Радовали также и блюда – по-домашнему сытные, без оглядки на холестерин, и особенно цены. Правда, в ресторане кормили только своих и каждому «своему» разрешалось привести не более чем одного гостя.
– Обедаешь? – спросил Несговоров, присаживаясь рядом с Женей за стол. – А я вот тебя ищу.
Вид у него был такой, как будто он мимоходом разыскивал не слишком близкую приятельницу, с которой вот только сию минуту понадобилось переговорить о неожиданном деле. Что ж, так даже лучше.
– Привет, Олег, – ответила Женя. – Есть будешь? Давай возьму что-нибудь.
– Да, я же здесь на птичьих правах теперь, – усмехнулся он. – Во всех отношениях.
– Давно вернулся? – чтобы не тратить времени на пустое притворство, спросила Женя. – Звонил мне?
– Позавчера вернулся. Звонил.
Олег смотрел на нее со знакомым выжидающим прищуром, бровь его была слегка надломлена – тоже знакомо, и не только ей, а всей стране.
– Ну да, я же не работала эти два дня и сотовый отключила. Извини, я просила маму никому мой домашний телефон не давать. Не думаю, чтобы Юре сейчас хотелось отвечать на посторонние звонки, – слегка помедлив, добавила Женя.
– Юре, значит? – переспросил он. – Что ж, дополнительные сведения. Имя мне еще не сообщили.
– А что уже сообщили? – слегка напрягшись, спросила она.
– Да ничего особенного. Я, конечно, профессионально использую источники, но тут никакой существенной информации не всплыло. «У Женечки, пока ты по Америкам ездил, новый друг появился», – вот и все. Или старый друг? – усмехнулся он. – Лучше новых двух, как говорится?
– Это неважно, – глядя ему в глаза, сказала Женя. – Я бы перед тобой извинилась, Олег…
– Даже так? – Его лицо дышало насмешкой, но нельзя было понять, насколько искренней; впрочем, Женя и не пыталась понять. – Смотри ты, какая галантность! Ну, и что же не извиняешься?
– Потому что большой вины не чувствую. Перед тобой. – Заметив на его лице легкое недоумение, Женя пояснила: – Олег, я тебе в любви признавалась когда-нибудь? Говорила, что жить без тебя не могу? Не признавалась, не говорила, и прекрасно ты знал, что я тебя не люблю. И ты мне лишнего не говорил, да я и не ждала. Ты меня добивался и добился. Выиграл у жизни, – добавила она. – Теперь проиграл.
– Слушай, – медленно, вглядываясь в ее лицо, протянул он, – а тебе не надоело?
– Что? – не поняла Женя.
– Да вот это – чтоб я тебя все время выигрывал? По второму кругу, по третьему… Мне – надоело! – резко выговорил он. – Это, знаешь ли, только собаки бегают по сто раз за одной… Свадьбы свои гуляют! А я человек, и не из последних, между прочим. Найдутся и без тебя желающие!
Олег никогда не разговаривал с нею так резко и зло, но Женя не рассердилась и тем более не обиделась. В общем-то, с его стороны это было даже справедливо. Конечно, она не признавалась ему в любви, не давала никаких обязательств. И все-таки он считал ее своей женщиной, ни от кого этого не скрывал – наоборот, всячески подчеркивал, и она не мешала ему это делать. И теперь он вправе чувствовать себя оскорбленным и вправе говорить с ней тем тоном, который ему в таких случаях привычен.
– Все? – выслушав Олегов монолог, спросила Женя. – Ну и хорошо, поговорили. Ты извини все-таки, – добавила она, поднимаясь из-за стола, – что в твое отсутствие. Хотя – если бы ты не в Америке в это время был, а в соседней комнате сидел, было бы то же самое.
Все произошло так, как она и ожидала. Даже быстрее, чем она ожидала. Но чем это могло ей помочь? Все равно она помнила ту ночь в мальтийском отеле, тоненький хруст сломанной ракушки, синие следы его пальцев и губ на своих плечах… И даже если бы она забыла об этом – по самому главному счету, это все равно не забылось бы никогда.
Часть вторая
Глава 1
Возвращение, возвращение… Все крутится и крутится в голове это слово, и почему-то кажется печальным. Вспоминаются книги о возвращении – и все они тоже на удивление печальны.
Ева шла по Волхонке к Пушкинскому музею, и за этот совсем не длинный путь слово «возвращение» несколько раз всплывало в ее сознании.
Она вернулась домой. Она сделала это с радостью, и радость была не только от встречи с родными. Впервые в жизни Еве показалось, что она почему-то должна сделать именно это и ничто другое – вернуться домой… И она так поразилась силе этого неожиданно пришедшего чувства, что не задумалась даже: что она будет делать в Москве, что оставляет, к чему стремится?
И вот теперь, спустя два месяца, эйфория возвращения прошла совсем – и осталась только печаль возвращения.
«Что ж, у меня так всегда ведь и было, – глядя, как жарко сверкают в закатных лучах солнца кремлевские купола, думала Ева. – В итоге всегда оставалась печаль. И ничего, видно, с этим уже не поделать».
В первые дни после приезда она была уверена, что сразу же сумеет объяснить дома все, что произошло с нею за этот долгий год ее замужества. Ей казалось, что это так просто… Тем более что объяснять она будет не посторонним, а самым близким людям, которые всегда понимали ее, а если и не понимали, то любили и не могли порицать за то, что она такая, а не другая.
И разве они не поймут и на этот раз, как тягостно день за днем, ночь за ночью проводить с человеком, которого не любишь?
Надя только вздохнула, услышав все это.
– Ты думаешь, это неважно? – уловив мамин вздох и вглядываясь в ее лицо, спросила Ева. – Мне тоже казалось, что со временем все наладится. Ничего не налаживается, мама! Я и рада бы…
Трудно было что-либо понять по маминому лицу, прочитать в ее темных глазах, несмотря на всю выразительность, за которую их в Надиной юности называли «очи как ночи».
– Ничего я такого не думаю, – ответила мама. – Что я, враг тебе? Не любишь – не живи, что тут еще скажешь. Я не об этом думаю… – И, помолчав, она сказала: – Что ты дальше будешь делать, вот о чем. – Не знаю, – пожала плечами Ева. – Для меня это как раз уже второй вопрос. Меня, знаешь, настолько поразило, когда я уезжала от него… Вот именно то, что я так сильно хочу что-то сделать! Ты понимаешь, о чем я?
– Понимаю, – кивнула Надя. – Все я понимаю, только… Ева, Ева! Если бы мне Юра такое сказал, я б ни минуты не волновалась. Даже если бы Полинка. Их-то по жизни это и ведет. Но ты! Сколько оно у тебя будет длиться, это хотенье, когда кончится, чем кончится?
– Я не знаю… – растерянно проговорила Ева. – Разве это можно знать заранее?
– Нельзя, – согласилась Надя.
Но глаза у нее при этом были невеселые.
С папой говорить о таких вещах и вовсе было трудно. Вернее, говорить-то было легко, но едва ли мог ей чем-нибудь помочь этот разговор. Причину Евиного возвращения – невозможность жить с нелюбимым человеком – Валентин Юрьевич счел вполне достаточной и больше никаких вопросов задавать не стал, и о будущем тоже не спрашивал.
Он даже остановил дочку, когда та начала объяснять ему подробности.
– Зачем ты мне это говоришь? – Отец смотрел на Еву так, как смотрел обычно, когда все ему было понятно. – Ты же объяснила уже, Евочка. По-моему, вполне резонно.
И улыбнулся своей необыкновенной улыбкой, которую все они любили с детства: смотрит исподлобья чуть раскосыми черными глазами, потом возникает маленькая морщинка у губ – и вдруг расцветает…
Полинка, как обычно летом, укатила с друзьями на этюды, на этот раз куда-то во Владимирскую область. Да и что ей могла бы сказать Полинка? Ева представила, как сестра стрельнет своими черными отцовскими глазами-виноградинами из-под рыжей челки и выдаст что-нибудь вроде:
– Ну, рыбка золотая, ты даешь! Ты с песенником своим сколько уже как распростилась? Неделю? И все это время черт знает чем голову себе забиваешь? Нет, честное слово, мне бы твои заботы! Живи как Бог на душу положит, чего уж лучше?
Полинкину реакцию предсказать было нетрудно. Но вот того, как воспримет ее возвращение Юра, Ева и предполагать не могла.
Нет, конечно, он рад был ее видеть, и радость его была неподдельна. Но при этом невозможно было не заметить: он радуется возвращению сестры как-то… Краем чувств! Для Евы это было так же очевидно, как если бы Юра сам сказал ей об этом.
Удивляться, правда, не приходилось. Еще по дороге из Шереметьева, в маршрутке, Юра сказал в ответ на ее расспросы о его жизни в Москве:
– Женя нашлась.
Он произнес это так, как будто сестра знала, где потерялась эта Женя, где он ее искал или хотя бы кто она такая.
– Да! – спохватился Юра, встретив Евин недоуменный взгляд, и коротко рассказал ей о женщине, с которой унесло его на льдине в залив Мордвинова, с которой он провел неделю на рыбацком стане, по собственной воле расстался и случайно – или не случайно? – встретился в Москве. – Совсем я что-то, рыбка, – добавил он, едва заметно улыбнувшись. – Третий месяц уже с ней, а я как в тумане. Только на работе в рамки вхожу.
– Как твоя работа? – поспешила спросить Ева; ей почему-то не хотелось сразу же, как о самом главном, говорить с братом об этой неведомой Жене. – Ты доволен?
– Доволен, – пожал плечами Юра. – Если можно так об этом говорить.
Вообще-то Ева кое-что знала о его нынешней работе в отряде московских спасателей. Не с необитаемого острова ведь приехала, перезванивались часто, а мама и письма ей писала.
– А в Склифе не был еще? – продолжала она расспрашивать.
– Нет, – как-то слишком резко ответил он. – Не был.
– Почему? – удивилась Ева. – Ты же, кажется, не оперируешь в этом своем отряде? Жалко ведь, Юрочка, раньше ты…
Она не договорила, встретив взгляд брата. Непонятно было, что означает этот взгляд – уверенность, растерянность, тоску? Понятно было только, что Юра не хочет говорить на эту тему.
– Ну, тебе виднее, – торопливо пробормотала Ева. – Может быть, потом сходишь когда-нибудь. У тебя теперь, наверное, и времени нет. Часто ты дежуришь?
Он не ответил.
Маршрутка уже въехала на площадь у метро «Речной вокзал». Была среда, к семи часам вечера люди вовсю толпились у похожего на консервную банку здания станции.
– Отсюда такси возьмем, – сказал Юра, выставляя на асфальт Евин багаж. – Народу много в метро. Извини, сразу надо было, не догадался.
– Да ты что – сразу! Говорят, сто долларов из Шереметьева, – возразила Ева. – И отсюда ни к чему такси брать, Юрочка, это же наша линия. Ты возьмешь вон тот серый чемодан и вот этот синий, а я – сумку, она совсем не тяжелая. Лева напередавал вещей, – не удержалась она от мимолетного упрека.
Но Юра не вслушивался в ее интонации. Он кивнул плотному мужчине, который, покручивая на пальце ключи, подскочил к маршрутке.
– А папина машина что, не ездит? – спросила Ева, уже садясь в пропахшую табачным дымом кабину старого «Опеля».
– Ездит, – ответил Юра.
– Так взял бы ее, – сказала Ева. – Зачем же такси?
Юра уже сказал, что у отца сегодня какое-то важное совещание, освободится он не раньше восьми, поэтому и не смог ее встретить.
– Что значит – взял бы? – поморщился Юра. – А он на метро поехал бы?
Почему-то и эта тема была ему неприятна… Ева совсем растерялась. Если бы ей показалось, что брат не в настроении, что у него расстроены нервы, она удивилась бы куда меньше. У него всегда была нелегкая работа, и Ева всегда удивлялась, как он вообще выдерживает вид ежедневных страданий, происходящих у него на глазах. Но выдерживал ведь как-то, и никогда не бывало, чтобы он срывал настроение на домашних. Да просто быть такого с Юрой не могло!
Она чувствовала, что дело совсем не в расстроенных нервах и не в каком-то случайном событии, которое произошло позавчера, а послезавтра забудется. Весь он был словно взведен, весь охвачен тем смятением, которое наступает при постоянном напряжении не сил, а чувств. Ева слишком хорошо знала состояние, в котором находилась во все годы своего романа с Денисом Баташовым, чтобы не угадать этого в близком человеке. Но если для нее такое состояние было, к сожалению, естественным, то для Юры… Да она представить себе не могла, что с ним вообще может происходить подобное!
– У папы же ручное управление, – словно оправдываясь за свои раздраженные интонации, улыбнулся Юра. – Не привык я такую водить. Да я и вообще к правому рулю больше привык, на Сахалине все машины японские.
Синие искорки все-таки сверкнули в его глазах, когда он улыбнулся. Но улыбка получилась совсем не веселая, этого тоже невозможно было не заметить.
«Чистый кобальт», – говорила о Юриных глазах Полинка. А мама добавляла: «Девочке бы такие глазки». А Юрка, когда был маленький, ужасно сердился, что его сравнивают с девочкой. Не понимал, что никто и не думает сравнивать: он даже в детстве не был на девочку похож, хотя Еве ни с одной подружкой не бывало так легко и хорошо, как с ним – и в детстве, и всегда.
И вот он сидит на переднем сиденье такси, не оборачивается, Ева видит только его профиль, и даже в этом родном очертании ей мерещится что-то совсем незнакомое.
Неудивительно, что ей не хотелось видеть Женю Стивенс. Даже не то чтобы не хотелось… Просто именно в ней Ева предчувствовала то незнакомое, чужое, что так поразило ее при встрече с братом.
В первый вечер Евиного приезда Юра пришел к родителям без Жени. Та вела вечерний эфир, вернуться должна была поздно. Гриневы разговаривали вчетвером, сидя за круглым столом в большой комнате. Юра с отцом пили водку, настоянную на ореховых перегородках по армянскому рецепту, потом все пили чай из бабушкиных чашек «с хвостиками», ели мамин малиновый пирог. И Еве совсем не хотелось включать телевизор, впускать в этот любимый дом какого-то чужого человека…
На следующий день у Юры был выходной, и Ева зашла к нему в гарсоньерку днем.
Кажется, Женя опять собиралась куда-то идти. Во всяком случае, она была одета в элегантный светло-зеленый деловой костюм, очень шедший и к ее вьющимся русым волосам, и особенно к глазам, в которых зеленоватый оттенок был заметен более других.
Когда Ева вошла в прихожую, Женя была на кухне – снимала пену с закипающего бульона.
– Здравствуйте, Ева, – поздоровалась она, оглянувшись, но не оставив своего занятия. – Извините, я снова на бегу. Но сейчас приду к вам.
Она поставила чайник на соседнюю конфорку, дождалась, пока закипит бульон, сняла с него последние хлопья пены, убавила огонь и прошла вслед за Евой в комнату, на ходу открывая коробку конфет.
Даже Сона, от которой просто исходило нервное напряжение, не вызывала когда-то у Евы такого чувства, какое сразу вызвала Женя Стивенс! Правда, в то время Еве вообще было ни до кого: ничего еще не устоялось в ее близости с Денисом, она пребывала в постоянной тревоге, не зная, что принесет каждый следующий день, и ничья тревога не могла ей показаться большей, чем собственная.
А Женя не понравилась Еве ничем – ни холодноватой отстраненностью, ни изяществом движений, ни утонченностью черт красивого лица. Даже полуовальные дуги бровей на высоком лбу показались надменными. Не говоря уже о глазах – совершенно непроницаемых, напоминающих драгоценные камни, в которых переливается множество светлых оттенков и причудливых линий.
– Юра много о вас рассказывал, – улыбнулась Женя; улыбка у нее была не более открытая, чем весь ее облик. – Даже не то чтобы специально рассказывал, а просто очень часто вас вспоминал. Мне стало казаться, что мы с вами уже знакомы.
Они сидели в ореховых креслах по разные стороны рукодельного столика. Открытая конфетная коробка и две еще пустые чайные чашки стояли между ними.
– Ну вот и познакомились, – сказал Юра. До сих пор он молчал, присев на край письменного стола. – Захотите теперь общаться – недалеко придется ходить. Ты ведь у родителей будешь жить? – поинтересовался он.
– Наверное, – кивнула Ева. – Я еще не решила точно, и вещи Левины надо будет отвезти к нему на Краснопресненскую, но пока… Да, у родителей.
Ей очень хотелось поговорить с Юрой о том, что он мимолетно обозначил словами: «Будешь жить у родителей». Но она не могла себя заставить начать такой разговор в присутствии Жени. Барьер отчуждения, сразу возникший и все увеличивающийся между ними, казался ей непреодолимым.