- Я распорядился позвать тебя, чтобы ты заговорила, Янина. В первый раз я готов выслушать то, чего никогда не хотел слышать от тебя! Скажи, что знаешь о ней… но скажи без колебаний, тени, сомнений и лжи. Не клевещи, потому что она уже расплатилась жизнью за свои возможные дела, потому что твоя жизнь сейчас на кону. Говори, Янина, говори! Ты сказала, что я ей прощал все… все… все…! Что я должен был ей простить?
Почему Янина дрожала? Почему под давлением суровых и изящных пальцев вздрагивала ее плоть, как будто в непередаваемом мучении? Как же она страстно желала быть здесь, рядом с ним, очень близко, под огнем его глаз! Сколько раз она кусала до крови губы, чтобы не крикнуть Ренато Д`Отремон, что знает об Айме, что видела и слышала собственными глазами и ушами! Но теперь она дрожала до боли в коленях, и голос в горле прошептал:
- Но… она мертва, сеньор… Я не должна говорить…
- Я приказываю тебе говорить, Янина, - разъярился Ренато.
- Теперь я не могу, сеньор, - протестовала Янина трясущимся голосом. – Теперь она там, покрыта чистым покрывалом на своей кровати невесты… Она закаменевшая, холодная… Ее тело, падая, было истерзано камнями… Ее прекрасное белое тело…
- Да… да… - вышел из себя Ренато. – Я знаю, что она там… Знаю, что она смотрит с ужасом… Разве ты не понимаешь, что мне по крайней мере нужно знать? Не понимаешь, что я думаю, что я тоже мог умереть? Разве ты не видела? Не слышала? Намеки, подозрительные взгляды… Разве ты не видела, как падре Вивье избегает меня, моя собственная мать уклоняется от меня, и даже слуги отдалились от меня? Это была моя вина…? Теперь все говорят об этом вполголоса; скоро, возможно, они будут кричать, а я должен буду слушать. Но я хочу, чтобы по крайней мере в моей совести не раздавался этот крик… Я хочу знать, кто был плохим, кто был предателем, неверным…
- Это было, сеньор, было!
- Ты уверена? Ты это хорошо знаешь? – настаивал Ренато, загоняя в угол метиску вопросами. – Почему не говоришь? О чем все шептались, согласно тебе? Что знают все, кроме меня?
- Ренато… сынок…! – позвала София, которая отыскав его, подошла, поначалу удивленная, и затем посуровевшая, и воскликнула: - О! Что ты делаешь здесь, Янина? Разве в доме нечем заняться? Я дала тебе задание, чтобы ты выполнила… Делай то, что я тебе приказала. Иди немедленно!
- Я приказал ее позвать, мама, - вступился Ренато. – Мне нужно поговорить с ней… Подожди…!
- Ты не будешь ждать… Иди! – приказала София властно. И смягчившись, подошла к сыну, объясняя: - Если тебе и нужно поговорить с кем-то, сынок, то со мной…
- Ты не понимаешь, мама? – сокрушался Ренато. – Мне нужно знать…
- Ты узнаешь, но не из уст Янины. Это недостойно тебя. Ты узнаешь, когда у тебя будут силы; узнаешь, когда у тебя будет мужество и необходимое тебе спокойствие, чтобы ты высоко поднял голову, когда клевета захотела бы ранить тебя или, когда тебе бросят в лицо то, что ты сделал…
- Что? Я не хотел…
- Я знаю, что не хотел; знаю, что пытался остановить ее, предотвратить несчастный случай, который она умышленно искала, который готовила и придумала… Ты хотел преградить ей путь… Тропинку по полю, по которой ты бежал, пытаясь преградить ей путь, и тогда она отпустила поводья, схватившись за гриву, потеряв голову, а обезумевший зверь понес ее в то опасное место, где она нашла смерть…
- Мама, ты меня обвиняешь…!
- Я говорю тебе то, что говорят другие… то, что говорит тебе совесть… И еще говорит то, что ты хочешь услышать: она не была достойной тебя…
- О! В таком случае, ты знаешь, ты знала…?
- Я знаю, что она была корыстная, амбициозная, жадная… Я знаю, что она вышла за тебя замуж по расчету, что никогда не любила тебя; что не медлила ни перед какой клеветой или интригой, чтобы защитить себя… Она была черствой, нахальной, ветреной…
- Еще и ветреной? – Ренато был взбудоражен от гнева. – Почему ты не сказала, когда она была жива? Почему?
- Потому что верила, что она родит тебе сына, и только поэтому мы могли простить ей все.
- Верила ей? Верила? Ты хочешь сказать… Договаривай, мама! Скажи наконец! Этот сын… этот сын, от кого был он?
- Ни от кого, Ренато… этого сына не существовало… Она придумала его, чтобы обеспечить себе положение в доме, чтобы я защищала ее против тебя. Несомненно, она верила, что ее ложь превратится в правду. Чтобы достичь этого, она безуспешно искала тебя…
- Но как ты узнала? Кто сказал тебе…?
- Доктор, который пришел, чтобы зафиксировать смерть… Я попросила его проверить… Я требовала. Я хотела узнать правду, это было нужно… Я не могла смотреть снова на тебя, не могла приблизиться к тебе с сомнением, что в той пропасти угасла еще та скрытая жизнь, которая была моей последней мечтой. Я хотела быть уверенной и не оговорить тебя… По крайней мере Бог этого не хотел; он имел ко мне милосердие…
Мгновение София стояла в нерешительности, словно вдруг ей не хватило сил. Ее напряженные руки схватились за край стола, нагруженный бумагами и книгами, рыдание вырвалось из горла, а Ренато смотрел на нее спокойно и мрачно, укрепляясь в мнении:
- Я лишь хотел знать правду, мама… Есть что-то еще, я уверен. Ты сказала, что она ветреная… Почему ты так сказала? При желании я бы не убил ее; но я хочу знать, требую, имел ли право убить ее. Если ты не знаешь, то я спрошу тех, кто знал, заставлю заговорить тех, кто молчал: Янину, Ану…
- Хватит, Ренато. Теперь ты не можешь ничего сделать… Теперь нас ждут обязанности, которые ты должен выполнять, и мы их выполним. Идем со мной…
7.
На гладком покрывале ложа невесты, одетая в платье из белого шантильского кружева, которое София Д`Отремон выписала из Франции, лежала скрестив руки на груди в последнем выражении благочестия Айме де Мольнар, казавшаяся спящей… Странное спокойствие лежало на холодном лице. Искусные руки Янины уложили черные волосы, скрывая ужасную рану, которая была на щеке; постепенно, со всех углов долины несли самые красивые для нее цветы. В салоне стояли большие серебряные канделябры, на величественном катафалке, гробе, обитом парчой, стояли большие восковые свечи… Весь дом наполнился запахом ладана, воска и лаванды, которые убивал языческий запах роз и запах нард, которым было пропитано ее платье…
Янине казалось, что она одна в комнате… Одна перед телом женщины, которую так сильно ненавидела… Но другая тень шевельнулась в углу, другая темная голова, подрагивающая в приступе глухих рыданий; на нее смотрели безжалостные и прозорливые глаза Баутисты, спросившего тихим и злонамеренным голосом:
- Это Ана, нет? Ей нужно плакать горючими слезами… Она будет тосковать по сеньоре, которая ее защищала…
- Оставь ее, дядя, - почти умоляла Янина. – Что вы собираетесь с ней делать?
- Не я… а хозяин… Я слышал разговор хозяина с сеньорой Софией, и не будет никакого проку от этой проклятой. Теперь идем со мной… Ты нужна в столовой…
Дрожащая Ана подняла черную голову… Из угла, где она скрывалась, она видела, слышала… Не поднимаясь, как животное, она доползла до дверей; расширенными от испуга глазами она смотрела на удалявшиеся тени Баутисты и Янины, и задыхающимся от ужаса голосом пробормотала про себя:
- Они убьют меня… Они убьют и меня!
Ее кудрявые волосы встали дыбом, а щеки окрасились в пепельный цвет… Никого не было в коридоре и на веранде… Из салона доносились приглушенные звуки, слышался шум повозок, увязших на дороге из сада… Сдерживая дыхание, Ана достигла ближайшей лестницы; плотно встав к стене, подавляя рукой рыдание, готовое вот-вот вырваться, она скрылась из вида, дошла до первого густого куста, остановившись на несколько секунд, пока сердце выпрыгивало из груди, и побежала наконец, обезумевшая, движимая инстинктом.
- Я ждал вас, София. Я жду уже несколько часов. Я начал было думать, что вы позабыли обо мне…
Благородная фигура священника, идущего навстречу, заставила вздрогнуть Софию Д`Отремон ознобом новой тревоги. Уже несколько часов она его избегала… Она почти позабыла о нем, или по крайней мере думала, что его легко избежать… Но было достаточно находиться перед пронзительным и сильным взглядом, теперь сдержанным и суровым, чтобы побороть себя, и она приблизилась, пытаясь извиниться:
- Простите меня, падре Вивье… Я должна была отдать столько распоряжений, решить столько маленьких проблем…
- Есть проблемы более серьезные, которые должны занимать сейчас все ваше внимание, София, а я мог бы помочь вам. Зачем вы напрасно задержали меня в этих четырех стенах? Если бы вы дали мне отлучиться на некоторое время, то семья Мольнар была бы уже здесь… Почему вы откладываете неизбежное?
- А вы, падре, для чего хотите усилить мучение моего сына?
- Когда дела неотложные, лучше взглянуть им в лицо как можно раньше, и самое больше мучение, которое возможно есть у Ренато Д`Отремон – это его совесть. Его неосторожность, если в самом деле неосторожность была истинным преступлением… А если что-то еще… Ревность, гордыня, гнев, смертные грехи, сеньора… Несчастна душа, которая мечется среди этого, несчастно сердце, которое ищет гордость, как прикрытие…
- Умоляю вас, сделайте милость провести церемонию сейчас, падре. Я в отчаянии…
- Понимаю… Я знаю, что сердце матери может страдать, но еще знаю, что путь долга кажется узким, а это единственный путь, которому вы можете следовать… Где Ренато?
- Не говорите с ним сейчас, прошу вас. Он не может больше… Он чувствует, что помешался. Вы правы, когда говорили, что самое большое мучение, от которого можно страдать – это мучение совести. Пожалейте его, падре, нужно помочь ему в эти моменты… Как вы думаете он может чувствовать себя после того, как спустился в глубину того ущелья, откуда вытащил тело своей жены? Присутствие Мольнар будет для него ужасно…
- Они ведь не задержатся, правда? В каком часу вы послали им сообщение?
- Падре Вивье, думаю достаточно того, что они получат извещение завтра, - с трудом объяснила София, теряя терпение. – Присутствие их здесь…
- Вы что, смеетесь надо мной, София? Вы задержали меня фальшивыми обещаниями, чтобы сказать мне подобное? Что бы вы подумали о том, если бы мертв был ваш сын, а кто-то препятствовал вам приблизиться к его телу, чтобы отдать ему последнее целование? Именно это вы и делаете, на что не имеете права… Даже если хотите защитить своего сына…
- О… Ренато… - удивилась София, увидев приближающегося сына. И обращаясь к священнику, умоляла скорбно: - Прошу вас…
- Я отчетливо слышал последние слова падре Вивье, мама, - изложил невозмутимый и кажущийся спокойным Ренато. – И думаю, что даже не услышав предыдущих слов, я угадал то, что вы хотели сказать… Вы связались с Мольнар, да? И вы правы… Им нужно приехать, нужно приехать как можно раньше… Я распоряжусь, чтобы им немедленно сообщили!
- Вы хотите сказать, что еще не сделали этого? – изумился священник. – Это предел, София! Уверяю вас, что с этого же мгновения я сам…
- Этого не нужно, - перебил Ренато. – Падре Вивье прав, мама. Они имеют право быть здесь. – И немного удаляясь, повысив голос, позвал. – Баутиста… Баутиста! Подойди! Отправь немедленно самого доверенного человека, которого найдешь, на лучшем коне, чтобы передать сообщение Каталине де Мольнар обо всем, что случилось здесь…
- Нет необходимости, - отклонил падре Вивье. – Я могу поехать сам. Если бы ваша мать не задержала меня здесь, я бы уже выехал. Но я прямо сейчас…
- Мое извещение будет более быстрым, - уверил Ренато. – Но делайте то, что сочтете нужным, падре… с вашего разрешения…
- Ренато… Ренато…! – прошептала София. И попросила священника: - Поезжайте с ним, падре… Успокойте, приободрите его… Вы не понимаете, как он страдает?
- Да… Теперь да… - согласился падре Вивье, уже смягчившись: - Я поеду с ним, София…
Изящная и белая рука оперлась о плечо мажордома, пока ее глаза смотрели на удалявшегося падре Вивье, который вышел вслед за Ренато, и словно облегчение, поддержку оказывала ей твердая верная рука, которая была жестокой для остальных…
- Отправить сообщения на лучшем коне дома?
- Потому что нет другого выбора, отправь его…
- Хорошо, сеньора. – И взорвался с внезапным гневом: - Я знаю хорошо, что эта женщина заслуживает тысячи смертей! Если сеньора даст мне разрешение…
- Что ты будешь делать, Баутиста?
- Буду защищать хозяина от правды, сеньора. Найду доказательства, свидетелей… Мне не давали указание найти Ану, которая знает о сеньоре! Если бы я заставил ее говорить, то сеньор подумал, что был прав, что убил сеньору, и это бы успокоило его.
- Он не хотел ее убивать! Не повторяй этого! Найди Ану и приведи сюда… Думаю, ты дал нужное оружие… Да, Баутиста, защити моего сына, защити его от себя. Отправь Сирило к Мольнар, найди Ану… Я жду тебя здесь… Я поговорю с ней, заставлю говорить…
- Если вы мне позволите, я хорошо знаю, как развязать язык этой негодяйки… Она возможно спряталась… Когда совесть нечиста…
- Что ты хочешь сказать? Ты думаешь, что Ана сбежала?
- Она была бы права… Но не беспокойтесь, сеньора… Я знаю, как найти ее. В Кампо Реаль легче войти, чем выйти, и нет пяди на земле в долине, куда бы не достала рука Баутисты…
Не сообщая слугам, заранее предвкушая удовольствие своей вседозволенности, дав наконец волю жестокости, Баутиста проследовал к последней хижине конюшни, где на ночь были заперты все сторожевые псы…
- Леон, сюда…! Тихо, Верный! Спокойнее, Сторож!
Внимательно он выбирал их. Два были самыми сильными, натренированными, чтобы искать беглых рабов. Не важно, что постановление сделало свободными чернокожих слуг Кампо Реаль. Обычаи не меняются, привычки остаются… Быстро он связал вместе трех псов, нашел увесистый кнут, среди тех, что висели вдоль стены, и бережно зажег трубку…
- Дядя Баутиста! Что вы будете делать? – спросила Янина, обеспокоенно приближаясь. – Вы же не будете искать Ану с собаками! О, это ужасно! Они ее покусают, разорвут на части!
- Ты стала очень отзывчивой, Янина, - лукаво проигнорировал Баутиста. – Возвращайся к своим обязанностям, и не вмешивайся… У меня есть разрешение делать что угодно, чтобы привести ее. Я пообещал, что найду ее, приведу ее, знаешь? Я приведу ее, живой или мертвой!
Ударом руки Баутиста убрал с дороги Янину… он вышел, держа в руке кнут, и резко выпустив собак, побежал с ними до конца сада…
Они уже были в деревне… На поводке вздрагивали и прыгали от нетерпения три кровожадные зверюги… Над ними властвовал Баутиста, давая им нюхать предметы одежды Аны… Как стрелы во всех направлениях побежали собаки, прыгая как черти, обнюхивая воздух, травы, кусты… Наконец, одна из них, похоже, нашла желаемый след…
- Молодец, Леон! Сюда, Верный… Сторож…! Смирно… Смирно…!
Мужчина чернее ночи возник за Баутистой… Одетый в одежду из грубого полотна для охранников долины, в высокие ботинки, скрывавшие ступни, патронташ, пересекавший грудь гиганта, и могучими руками сжимавший ружье… Свирепый и послушный, как сторожевой пес, он двинулся, повинуясь приказу Баутисты:
- Франсиско, иди за мной!
Ана ввалилась в самую середину ветхой хижины, вцепившись в одежды знахарки, которой едва удалось закрыть за ней дверь…
- Спрячь меня, Кума, меня ищут, идут за мной! Закрой дверь, окно… закрой щели, погаси свет! Пусть меня не найдут… пусть меня не отыщут! – умоляла напуганная Ана, мертвея от страха.
- Ты сошла с ума? Почему ты пришла так? Что случилось? Кто ты? – допрашивала растерянная Кума.
- Баутиста ищет меня с собаками… Я слышала их лай, да. Их отвязали… отвязали там внизу, и я вышла на плантации, где большие хижины. Я знала… знала, что меня хотят убить… Поэтому я не хотела приходить сюда. Ай, Господи! Не успела умереть сеньора Айме, а он уже за мной… Ай, ай, ай…!
- Не кричи! Не кричи! Сеньора Айме говоришь, ты служанка хозяйки Айме, это ты была с ней, когда та пришла сюда, да? Я же говорила, что знаю тебя!
- Да… да… я была у дверей, пока хозяйка говорила с тобой… Я не знаю, что она сказала тебе, но она дала тебе денег. И если ты меня схватят собаки, я скажу, что хозяйка дала тебе денег, и ты должна была ей помочь… Ай, Боже мой! Баутиста меня убьет и тебя убьет… тебя они тоже убьют…!