- Я буду ждать Хуана сколько угодно! Он не может сильно задерживаться, чтобы не хотеть приблизиться к тебе.
- А когда ты осуществишь месть, если сможешь, то не приблизишься ко мне, не будешь со мной говорить и смотреть на меня, Ренато. Думаешь, ты не сделал достаточно? Ты хочешь пролить кровь, чтобы силой разлучить нас?
- Не говори, будто ждешь мою любовь, Моника! Эта хитрость, чтобы властвовать надо мной… Не отрицай, ты говоришь это, чтобы заставить меня отказаться от мести, которая является залогом моего достоинства, а от этого я не смогу отказаться…
- Даже моей ценой? – бросила вызов отчаянная Моника.
- О чем ты говоришь, Моника? Что ты обещаешь? – спросил Ренато, дрожащий, бледный, с разгоревшейся мечтой в голубых глазах.
- Что могу я обещать? Неужели недостаточно для тебя, что кровь Хуана прольется до последнего следа на пути, который может сблизить нас?
- Это просто угроза, Моника, больно, что с твоих губ исходит угроза, когда ты видишь, что я сразу же вздрагиваю, чувствуя малейшую надежду любви. Да, да, Моника, только твоей ценой, я мог бы быть способен…
- Я не хочу говорить о том, что ты воображаешь. Еще хочу сказать, что ты не убьешь Хуана, не убив сначала меня.
- Не говори этого, не защищай его так; слушая, как ты его любишь, я схожу с ума. Нет, нет, теперь больше, чем когда-либо я могу кричать: ты никогда не будешь принадлежать ему, я не отдам тебя в руки Хуана, буду драться, как зверь, и пусть этот ублюдок придет, если хочет…
- Не кричи так… не говори так!
- Только так ты можешь этого избежать; ты знаешь, какой ценой, и могу поклясться, что я предпочел бы, чтобы ты просила меня до последней капли моей крови. Но если ты не пообещаешь мне, если не поклянешься…
- Я не могу ничего обещать… Я еще жена Хуана!
- Поклянись, что будешь хранить себя, как сейчас; поклянись, что будешь ждать в монастыре постановления папства, когда к тебе вернется свобода; поклянись, что когда станешь свободна, то позволишь мне быть с тобой, и возместить силой любви и нежности весь ужас, несмотря на то, что ты мне не простишь… Поклянись, Моника…
- Только одно я пообещаю тебе, и это равно клятве, Ренато: я буду хранить себя, как сейчас… И это не будет стоить большого труда. У тебя есть мое обещание. Уходи теперь. Выйди с другой стороны!
Она тревожно подталкивала его, заставила выйти, наклонив голову, чтобы пройти под помостами. Затем подбежала и распахнула настежь дверь, позвав:
- Колибри… Колибри…!
- Уже идет капитан, моя хозяйка! – сообщил Колибри, приближаясь к Монике. – Вы хотите, чтобы я…?
- Я хочу, чтобы ты молчал. Обо всем, что видел и слышал, не повторяй ни слова. Это для блага Хуана, Колибри, для его же блага.
- Я знаю, моя хозяйка… ради его блага я сделаю все, что скажете. Но если капитан меня спросит…
- Буду отвечать я, когда он спросит. Выйди с другой стороны, Колибри, посмотри, далеко ли сеньор Ренато и дай знать, но только когда я тебя попрошу… Иди!
Она подтолкнула его, чтобы он удалился. Хуан был уже у порога перед главной дверью, и молча смотрел на нее долгим и загадочным взглядом…
- Двойной сюрприз, Моника. Твой визит, такой же неожиданный, как и визит Ренато… Но где же он? Сегундо сказал, что он вызвал меня на дуэль, что вошел, сорвав дверь, произнося угрозы и оскорбления…
- Тем не менее, он не захотел ждать тебя. Боюсь, Сегундо преувеличил историю, - отвергла Моника естественно и мягко. – Он ушел, как и пришел, получив нужное удовлетворение. Он оскорблен, Хуан. Ему все рассказали. Не скрыли ни одной постыдной и болезненной детали.
- Меня тоже не избавили от подробностей: я их видел, трогал, и даже этого недостаточно.
- Он не может сравнить. Ты пострадал от любви, а у него – собственное достоинство. Твоей раной было разрушение иллюзий; его раной – издевательство. Твое горе может вызвать слезы; а у него… у него жажду крови. Но не прольется эта кровь, пока я жива, Хуан! Хватит с Айме!
- Действительно, хватит. Он подтолкнул ее к смерти, правда?
- О, нет, нет… нет! Это был несчастный случай. Сам падре Вивье сказал. Они упорно стремятся его запятнать, обвинить… Он ничего не знал об Айме. Это была Ана, глупая сообщница моей бедной сестры… Он столкнулся с ней в доме, где искал тебя… и заставил говорить. Могу представить, что он услышал из ее уст… понимаю, что Ренато обезумел…
- Ты всегда понимаешь Ренато. Всем его делам ты всегда находишь оправдание… Но не беспокойся, я не собираюсь судить его действия, оскорблять твои личные чувства и нежность к нему. Для тебя он не человек, а идол, полубог, а боги имеют права на все, не так ли?
Горько сжала губы Моника, не ответив Хуану. Каким чужим и далеким казался он в эти мгновения, как было холодно его сердце, какими несправедливыми слова! Но ужасная битва была выиграна. Она могла вздохнуть, успокоиться. Ренато был далеко… он ушел, унося в душе тщетную надежду и обещание, которое внезапно показалось ей смешным капризом. Обороняться, беречь себя, но от кого? Глаза Хуана пробежали по ней, словно скользнули. Неподвижный посреди беспорядочной залы, он, казалось, ожидал, что она скажет ему «прощай», что удалится как можно скорее, как самозванка в его жизни и доме. Глухо униженная и опечаленная, Моника решила уйти и объяснила:
- Меня привезла арендованная повозка, которой я приказала ждать меня. Он должна быть где-то рядом…
- Ее заставили давно уехать, незадолго до того, как кабальеро Д`Отремон удалось чудесным образом вооружить силы солдат. Полагаю, он еще раз извлек пользу из своего богатства и звания…
- О чем ты говоришь? Я не понимаю.
- Сожалею, Моника, но не думаю, что ты сможешь уйти.
- Этого не хочешь ты?
- Не я… законы, которые защищают так называемого владельца земель, которые нас окружают: деревня, дорога, пляж, все принадлежит ему и все это закрыто для нас. Мы попали в ловушку. Сожалею, Моника, но этот дом еще не жилой. Снова ты будешь платить дань, которая не имеет к тебе отношения, из-за того, что ты женщина Хуана Дьявола…
Слова Хуана с трудом проникли в сознание Моники, и ее взгляд охватил все, что ее окружало, словно она впервые осмотрелась, словно только теперь поняла всецело, что ее ноги ступали по знаменитому Мысу Дьявола, о котором она столько раз слышала от Хуана… Это привело ее к двери. В месте, где расходились две тропы, были солдаты, преградившие дорожный путь, отрезая пляж и Мыс Дьявола от всех возможных связей с Сен-Пьером… Повернувшись, чуть не запинаясь, Моника спросила Хуана:
- В таком случае, нет возможности выйти?
- Ни войти, ни выйти. Разве ты не понимаешь? Хозяин этих земель не дает нам разрешения ступать по ним, а так как нет другой дороги, он считает, что замучает нас голодом и усталостью… Борьба – это смерть, и я не жалуюсь. Я ее вызвал, я ее искал…
- Борьба против кого?
- Понимаю, что ты не знаешь о моих делах, да тебе и не нужно знать. Еще не нужно знать ничего об этой жалкой куче камней, которые дали мое имя. Ты позволишь показать тебе?
Он взял ее за руку и вместе они пересекли порог… Резкое движение пробежало по длинной линии солдат, но Хуан успокаивающе улыбнулся Монике:
- Не беспокойся, они ничего тебе не сделают, пока мы не перейдем эту белую полосу, которую вчера начертили судебные исполнители. Ее начертили до того места, где остальное законно принадлежит мне. Забавно, да? В конце концов, я не оказался плохим чертежником; Государство предоставило мне кусок земли… если эти камни можно назвать землей, то в конце концов, их признают принадлежащими Хуану Дьяволу. Нижняя полоса проходит через те острые камни, видишь? И доходит до той стороны. Следовательно, мне неожиданно принадлежит пляж и старая деревня, где я был попрошайкой…
Он дошел до самого края обрыва, куда спускалась извилистая горная тропа и открывался маленький рейд, огороженный утесами так, что казался амфитеатром… В нескольких метрах от белого песка располагалась горстка жалких домишек, и перед ними группа темных мужчин и женщин подняли головы, озаренные надеждой глаза, издалека глядевшие на Хуана…
- Что это значит? – спросила заинтригованная Моника.
- Это значит, что деревня свободна. Есть человек, который несправедливо зарабатывает там, раскидывая сети, строя жалкие лачуги, приспосабливаясь к морю на этом пляже… Это было хорошее дело, которое завершится из-за моей смелости. Его ответным ударом было окружить, отгородить нас… Мы хозяева на этом клочке, но не можем пройти дальше, а он защищает свои права с оружием этих солдат, которые, конечно же, его поддержали. Теперь ты понимаешь?
Вспышка восхищения зажглась в глазах Моники. Не отдавая себе отчета, она поддержала руку Хуана, и ее глаза смотрели на прекрасное мужественное лицо, закаленное солнцем и ветрами, а затем посмотрели на ту темную и жалкую группу…
- Все это время ты это делал, Хуан?
- Да… Я думал выкупить их, но я жалкий спаситель. Порвав цепь, я соорудил стену… Когда не могут больше, сдаются. Так сказал Ноэль… И нужно пройти через все, что вздумается этому собственнику, который будет очень жестоким. Понимаешь?
- Ты хочешь сказать, что ты побежден?
- Никогда, Моника! Я буду сражаться всеми силами… до конца… И если все будет потеряно, то, как старые капитаны, я утону вместе со своим кораблем…
- Своим кораблем? – повторила Моника с отдаленной надеждой.
- Это просто форма выражения…
- Я знаю; но сказав это, ты заставил меня задуматься… Осталось море… В море ведь еще можно выйти, правда?
- Мы могли, если бы рядом был корабль. Лодки этих людей довольно хрупкие, чтобы рискнуть выйти за пределы той возвышенности, а Люцифер снова конфискован… Но почему тебя это так заботит? Можно сказать, будто тебе важно…
- Мне важно, Хуан, важно…!
Словно противореча своим словам, она отошла от Хуана, сделала несколько шагов, удаляясь вдоль острых камней, и повернулась к глазам, остановившемся на ней; она смотрела на разбивающиеся о скалы волны… Она чувствовала его приближение, чувствовала страстное желание резко обернуться и просмотреть в его лицо, безумное, нелепое, безудержное желание кинуться на шею жаждущими руками… Но она повернулась очень медленно, лицо Хуана имело неопределенное выражение, его взгляд снова стал далеким и в Монике словно толчком, словно взрывом пронеслась нездоровая мысль, когда она спросила:
- О чем ты думаешь, Хуан? Не о гроте ли на пляже? – и сдерживая гнев воскликнула: - Тогда я оставлю тебя со своей печалью!
Она ушла таким быстрым шагом, что Хуану не удалось ее остановить, словно она летела, а не бежала по тем острым черным камням, каменным ножам, заточенным ударами моря и ветра; но менее острыми, чем его мысли; менее душераздирающие, чем его желания…
10.
Ренато прошел до самого центра двора своего старинного дома в Сен-Пьере, очень удивленный, найдя его открытым и слез с коня, передав поводья в руки лакея цвета эбонита, который явился, почувствовав его прибытие… Но прежде чем спросить покорного слугу, небольшая медная фигура появилась под сводами, и приблизившись к нему, указала в качестве объяснения:
- Сеньора послала меня приготовить дом… Мы только что прибыли… как мне кажется вовремя. Вы кажетесь очень уставшим, сеньор Ренато…
Из-под полуопущенных век, темным взглядом Янина рассматривала кабальеро Д`Отремон, на котором действительно имелись следы продолжительных поездок. С трудом лакей вел истощенную лошадь, а глаза Янины поднимались от сапог, покрытых пылью и грязью, к влажному от пота лицу, озаренному вспышкой счастья…
- Янина, прикажи приготовить мне ванную и ужин…
- Да, сеньор… сию же минуту. А пока вы выпьете чего-нибудь? «Плантатор»? Я сама могу его приготовить…
- Благодарю, Янина. А сейчас мне понадобятся твои руки для кое-каких дел. Знаю, они очень искусно делают букеты, не так ли? Срежь все розы, которые есть в саду, найди самую красивую вазу… самую красивую, что есть в доме…
- Да, сеньор, - почтительно отозвалась удивленная Янина. – А потом…?
- Вставь туда все розы, которые срежешь, и отправь несколько строк, которые я напишу…
Янина мгновение смотрела на него, словно не могла оторвать глаз от красивого мужественного лица, которое медленно преображалось. Вот уже несколько долгих месяцев она не помнила подобного выражения на лице хозяина. Словно перед его глазами махала крыльями мечта и надежда. И печальными губами Янина спросила, с усилием сдерживая дрожь в голосе:
- Куда следует послать цветы, сеньор?
- В Монастырь Рабынь Воплощенного Слова.
Ренато Д`Отремон пересек двор, направляясь к своему привычному убежищу, в ту старую библиотеку старинного дома в Сен-Пьере, загруженную книгами, которые никто никогда не читал. И глаза Янины проследили за ним, затуманенные яростью и печалью, вспыхнувшие ревностью и жгучим любопытством. Они вонзились в его спину, пока не исчезла его высокая и стройная фигура за тонко отделанными дверьми. Затем с ее губ сбежали эхом слова:
- В Монастырь Рабынь Воплощенного Слова…
- Колибри, подойди сюда!
Не дав времени Колибри выслушать его приказ, Хуан сам пошел к нему… Он еще стоял на черных скалах, откуда виднелся дальний берег, деревенский пляж и широкое море, откуда Моника ушла со странным выражением, раненая горечью воспоминаний…
- Почему ты дрожишь, Колибри? Что с тобой? Всю свою жизнь я ненавидел трусов и дурачков…
- Я не отношусь к ним, капитан, - твердо возразил Колибри.
- Потому что этим бы ты мне не понравился. Еще я думал, что ты мог быть верным… Но лучше бы мне ошибаться…
- Ай, нет, капитан, не говорите так! Я верный, более, чем верный. Я…
- Ты пошел предупредить Монику в монастырь, так?
- Да, мой хозяин, я пошел сообщить ей. Она не приказывала мне этого, а вы приказали мне слушаться и служить ей, как никому… Я плохо сделал, мой хозяин?
- Хорошо. – Хуан положил загорелую руку на кудрявую голову мальчика, и темные сомнения, казалось, исчезли в его больших сверкающих глазах. – Я только хотел знать, был ли это ты…
- Это был я, капитан. Когда сеньор Ренато стал как зверь, он сказал, что пойдет искать вас, чтобы убить…
- И ты поверил ему, мой бедный Колибри? Ты сильно изменился, с тех пор как ходишь среди юбок… Когда я тебя позвал, что с тобой случилось? Почему ты разволновался?
- Мне нечего бояться, пока вы меня спрашиваете, капитан. Вы меня учили всегда говорить правду. Я бы не мог рассказать вам одно за другим, и…
- Тебе велели рассказать мне одно за другим?
- Мне повелели молчать, капитан. И когда спрашивают кого-то, и он молчит о том, что знает, это как будто сказать ложь, да?
- Что-то вроде этого… Но кто повелел тебе молчать?
- Единственная, кто может приказывать после вас, капитан. Ладно… я не знаю, кто важнее, и этот беспорядок у меня в голове: вы мой хозяин, и она моя хозяйка, и вы мне приказываете, что я должен слушаться ее прежде всего. А потом мне приказывает сделать кое-что она. Что я должен делать?
- Если она тебе сказала молчать, значит молчи.
- Дело в том, что я бы хотел, чтобы вы знали. И в то же время не могу ничего рассказать… потому что она сказала, что для вашего же блага лучше будет ничего не знать…
Рука Хуана затвердела, сползая с головы к плечу мальчика. Мгновение они молчали, не двигались, но с твердым прикосновением той руки, мальчик ответил, словно не мог больше:
- Из-за данного обещания хозяйке Монике я мучаюсь; но я должен сказать вам, что сказал ей сеньор Ренато, то, что она пообещала ему, в чем поклялась… я слышал из-за дверей, где следил за тем, когда вы придете, чтобы сообщить ей, потому что она так распорядилась. Она сказала ему, поклялась…
- Замолчи… Клятвы любви – это глупость. Весь мир их дает, но только дураки думают провозглашать их. Вероятно, она поклялась в вечной любви…
- Нет, мой хозяин, он сказал ей защищаться… остерегаться…
- Защищаться? Остерегаться? – повторил Хуан, вопреки себе заинтересованный.