- Пусть тебя услышит он, этого я и хочу! Скажи, что я сказала, что пойду с ним и меня не интересует, что я могу умереть… что могу потерять сына… Я хочу, чтобы все слышали, чтобы все обсуждали… Стучи сильно в дверь, и скажи это громко, поняла? Громко…! Беги уже…!
Она резко подтолкнула ее, заставляя выйти. С быстротой, присущей гневу, Айме надела юбку поверх надетого платья, зашнуровала ботинки и, схватив хлыст побежала к веранде, оглянувшись с яростным выражением. Словно там еще был Ренато, которому она пригрозила:
- Я еще могу сделать кое-что, что тебя выведет, Ренато Д`Отремон, я еще могу заставить тебя страдать!
Ренато не мог сдержать выражения отвращения, которое вызвало у него присутствие Янины, когда он вошел в комнату матери. Почти не глядя на нее, он прошел в комнату, оставив позади прихожую с темной мебелью, и нетерпеливо стоял в роскошной старинной спальне… Словно тень проследовала за ним служанка, которая объяснила:
- Сеньора вышла послушать рассветную мессу, которая каждый день в пять часов проходит в Скиту, там наверху, за душу хозяина дона Франсиско. Сеньора очень скрытная и много дел делает так…
- Действительно, моя мать очень скрытная, но вижу, у нее нет от тебя секретов.
- Я вас раздражаю, сеньор Ренато? Я знаю, что имела несчастье не понравиться вам и попросила сеньору уволить меня, но сеньора не пожелала этого сделать и не сделает. Сеньор очень жесток со мной… он ненавидит меня, словно я виновата в том, что с ним произошло. Я могла бы поклясться, отдать свою кровь, отдать жизнь за…
Печальная, обиженная, раненая в самое больное, отступала Янина, прижав к груди флакон, который прятался в одеждах: дьявольское пойло, которым напрасно искала случай воспользоваться, последнее средство, которое Кума дала ей… Глаза Ренато загорелись вспышкой свирепой злобы:
- Хватит… хватит! Я устал от тебя. Я не могу сделать в этом доме ни шага, чтобы не столкнуться с тобой. Не знаю никого более ненавистного, чем назойливую служанку, а ты даже хуже. Когда ты оставишь меня в покое? Когда прекратишь приставать?
- Вы самый неблагодарный из всех мужчин! – взорвалась Янина, ломая все преграды самообладания. – Вы заслуживаете всего, что с вами происходит.
- Что…? Что ты сказала?
- То, что сказала! Тем хуже для вас, если вы не понимаете. Все на свете знают, но только не вы… Отпустите меня… дайте выйти! Теперь вы не хотите, чтобы я ушла? Тогда я сама уйду… уйду туда, где вы меня никогда не увидите!
- Теперь ты не уйдешь, пока не договоришь. Заканчивай, говори, скажи все. Выпусти наконец яд, который у тебя внутри, выплюни желчь, которой ты сочишься… Скажи, что происходит такого, о чем знают все! Говори наконец или…! – В усиленной схватке упал на пол флакон, ревностно охраняемый Яниной у груди, и Ренато захотел узнать: - Что это? Что ты там прячешь?
- Отпустите меня… оставьте! Ничего…! Лекарство…!
- Ложь! Грязное пойло. Уверен, это настойка колдуньи. Только этого тебе не хватало, чтобы завершить все! Я был прав, когда сказал матери то, что сказал. Я всегда был прав насчет тебя, что мне показалась с первого же дня… Теперь ты не уйдешь, а вылетишь из этого дома навсегда, и знай, что ты обманывала мою бедную мать, но меня никогда не могла обмануть…
- Нет! Вас обманывала только она! – выплюнула Янина бешено, уже вне себя. – Она… она, да. Но ей вы простите все, потому что она…
- Боже мой… Боже мой…! – крича, ворвалась Ана. Увидела Ренато, и преувеличивая фарс, воскликнула: - Ай, сеньор Ренато! Где сеньора София? Сеньора Айме убьется…! Сеньора Айме убьет ребенка!
Ренато резко выпустил запястья Янины и повернулся к туповатой служанке, которая жестикулировала и кричала. Секунду он глядел не понимая, напряженный от негодования и злобы, с усилием сдерживая порыв ударить ее кулаком, и освобожденная от удерживающих ее рук Янина воспользовалась моментом, чтобы сбежать.
- Ай, сеньор Ренато, не позволяйте ей уезжать! – взывала Ана, притворяясь, что громко плачет. – Она сказала, что поедет с вами на лошади, что ее не волнует, что она убьется и потеряет ребенка.
- Какую чушь ты несешь?
- Она словно обезумела, мой хозяин. Она оделась, надела ботинки, шпоры, юбку и села верхом, приказав Баутисте оседлать ее лошадь, на которую сеньора София не хотела, чтобы она садилась, а теперь… Но она сказала, что ее не волнует умереть, что на это никто не обратит внимания, никто… а вы тем более, сеньор. Потому что она сказала, что вы ее обидели… И вы знаете, как будет плохо сеньоре Софии, если та потеряет ребенка… Потому что сеньора София…
Ренато не стал больше слушать заученные причитания служанки, и быстрыми шагами вышел искать свою жену, крича:
- Айме… Айме…!
Айме слышала его, видела, но не ответила. Все это она предвидела и знала, больше летела, чем бежала, пока не добралась до заднего двора дома, перед которым стоял оседланный гнедой жеребец Ренато… Она запрыгнула на седло, овладев мимолетным ужасом, схватившись за гриву в то же самое время, когда вырвала поводья из рук Баутисты, который торопливо выкрикнул:
- Сеньора Айме! Это конь сеньора! Минутку…
- Отпусти! Отпусти, идиот…!
- Схвати эту лошадь, Баутиста! – приказал Ренато, приближаясь поспешно. – Айме… Айме…! Ты сошла с ума? Ты же убьешься! Держи поводья! Не скачи так! Айме…! Быстро, другого коня! – крикнул Ренато. – Эта дура убьет себя!
- Будет хуже, если вы последуете за ней, - заметил Баутиста. – Оставьте ее, сеньор! Если вы поедете на другом коне, позади жеребца, то он понесется!
Ренато подбежал к другому жеребцу, который чуть не ускользнул из рук, которые пытались его оседлать; держась за гриву, он проворно прыгнул на голую спину… Яростно ударяя по животному, схватив узду, он заставлял лететь благородного жеребца за другим, который был только облаком пыли, различимом на пути в гору…
В дверях того самого Скита, сооруженного по приказу четырнадцать лет назад, там, где разделялись суровые холмы, чтобы образовать ущелье, донья София остановилась, словно застигнутая мыслями врасплох. Закончилась месса, которую она слушала одна, отдавая последнюю дань сеньору де Кампо Реаль… Только старая соседка-богомолка и ответственный за чистоту мальчик-служка принимали участие в мессе вместе с бледной и суровой сеньорой… Теперь все ушли. Она осталась одна и непонятно почему вздрагивала, глядя на то, чего никак не могла понять, пока священник, прибывший в этот день, не подошел и спросил со странным выражением:
- Донья София, что там происходит?
- Я бы сама хотела знать. Падре… Бежит конь… Взбирается в гору… Видите то пыльное облако на дороге с плантаций? Он кажется бежит необузданно…
- И наездник… наездник, клянусь, что… Да, действительно… Это дама… это женщина, которая взбирается на гору на коне… Вы не видите юбку, донья София?
- Женщина? Но это невозможно! Если только Моника…
- Моника в монастыре, донья София, - заметил падре Вивье. – Но эта юбка… Возможно, это ваша невестка…
- Она должно быть обезумела… Моя невестка носит ребенка…
- Лошадь кажется очень решительной. Будь это хоть кто, но это настоящее безумие… О, посмотрите, другой конь! Другой всадник… Там…!
- Да… Кажется, он преследует ее… Это Ренато! Это мой сын! Он едет ей вслед! Посмотрите! Он выехал на поле!
- Но она уклоняется от него… О, какое сумасшествие! Она едет по откосам скал… Но, что это? Она должна потерять рассудок, чтобы…!
Они скакали туда, где скалы заканчивались вершиной, где была площадка над пропастью… Она была уже достаточно близко, чтобы ее могли видеть вытаращенные глаза Софии…
- Айме…! Это Айме, да! Она выпустила поводья, падре! Посмотрите… посмотрите… Она не может справится с конем! Она схватила его за шею, ухватилась за гриву! – отчаянно крича, она воскликнула: - Догони ее, Ренато, схвати коня, останови его…! Не беги, а отрежь ей путь… отрежь путь…! – настоящий вой ужаса исторгся из ее горла, замечая: - Он едет рядом с пропастью…! О…! Ренато… Ренато…!
У края скал, чудом задержавшись, грубо рванув поводья, удвоив вчетверо усилия, Ренато остановил жеребца, спрыгнув на землю в порыве ужаса, и дрожа, выглянул в глубину пропасти…
Издали казалось, что вся долина Кампо Реаль кипит. Отовсюду, со всех дорог возникли темные лица, поднялись потрясенные головы, пришли в движение потные тела, бежали торопливые шаги… Все глаза пытались увидеть, все были у того места: голого ущелья, каменной стены, срезанной почти до пика, у края тех острых, как кинжал, камней, перед краем которого, словно сам был из камня, неподвижно стоял Ренато Д`Отремон…
- Ренато… Ренато…! – позвала донья София, подходя к нему в сопровождении священника.
- Не смотри, мама, не смотри!
Ренато схватил донью Софию, подталкивая ее в руки священника, который поддержал ее, и снова наклонился с ужасом, отразившемся на бледном лице… Обломанные ветки, полувыдернутые кусты, камни, упавшие при падении двух тел, скатившихся туда, а в страшной глубине, напротив недоступного края, кровавая неподвижная масса…
- Баутиста… Баутиста…! – отчаянно позвала София. – Найди веревки… лестницы. Позови людей. Нужно спуститься туда… она может быть еще жива…
- Нет, мама, это невозможно, она не смогла бы выжить… Никто не смог бы там выжить…!
- В любом случае нужно спуститься. Она Д`Отремон. Ее тело не может там оставаться… ее труп не может гнить там, как животное, в глубине этих скал. Она должна была родить тебе сына, Ренато, родить сына… У нее есть право на христианское погребение, по крайней мере! Нужно вызволить ее тело!
- Ты права, мама. Я сам спущусь.
Прошли долгие часы, пока он вытаскивал тело… С высоты ущелья выглянуло солнце, погружаясь в море, словно медный диск, сделанный из раскаленных углей. На носилках из ветвей несли холодные останки того, что было роскошной красотой, и в последнем милосердии руки Софии протянули траурную вуаль над искаженным и затвердевшим лицом… Теперь вершины были тихими; кишащий поток темных лиц и потрясенных голов, который взбирался на гору, шел тесно и бесшумно до роскошного каменного мраморного жилища; негритянская линия медленно продвигалась, заполняя сады, окружая роскошные веранды. Только одна женщина не шла позади всех, только одна дрожащая фигура снова выглянула в пропасть, и в нескольких шагах дверь развалившейся хижины, где другая женщина цвета эбонита, казалось, поджидала ее, неподвижная и застывшая за ветхой дверью. И перед ней у нее подогнулись колени, словно подчиняясь ритуалу, протянулись руки в жесте бесконечной мольбы:
- Кума… Кума… Она умерла… Умерла, ты знаешь. Ты видела кровь на пути, кровь в доме Д`Отремон. Ты знаешь, можешь, у тебя есть сила, Кума, помоги мне… Спаси меня!
Янина смотрела в лицо Кумы, черное, как тень; глаза загорелись в сиянии миража или безумия; толстые губы выставили на обозрение белоснежные зубы – единственный свет среди мрака, и она прошелестела:
- Плохие предзнаменования для дома Д`Отремон…
- Плохие, да, - покорно отозвалась Янина, объятая ужасом. – То, что ты им предсказала, уже свершилось… Разве ты не знаешь? Разве не понимаешь, что я говорю тебе? Она мертва! Ты сказала, что кто-то умрет, прольется кровь…
- Кровь на скалах ущелья, как когда умер хозяин дон Франсиско… Но он не свалился туда; он остался на краю утесов… Мои глаза это видели… глаза, которые столько повидали… Я слышала от хозяина проклятия, брань, и затем мольбу ребенка. Он медленно умирал; как дерево, сломленное циклоном… Но это не одно и то же… Есть кровь на камнях ущелья… Началось выполнение того, что я видела в дрожащем дыму… Но это еще ничего… Будет еще больше… Больше… Я это видела отчетливо… Я видела Кампо Реаль в руинах, видела, как разверзлась земля, видела, как изрыгала огонь гора, видела, как море бурлило…
Она бежала… бежала… насмехаясь, но встретила смерть… Она была отмечена роком, черным роком семьи Д`Отремон. Поэтому поскользнулись ноги коня, поэтому она скатилась в пропасть, в бездну, которая раскроется однажды, чтобы поглотить всех… Словно расколотая молнией раскроется гора, и выйдет из сердца земли черное смертоносное облако…
- Хватит уже! Приди в себя; ты бредишь. Открой глаза, Кума, посмотри… посмотри! Кума… Кума, ты обезумела…!
Отчаянная Янина подошла к темной пророчице и дрожащими руками трясла ее в грубом порыве тревоги, впиваясь ногтями в черную кожу, и наконец, странная женщина вздрогнула, словно очнулась, и с глаз исчезло ужасное видение. Снова старая знахарка, ловкий знаток всех горных трав, рабыня Д`Отремон, пришла в замешательство:
- Янина, чего ты хочешь? Теперь она мертва… Погасло солнце, которое тебя затеняло…
- Но хозяин Ренато не хочет больше меня видеть! Он меня презирает, ненавидит, и все из-за тебя, из-за тебя… из-за настойки, что ты дала мне, из-за пузырька, который разбился у его ног… Но у тебя есть сила, Кума, ты видела будущее… Потому я пришла к тебе, так как верю… Помоги мне, Кума, дай мне талисман, молитву для меня! Я должна вернуться…
- Не возвращайся… Забудь о нем… не приближайся к нему, или разделишь свою негритянскую судьбу. Раньше ты говорила, что ты моя подруга и веришь мне. Если так, то последуй моему совету: немедленно уезжай из Кампо Реаль, и забудь о своем хозяине. Забудь о нем!
- Легче было бы забыть о себе самой! Я предпочла бы высушить кровь в венах, содрать кожу, чтобы мои глаза не видели больше дневного света… Ты можешь сделать так, чтобы он полюбил меня… Раньше ты говорила: погасло солнце, которое тебя затеняло. Она встретила смерть…
- Да, она встретила смерть… потому что играла, как ты, с судьбой… Она встретила смерть, потому что кто-то подтолкнул лошадь… В последний раз говорю тебе: отойди от Ренато Д`Отремон, его имя проклято…
Медленно Ренато Д`Отремон поднял высокий лоб с ладоней… С тех пор, как вытащил тело Айме, он скрылся в глубине библиотеки, где четыре поколения Д`Отремон нагромождали ее книгами и бумагами… Словно животное в пещере, он погрузился в старое отцовское кресло, и оставался неподвижным, как будто искал в себе, на фоне ужасных событий, причину оправдать себя. На нем была грязная и разорванная одежда, в которой он спустился в глубину расщелины, разрывая руки об острые скалы, сделав для мертвой женщины то, чего не сделал бы для живой. И впервые он искал в глазах старого слуги поддержки и симпатии, хотя от его долгого молчания он терял терпение…
- Чего ты хочешь, Баутиста? Что ты хочешь сказать? Если это послание моей матери, скажи, что не нашел меня.
- Я пришел лишь узнать, хочет ли сеньор одеться и принять ванну. Начали приходить люди. Толчея бы вернулась в этот дом, если бы сеньора не сказала, что не хочет никого извещать. Она не хочет, чтобы приходили люди из Сен-Пьера, высказывали мнение и рассказывали, как и почему произошел несчастный случай.
- Да… Моя мать везде и во всем. Полагаю, я должен быть ей чрезвычайно благодарен, ценить ее за то, что она ни в чем не упрекнула меня.
- Дела таковы, как их описывают, и я со своей стороны могу успокоить сеньора. Из моего рта не выйдет ни одного недолжного слова. Я верный, как пес… настал час, когда я могу это доказать. Д`Отремон могут рассчитывать на меня и на людей, которых я привел сюда… Момент печальный для сеньора, но мне не хотелось бы опустить то, что бедная Янина тоже верна этому дому, и будет верна всегда… Она сказала мне, что вы уволите ее окончательно, что она должна убраться отсюда…
Напоминание, как искра, разгорелось в мучительном сознании Ренато. Он вспомнил последние слова Янины, жестокую сцену, где уволил ее на прерванной фразе: возможное разоблачение того преступления, о котором знали все, кроме него. С внезапным нетерпением он поднялся, взяв за руку Баутисту:
- Приведи Янину. Найди ее… позови… Быстро, это нужно… Приведи мне ее, Баутиста!
- Сеньор приказал позвать меня? Я уже пришла. Сеньор меня уволил и…
Твердая изящная рука Ренато сжала худую руку… Его губы сжались в красную линию над чрезвычайно бледным лицом, в зелено-голубых глазах вспыхнула искра, которая, расследуя, проникала, словно угадывая.