Некоторые из моих коллег, кажется, что-то подозревали, но спросить напрямую никто до сих пор не осмелился.
Коул вопросительно на меня оглянулся, а я стоял, как идиот, и пытался придумать ответ. Назвать его просто своим знакомым было оскорбительно, а своим партнером – откровенной неправдой.
Сказать же, что он мой любовник, значило смутить Маркуса. Без вариантов.
В конце концов, так и не дождавшись от меня помощи, Коул повернулся обратно к Маркусу.
– Я его спутник – вот что, похоже, не в состоянии сказать Джонни.
– О. – Маркус покраснел пуще прежнего и, запинаясь, проговорил: – То есть вы… хм-м… пара?
Коул улыбнулся ему, слегка трепеща ресницами, и я испугался, что неизбежный сердечный приступ хватит Маркуса гораздо раньше положенного.
– Полагаю, нас можно назвать друзьями с привилегиями, – сказал Коул.
– О, – повторил Маркус, покрываясь испариной, и я заметил, что он начал прочесывать лихорадочным взглядом толпу – вероятно, высматривая жену, чтобы та пришла и спасла его.
– Коул! – встревоженно шикнул я.
– Что, солнце? Ты против такого определения? А как бы ты сам классифицировал нашу дружбу?
– Маркус, спасибо за предложение, но нам правда нужно идти…
– Конечно, – с заметным облегчением сказал Маркус.
Схватив Коула за руку, я потащил его к двери. Как только мы вышли наружу, он зло оттолкнул меня.
– Отпусти меня! Я не ребенок!
– Какого дьявола ты назвал нас друзьями с привилегиями? – рявкнул я.
– Я ждал, что ты сам ответишь, но ты просто стоял с разинутым ртом! Я подумал, что он заслуживает хоть какого-то ответа.
– И ты не мог выразиться не в лоб?
– Мне надо было соврать? Ты сам пригласил меня выйти на люди, хотя у тебя явно с этим проблемы! Может, составишь мне список того, что можно говорить, а что нельзя, когда мы сталкиваемся со знакомыми? Может, проинформируешь меня, как именно я обязан классифицировать наши отношения на случай, если нас опять спросят? А то, не дай бог, снова вгоню тебя в краску.
С этими словами он зашагал к машине, а я, кипя от злости, потащился за ним следом. В ледяном молчании мы выехали ко мне домой. Я был зол на него как черт. И еле сдерживался, чтобы не наброситься на него, но знал, что сделаю только хуже. Лучше всего нам было доехать до моего дома, где он припарковал машину, и разбежаться по меньшей мере на несколько дней – пока я не смогу смотреть на него без распирающего меня изнутри бешенства.
Когда мы доехали, то он, вопреки моим ожиданиям, не пошел к машине, а последовал за мной к дому, и я предположил, что он, вероятно, забыл свои ключи на столике возле двери. Я открыл дверь, мы вошли, однако он не забрал ключи и не ушел. Оставаться, впрочем, он тоже не собирался – потому что не разулся, как только переступил порог.
– Ну, – сказал он, промаршировав через комнату и вызывающе развернувшись ко мне с рукой на бедре, – давай, выкладывай.
– Выкладывать что? – процедил я сквозь зубы.
– То, из-за чего ты на меня взъелся. Ты весь вечер был абсолютно невыносим, а сейчас у тебя практически пена идет изо рта. Так что заканчивай вариться в своем собственном соку, и давай просто со всем этим покончим. Так в чем твоя проблема?
Я хотел сказать, что никаких проблем нет. Я хотел попросить его уйти, пока я не сказал что-то жестокое. Но его поведение только разозлило меня еще сильнее. Вся его жеманность полезла наружу – да так, что был акцентирован каждый ее аспект: то, как вибрировал его голос, то, как он стоял, положив ладонь на бедро, то, как он отбрасывал с лица волосы, и то, как он, будучи на пару дюймов меня ниже, умудрялся смотреть на меня сверху вниз.
– Ты правда не понимаешь? – спросил я.
Он отвернулся от меня, театрально взмахнув челкой.
– У меня есть кое-какие предположения, но лучше работать с холодными фактами, не согласен, солнце?
– Прекрасно! – Я из последних сил сдерживался, чтобы не закричать. – Хочешь знать, что меня беспокоит? Ты! Вот что. Просто уму непостижимо, что ты выделывал в театре! И с кем! С моим боссом! А вчера и с моим отцом!
– В том, что случилось вчера, виноват был не я, а ты…
– Что?
– …и если ты стыдишься своей ориентации, то это не мои проблемы.
– Я не стыжусь того, что я гей! Я стыжусь тебя! Черт, неужели тебе обязательно всегда так кривляться?
Он застыл. На мгновение он стал совершенно неподвижен. А потом очень медленно повернулся ко мне лицом.
– Повтори, что ты сейчас сказал.
В глазах у него загорелось злое предостережение, но я проигнорировал его.
– Ты меня слышал.
– Естественно, слышал, – ответил он ледяным тоном. – Но, так уж и быть, решил дать тебе шанс забрать свои слова назад. Довольно дипломатичный шаг с моей стороны, не находишь?
– Я не собираюсь ничего забирать назад!
– Ты точно уверен, дорогой? – Отвернувшись от меня, он отточенным движением вскинул голову.
Он давал мне возможность замять ссору до того, как я зайду слишком далеко, но меня было уже не остановить. Дрожа от бешенства, я мог думать только о том, как он выступил перед моим отцом, и о смятении на лице Маркуса.
– Я не хочу забирать свои слова назад, Коул! Я хочу, чтобы ты мне ответил! Почему тебе непременно нужно вести себя, как… как… – Я запнулся, не испытывая большого желания произносить ни одно из слов, всплывших у меня в голове. Но было уже слишком поздно. Он развернулся и пригвоздил меня к месту пронзительным взглядом.
– Как кто? – спросил он, наступая на меня. – Ну? Каким термином ты собирался швырнуть мне в лицо, лапа? Думаешь, я не слышал их все? Педик, шлюха, феечка, гомосек…
Именно эти термины и пришли мне на ум, но вслух они прозвучали еще омерзительней, чем у меня в голове. Мне стоило бы устыдиться, однако из-за того, что он так легко разгадал меня, я взбесился еще сильнее.
– Господи боже, Коул, я не собирался говорить ничего такого!
– Не разыгрывай дурачка, дорогой. Это было написано у тебя на лице. – Подбоченившись, он выставил одно бедро вперед и вздернул подбородок, назло мне превращая свою жеманность в настоящее шоу.
– Дорогой, – он помахал мне ресницами, – тебя так сильно это оскорбляет? В спальне, насколько мне помнится, ты никогда против этого не возражал.
– Проклятье, Коул, речь не о спальне! Речь о том, как ты ведешь себя на людях! Почему тебе надо изображать из себя все идиотские стереотипы, придуманные о нас в Голливуде?
– А почему тебе надо вести себя, как надменный, зажатый хер?
– О, то есть, ты предлагаешь начать обзываться, вместо того, чтобы рационально все обсудить?
– О, прошу прощения. Мы правда что-то рационально тут обсуждаем? Ну прости. Я не знал. Я думал, ты занимаешься тем, что нападаешь на меня за то, что я не являюсь точной копией всех тех натуралов, которых ты когда-либо мечтал выебать!
Вылетев из его уст, это слово казалось еще непотребней, чем было.
Я понял, что до сих пор ни разу не слышал, чтобы он ругался.
– Коул, прекрати! Я не нападал на тебя!
– Что ж, дорогой, значит, мне показалось.
– Меня зовут не «дорогой». Меня зовут Джонатан. Если тебе сложно запомнить такое длинное имя, можешь называть меня Джон.
– В данный момент я бы предпочел назвать тебя совсем по-другому.
– Бога ради, это был мой босс. Мне с ним работать! Мне нужно, чтобы он меня уважал! Неужели так трудно было вести себя чуть потише?
Его глаза вспыхнули, и он, к моему изумлению, в мгновение ока прервал свое шоу. Как будто упал занавес. Внезапно вся манерность с него слетела – он стоял передо мной и излучал только ярость.
– Думаешь, ты первый мужчина, который меня стыдится, Джонни-бой? Думаешь ты первый попросил меня «быть потише»? Так вот, ты не первый! Меня просили измениться мужчины много лучше тебя, и я отвечу тебе то же, что отвечал им: иди к дьяволу!
Он развернулся и пошел к двери, по пути подхватив со стола ключи.
– Черт, Коул! Стой!
Но он не остановился. Он хлопнул дверью так сильно, что в окнах задребезжали стекла. Догонять его я не стал.
Глава 9
12 октября
От Коула Джареду
Господи боже, сладость, даже если ты больше не сведешь меня ни с кем никогда, это все равно будет чересчур скоро! Вот честно, понятия не имею, о чем ты думал.
***
Сначала я думал, что он позвонит. Он не позвонил. Потом думал, что он, как всегда, будет ждать меня дома, когда я вернусь с работы. И снова ошибся.
И тогда я понял, что первый шаг предстоит сделать мне.
Меня раздирали сомнения. В глубине души я был еще зол. Я не считал, что сделал что-то плохое. Зная, как мастерски он умеет повышать и понижать степень своего жеманства, точно громкость на телевизоре, я не понимал, почему он отказывался идти мне навстречу в самые важные для меня моменты. Но еще я знал, что не хочу обрывать наши отношения и тем более расставаться врагами. Во мне жила уверенность, что если бы у нас получилось поговорить спокойно, не срываясь на крик, то мы смогли бы достичь какого-то взаимопонимания.
В конце концов через три дня я сдался и позвонил ему. Он взял трубку на четвертом гудке, когда звонок вот-вот должен был уйти на автоответчик.
– Что? – вместо приветствия огрызнулся он, и все мои надежды на то, что он остыл и больше не сердится, вылетели в трубу.
– Это я.
– Знаю.
Начало беседы получилось неважным. Я заставил себя сосчитать до пяти, потом сказал:
– Мне очень жаль.
– О чем конкретно ты сожалеешь, дорогой?
– О том… – Я замялся, пытаясь понять, что же мне полагалось сказать. – О том, что разозлил тебя
На том конце провода повисла ледяная тишина, после чего он спросил:
– Ты сожалеешь искренне, или все дело в том, что в твоей постели внезапно стало ужасно пусто?
– Господи, Коул, – сказал я, усмиряя гнев. – Неужели обязательно все усложнять? Я пытаюсь извиниться…
– Послушай, лапа, – перебил он меня, – дело такое: на рассвете я улетаю на Гавайи, поэтому…
– Что?
– … поэтому времени ждать, пока ты вынешь голову из задницы, у меня нет.
– Ты уезжаешь?
– Я вроде так и сказал, нет?
– Мы поссорились всего один раз, и ты сбегаешь на Гавайи?
– Представь себе, да. И позволь заметить, ты бы сам от себя сбежал, если бы мог. – Раздался почти неслышный щелчок, и он отключился.
Разговор привел меня в бешенство. Я даже не мог решить, на кого сержусь больше. На него – за высокомерие, – или на себя – за то, что мне втемяшилось в голову перед ним извиниться. Вечер я спустил на то, чтобы вдрызг напиться, о чем жалел весь следующий рабочий день. К пяти часам тошнота и головная боль прошли, но я по-прежнему чувствовал себя так, словно по мне проехался товарняк. В итоге я ушел из офиса на несколько минут раньше и поехал домой. Мой план был таков: замороженная пицца с таблеткой алкозельцера, затем душ – и спать.
И только выйдя из душа я заметил мигающий на автоответчике огонек. У всех, кого я знал, был номер моего сотового. О домашнем телефоне я часто и не вспоминал. Я нажал на кнопку, и по комнате поплыл голос Коула – как всегда легкий, женственный и насмешливый. Но на сей раз в нем была еще нотка горечи. Не было никаких сомнений: он позвонил на домашний, пока я был на работе, намеренно – чтобы избежать личного разговора.
– Если коротко: я не хочу, чтобы наши отношения заканчивались. Особенно на такой ноте. Каким бы зажатым хером ты ни был, ты все равно остаешься моим самым любимым человеком во всем Финиксе. Но тебе необходимо уяснить три вещи, и, поверь мне на слово, что все они на сто процентов не подлежат обсуждению. Первое. Я не стану меняться. Второе. Я не стану во время наших встреч постоянно прятаться у тебя в спальне, чтобы не смущать тебя. И третье. Я поднимаю эту тему в первый и в последний раз. – Он сделал паузу, и я задумался, уж не остановился ли он для того, чтобы сосчитать до пяти. – Я вернусь ровно через две недели, Джонни-бой. Теперь твой ход.
***
Несколько следующих дней я провел, уговаривая себя в том, что он мне не нужен. Как будто я любил его. Как будто у нас были какие-то настоящие отношения. Нет. Мы были просто-напросто приятелями по траху. Лучше всего было просто забыть его и жить дальше.
Проблема заключалась в том, что убедить себя до конца я не смог. Я бы не назвал это любовью, но факт оставался фактом: я привык к нему. Было невозможно отрицать, что он стал мне небезразличен. Более того, я скучал по нему. В те редкие моменты, когда я был с собой честен, я понимал, что мне хочется рвать наши отношения не больше, чем ему. Но несмотря на все это, я по-прежнему чувствовал, что он был обязан принять в расчет и мои чувства тоже.
На следующей неделе я обедал с отцом. Я пытался держаться так, словно все было нормально, однако мои жалкие попытки не увенчались успехом. Я знал, что сижу угрюмым, что отвечаю вспыльчиво, но ровным счетом ничего не мог с этим поделать. Под конец обеда отец не выдержал:
– Джон, что случилось?
– Ничего! – огрызнулся я.
– Ну-ну, – улыбнулся он, а я ощутил прилив раздражения, поскольку это значило, что мое плохое настроение кажется ему смешным, да и только. – Все из-за того сладкого пирожка, да?
Я мигом ощетинился, а потом еще больше обозлился, ведь отец оказался прав. Во всем была виновата «слащавость» Коула, как мой отец прозвал его жеманность.
– Да, – сознался я. – Все из-за Коула.
Несколько секунд он с осторожным любопытством изучал меня.
– Вы поссорились?
– Вроде того.
– И расстались?
Я вздохнул.
– Не знаю, пап. Начать с того, что я не уверен, можно ли сказать, что мы вообще были вместе.
– Все из-за того, что случилось за ужином?
Я колебался, не желая обсуждать эту тему. Однако я знал своего отца. Если не заговорить, то он начнет строить предположения и давать непрошенные советы.
– Отчасти. На следующий день мы пошли в театр, и все обернулось не совсем так, как я планировал.
– Ну-ну, – снова сказал он, продолжая забавляться.
– Что? – агрессивно спросил я.
– Что именно ты сказал ему?
– Я сказал, что он слишком кривляется. И попросил его быть потише.
– А он посоветовал тебе поцеловать его лилейно-белую задницу?
Мне пришлось спрятать улыбку. Частично из-за того, что он угадал, но еще потому, что первым моим порывом было сказать, что на самом деле задница у Коула не лилейно-белая. О чем отец – тут я не сомневался – предпочел бы не знать.
– Не совсем такими словами, но да. Общий смысл был таков.
– Ну-ну, – повторил он опять этим своим раздражающе-шутливым тоном.
– Что?
Он покачал головой.
– Да ничего особенного. Просто подумалось кое о чем. Вот и все.
Он многозначительно умолк. В конце концов я сдался и спросил:
– И о чем же?
– Ты помнишь свадьбу Дэвида? – Я закрыл глаза, потому что знал, к чему он ведет, но остановить его был не в силах. – Помнишь, что произошло на приеме?
Естественно, я все помнил. Мой кузен Дэвид женился всего через несколько месяцев после того, как я открылся семье, и на прием по случаю свадьбы я пришел не один, а с Заком – таким образом впервые заявившись на семейное торжество с мужчиной.
– Да, – наконец сказал я. – Помню.
– Вы с Заком страшно нервничали, да? Ну, тогда я этого не понимал, потому что все силы тратил на отвращение и на попытки это самое отвращение подавить. Зато теперь понимаю. Вы оба так осторожничали, так старались не сидеть слишком близко, не дотрагиваться друг до друга, но дело в том, что, взглянув на вас, все становилось ясно, как день. Вы улыбались как дурачки и глаз друг от дружки не отводили.