого Лаврив не эпатировал своим видом. Никого кроме Кости, в своё время. А у других есть чему поучиться порой!
Костя заказал жареного кролика в белом соусе без гарнира, Лаврив какую-то морскую лабуду в водорослях. Решено было пить красное вино. Как-то без спора, единогласно. Лаврив спросил у Кости, будет ли он красное, тот кивнул.
- Спрашивай свои вопросы.
Вино было чудесным. Густым и насыщенным, сладковатым и тёплым, как кровь. Давненько Костя не пил такого вкусного вина, обычно Людка выбирала. Но вкуса у неё не было, ни в чём.
- Кто ты по специальности?
Костя на миг растерялся и не сразу сообразил, о чём его спрашивают. Готовился совсем к другим вопросам, интимным, провокационным, откровенным. Чтобы можно было соврать, не краснея. Отчего-то очень хотелось соврать Лавриву и посмотреть на его реакцию: догадается или нет.
- Я маркетолог.
- Рекламщик? – Лаврив жевал свои ярко-зелёные водоросли и запивал вином. Бокал он держал так, словно тот не весил ни грамма, легко, тремя пальцами, постукивая кольцами о стекло. И всё-таки Костя не мог не признать, что он был красивым. Не как девочка или модельный мальчик. А как человек, уверенный в себе и знающий, как он выглядит со стороны. Лавриву явно нравилось, как он выглядит со стороны. И Костя не мог не проникнуться его уверенностью.
- Экономист-маркетолог.
- А причём здесь лес и госслужба? Нравится ничего не делать?
Взгляд напротив мгновенно стал жёстким. И Костя нервно усмехнулся, поняв, в чём дело и куда будет направлена атака Лаврива. Знакомая, навязшая на зубах ситуация, мама избирает ту же самую тактику.
- Мне нравится моя работа, - парировал он.
- Да что ты? – острая как бритва улыбка полоснула по глазам. Лаврив обнажил блестящие клыки и тут же облизал их. Откусил резиновую на вид водорослину и, скосив на неё глаза, буднично добавил: – Ты поэтому хочешь покончить с собой?
Костя похолодел. По рукам прошла дрожь, словно кто-то прикоснулся к позвоночнику оголённым проводом. И на секунду всё тело онемело от неосознанной ещё боли. Откуда? Чёрт тебя побери, откуда ты знаешь?! Нужно что-то сказать, обязательно нужно как-то загородиться. Но так близко, изнутри на него ещё никто не смотрел. Лаврив как профессиональный охотник содрал с него кожу и смотрит, чуть улыбаясь, на окровавленную тушку. Думает, что с ней сделать: зажарить или съесть живьём.
- Не фантазируй, - только и смог выдать Костя. Он надеялся, что прозвучало беспечно. Плеснул вина в бокал, пара капель сорвалась с дрогнувшего горлышка бутылки на белоснежную скатерть. Вытесненная шелковая лилия стала кроваво-красной.
- Ты пользуешься услугами проституток?
И опять вопрос мимо кассы. В сторону, на сто восемьдесят градусов. Лаврив гонял Костю по углам. И попадал в то, что было неприятным, болезненным и необсуждаемым. Мстил. Тутти-Фрутти выбирал темы в ответ на Костины вопросы о первом разе и отношениях с родственниками. Значит, ему было настолько же неприятно? Хотелось бы, чтобы это оказалось истиной.
- Нет. Не пользуюсь тем, чем пользовались другие.
- А если бы я сказал, что стою две штуки, ты бы снял меня? Полная анонимность, никаких напоминаний после… просто секс на час.
Костя фыркнул, вдруг развеселившись.
- Переигрываешь, товарищ. Если бы ты стоил две штуки, я бы на тебя даже не посмотрел. Не уважаю тех, кто продаётся.
- Ты знаешь, что я делаю депиляцию, и что я сплю с мужчиной. Но ты всё равно меня хочешь. Тебя насиловали в детстве? Какой-то дальний родственник, тот, кому ты не мог не доверять, поэтому не был готов.
Костя несдержанно усмехнулся, слишком громко, слишком нервно. Это получилось непроизвольно. Словно эти бестактные вопросы как рыболовным крючком зацепляли что-то на дне воспоминаний и тянули на поверхность. Костя не хотел увидеть, что там было, на дне. Всё, что угодно, грязное, мерзкое, затхлое. В душе зарождался страх и желание просто встать и уйти. Молча встать и, забив на гордость и мужское достоинство, уйти. К чёрту эти разговоры, к чёрту этого пидараса с ледяными глазами и всезнанием. Холодная, расчётливая сучка. Нафига ему это? Но Костя продолжал сидеть, словно его приклеили к стулу. Встать было физически невозможно.
- Нет, даже ремнём не били за провинности.
Лаврив о себе говорит, предположил Интуитивный Костя. Каждый говорит о себе и на других смотрит сквозь призму своего личного опыта. Костя на секунду представил, как мелкий Лаврив идёт в ванную со маминым знакомым, например, с дядей Вовой. Он не знает, что его ждёт. Как он может знать? Только в общем, как в порнушке показывают. Думает, что будет круто, будет секс. Наконец-то будет секс. Экстремальный, горячий секс с женатым мужиком. Он предвкушает, его греет ощущение, что он уводит от жены такого классного мужчину, что дядя Вова всё-таки повёлся. И никто не знает, что они затеяли. Секрет. В ванной прохладно и темно, но это хорошо, это очень хорошо, потому что внутри всё горит. И сначала всё происходит именно так, как представлялось, очень хорошо и приятно. И даже немного лучше, потому что неправильно. Но это же дядя Вова. Он заботливый, как говорит его жена, он уважает Федю, он всегда слушает, что тот говорит и смотрит так, словно раздевает и ласкает. А потом что-то меняется в ощущениях. И сразу этого нельзя понять, потому что голова уже лёгкая и возбуждение мешает сосредоточиться и почувствовать жёсткость рук, нетерпение и абсолютное безразличие. А потом становится плохо, очень плохо и больно. И страшно. Кажется, что это никогда не закончится. И внутри всё дрожит от боли и унижения. И вода шумит, ледяная, и брызги обжигают лицо, а руки давят на шею, чтобы не вырвался, грубо зажимают рот, чтобы не кричал. Главное, заставить себя терпеть и не плакать от мысли, что что-то закончилось, сломалось. Детство закончилось, и что с этими взрослыми играми делать - вопрос открытый. И больше нет уважения к большим надёжным мужчинам, больше нет страха перед болью, нет слёз, потому что смиряться он не будет, себя жалеть не будет. Он теперь взрослый мальчик, знающий один секрет. Потерпит и выиграет.
Всё это пронеслось в голове Кости со скоростью электрического разряда, как и желание убить этого дядю Вову, сломавшего Тутти-Фрутти. Всех этих дядь, ломающих то, что им вздумается. А может быть, это и не история про Лаврива, просто эмоция… просто что-то знакомое. А ему казалось, что ничего общего у них быть не может априори.
Лаврив отставил пустую тарелку и долил вина в бокал себе и Косте. Поднял вверх, предлагая тост.
- За тебя, за твою искренность. Я впервые встречаю такого милого гомофоба.
Лаврив улыбнулся, сузив глаза, мягко, не кусаясь. Та муть, что поднялась со дна, постепенно рассеивалась, просачивалась сквозь настоящее мгновение. Растворялась в улыбке напротив. Лаврив спрашивал о постыдном, но это нисколько не унизило Костю. Наоборот, стало не по себе от того, насколько стало легче. И смотреть на гомосексуалиста, не паникуя, смотреть его глазами на себя, на окружающий мир. И не так уж он и плох, этот мир. Совсем не плох.
- Ну с пидараснёй твоей тоже можно смириться, если продолжать быть честным.
- Значит, мир? – Лаврив подмигнул и коснулся Костиного бокала своим, слегка потёрся, привычно заигрывая.
- Мир, - ответил Костя уверенно и легко стукнул бокалом в ответ. – Чин-чин.
14.
После памятного ужина в «Мюнгхаузене», где Костю спрашивали про изнасилование в детстве и проституток, смотреть на Лаврива стало легче. И сосуществовать с ним на единой территории тоже стало возможным. К Лёшке он не лез хихикать, к Косте тем более. Здрасти, до свидания, где договор и когда будет директор на месте. Других общих тем у них не было. Ну разве что одна про поездку в Выборг. Но и там Лаврив проявил чудеса скромности, сказав, что приставать не будет, и Костя может не корчить такую убитую гримасу. Кажется, с ним собрался ехать в Выборг его мужик. Это всё Маринка распространяла сплетни. Шушукалась с Марией Игнатьевной, которая тоже любила обсудить, кто во что одет и как будет расплачиваться за ипотеку. Костя не хотел, конечно, слушать. Но обрывки разговора долетали до его рабочего места, и приходилось воспринимать.