— Там плохо, — прочавкал он. — Кормят дерьмово, не любят, а меня ещё и ребята били.
— За что? — ужаснулась Маргарет. Она знала, что дети бывают жестокими, но никогда не могла представить себе этого наяву.
— Да ты посмотри на него, — вставил Мэтт, смеривая мальчика насмешливым, но вместе с тем одобрительным взглядом. — Сразу понятно, за что.
Алекс вскинулся и посмотрел на него затравленно, злобно, хмурясь и раздувая ноздри.
— Мэтт, — Маргарет ласково погладила сына по руке. — Ну хватит тебе. Алекс ни в чём не виноват.
— Это точно. Ладно, я пойду, пожалуй. Надо сегодня выспаться. Макс, идём.
Когда мужчина ушёл, Маргарет подошла к Алексу и накрыла его ладонь своей — тёплой и ласковой.
— Детка, расскажи мне — как ты попал в приют? И могу ли я чем-то тебе помочь? Ты ведь не просто так убежал…
— Не просто. Я же сказал — били. Пока был маленький, не трогали, а теперь…
— А ты в приюте с детства? — Маргарет смотрела на него с состраданием и заботой, и на это невозможно было не поддаться.
— С трёх лет, — голос его дрогнул, но не сорвался. — Мама с папой погибли, когда мне было три. Родственников в Америке нет, а с теми, что остались в Европе, наверное, родители не общались. По крайней мере, когда я остался один, никто не объявился и не забрал меня к себе — это всё, что я помню.
— Сначала всё было не так плохо, да?
— Да. Малышей любят, о них заботятся, да и между собой никаких серьёзных ссор. И когда ты малыш, есть надежда, что однажды появится кто-то, кто тебя заберёт к себе домой и будет любить, станет твоей семьёй. А когда тебе шестнадцать и до выпуска два года — нет никакой надежды. Ты только знаешь, что тебя ещё два года будут лупить за каждую мелочь, кормить позавчерашним супом и никому, никому не будет до тебя дела. Лучше удрать и жить самому.
— Ну, не делай поспешных выводов, — ответила Маргарет. — Что ждёт тебя на улице? Быть беспризорником, не иметь документов, не иметь куска хлеба и крыши над головой — не лучше, чем жить в приюте. Сам посуди, осталось всего два года — и тебя определят в колледж, государство будет оплачивать твоё образование и общежитие, ты подрастёшь — и тебе дадут квартиру, пусть и не самую хорошую, а всё-таки. Хочешь от всего этого отказаться?
— Умом я понимаю, что делаю глупость, — ответил Алекс, тоскливо подпирая кулаком висок, а другой рукой поглаживая округлившийся живот. — Но я больше не могу. Тринадцать лет прожить в приюте — это и так много.
— То есть, ты тринадцать лет терпел, чтобы на финишной прямой отказаться от благ, которые принадлежат тебе по закону? Не глупи.
— Ваш сын отвезёт меня в приют завтра?
— Да. Не может же он вышвырнуть тебя на улицу.
— Лучше бы так, — горько ответил Алекс. — Лучше бы уж на улицу.
***
Всю ночь Алексу сладко спалось на мягкой кровати в гостевой комнате. Дождь перестал, и ночь была тихая, лунная, свежая. Окно было приоткрыто, и в комнате разливалась прохлада и слабый аромат сирени, росшей за углом дома. Алекс дышал глубоко и ровно, уверенный в том, что пока он спит, ему не намалюют несмываемым маркером «пидор» на лбу, не польют зубной пастой и не поставят таз ледяной воды перед кроватью. Впервые за много лет ему спалось спокойно.
Он не проснулся даже тогда, когда дверь приоткрылась, и в неё скользнула из коридора низкая тень, стукающая когтями по полу. Макс пришёл познакомиться с гостем поближе. Сел напротив кровати и уставился. Потом, набравшись смелости, подошёл ближе и уткнулся мокрым носом в свешивающуюся с постели ладонь. Алекс только дёрнулся, но не проснулся.
Однако к утру его сон стал беспокоен, и он проснулся в семь часов по приютской привычке. Проснулся, глянул за окно, где только занимался рассвет, сообразил, что стоит раннее утро, и обрадовался. Ему было вовсе не на руку, чтобы Мэттью, проснувшись, отвёз его назад в приют, и раннее пробуждение давало ему пару часов форы.
Он бесшумно оделся и быстро спустился на первый этаж. Не скрипнула ни одна ступень, ни одна половица, и мальчик прокрался в коридор. Его развалившиеся кеды с почерневшими и трухлявыми от старости шнурками стояли там, где он оставил их вчера. Обувшись, Алекс огляделся и увидел недоумевающую морду Макса, который смотрел на него, сидя у лестницы.
— Тише, — шепнул ему мальчик. — Не выдавай меня!
Пёс вильнул хвостом и, встав, подошёл ближе.
— Извини, я не могу с тобой погулять. Я должен идти. Ну, ну, хороший мальчик… — Алекс потрепал его по холке. — Ты только не гавкай, а то твой хозяин услышит и проснётся. А мне этого совсем не надо.
Повернувшись к двери, Алекс взялся за ручку. Было заперто, но Мэтт то ли по привычке, то ли не ожидая, что его гость даст дёру, оставил ключи висеть на крючке чуть ниже вешалки для верхней одежды. Алекс потянулся рукой, чтобы взять связку, и взгляд его упал на мэттово пальто, из кармана которого торчал бумажник.
Алекс никогда не был воришкой, и даже его приютские недруги это признавали. Он бы скорее отрубил себе палец, чем украл чьё-то печенье, книжку или журнал. Все знали, что за ним такого не водится. Но сейчас, глядя на толстый чёрный бумажник, наверняка сделанный из натуральной кожи, он понял, что не может бороться с искушением. «Пара долларов не принесёт урона такому богачу», — подумал он и, взяв бумажник кончиками пальцев, несмело и медленно вытащил его наружу. Внутри оказалось много купюр разной стоимости, но Алекс даже не глянул на те, что были номиналом по сто долларов. Ему столько было не надо. Он вытащил пять бумажек по доллару и сунул их в карман джинсов, а бумажник закрыл и положил в карман пальто, как и было.
Утешая себя тем, что ещё будет время обругать себя за воровство, он отпер дверь и вышел на улицу, предварительно вернув связку на крючок — запирать дверь снаружи он побоялся, думая, что, может быть, у Мэтта нет запасных ключей.
Это была, конечно, глупость, но он был слишком взволнован и слишком боялся быть пойманным, чтобы трезво рассуждать о количестве дубликатов ключей, которые хранятся у Мэтта.
Он побрёл назад, в сторону Нью-Йорка, зная, что за день не дойдёт. Но что-то же делать было надо, надо было куда-то идти, где-то купить еды. Незадолго после того, как он сел в мэттову машину, он отчётливо видел поворот в сторону другого коттеджного городка, и теперь решил идти туда — больше было некуда.
Он шёл уже часа полтора, когда сзади послышался шум мотора и блеснули стёкла знакомого чёрного джипа. Алекс хотел было броситься в кусты и затихариться, но было очевидно поздно. Мэтт, конечно, его видел. Мальчик судорожно сжал в кармане смятые украденные бумажки и остановился, понимая, что от судьбы и праведного мэттова гнева не убежишь.
И правда, подъехав, Мэтт остановился напротив и опустил стекло. Он был одет по-домашнему — с улицы был виден только серый лёгкий свитер — и было понятно, что в таком виде он едет не на работу.
— И что ты, блядь, засранец, творишь?
Алекс помялся, надеясь, что Мэтт не пронюхал про украденные деньги.
— Я иду дальше. Я очень благодарен вам за то, что вы меня накормили и дали переночевать, но ваша мама сказала, что вы меня отвезёте назад в приют. А я не хочу.
— Да мало ли, что ты там хочешь? — возмутился Мэтт. — А ну живо залезай в машину и говори адрес, а если не сядешь сам, я тебя поймаю и запихаю силой.
— Ну пожалуйста, — голос Алекса задрожал. — Пожалуйста, не надо, я ведь вам ничего плохого не сделал, не возвращайте меня в приют. Там плохо.
— Как не сделал? Ты у меня деньги украл. Кстати, сколько? Я точно помню, что там мелочь была, а теперь её нет. Имей совесть, я и полицию могу вызвать. Так-то ты отплатил мне за мою доброту?
Видя, что скрывать не имеет смысла, Алекс вытащил руку из кармана и протянул Мэтту на раскрытой ладони смятые пять долларов.
— Вот. Это всё. Не надо полицию и не надо приют. Можно я просто дальше сам, а?
— Нельзя. Наверное, я произвёл на тебя хуёвое впечатление, но я не могу такого шкета, как ты, оставить на трассе с пятью долларами в кармане и прямой дорогой на панель. Садись в машину живо.
Алекс тяжело вздохнул, сел на соседнее сидение и сказал адрес. Мэтт, отъехав с обочины, набрал мать и коротко бросил:
— Я его нашёл, везу в приют.
========== Глава 2 ==========
Чтобы забыть о происшествии с Алексом, Мэтту потребовалось два дня. Он поворчал по поводу пяти долларов, которые, кстати, так и не отобрал, помыл запачканное сидение джипа и успокоился. Чтобы забыть самого Алекса, ему потребовалось меньше недели: если бы он захотел представить себе его лицо, ничего бы не вышло. Всё, что он помнил — светлые волосы и забитый взгляд. Остальное мутной пеленой растекалось перед глазами. Представлявшееся раньше совершенно отчётливо лицо было будто проявлено на плёнке, и вода, стекающая Бог знает откуда, вода человеческой забывчивости, размыла изображение, оставляя кляксу за кляксой. Мэтт не помнил ни цвета глаз, ни формы носа, ни овала лица. Всё, что оставила ему безжалостная память, были волосы и взгляд, не имеющий цвета.
Но Мэтт не только не хотел вспоминать, он вообще выбросил Алекса из головы.
За последние пять лет жизни в его постели побывало столько мужчин, столько одноразовых шаблонно-идеальных красавцев, что запомнить среди череды их лиц лицо подростка, который так же, как и все прочие, нашёл приют в доме лишь на одну ночь, было невозможно. А уж то, что Алекс «провёл ночь» в доме Мэтта совсем не в привычном смысле, отнюдь не было фактором, способствующим запоминанию. Мэтт вообще старался не запоминать лица людей, которые появлялись перед ним вечерами, чтобы к утру исчезнуть.
Нет, пару особенных ребят он, конечно, запомнил — тех, кто каким-то образом умудрились его зацепить. По крайней мере, с ними было о чём поговорить лениво-спокойными утрами, и это было неким суррогатом отношений. Мэтт не гнушался звать их к себе по очереди не один раз, и ночи, а особенно пробуждения с ними отдалённо напоминали детскую, давно забытую мечту о большой и чистой любви.
Если бы Мэтт каким-то чудом встретил себя-подростка, наивного мечтателя, верившего в то, что он найдёт человека, предназначенного ему свыше, он рассмеялся бы тогда себе в лицо и сказал, что любви не бывает. Правда, потом он осёкся бы, вспомнив о сестре и матери, которые были ему дороги и занимали почти всё его сердце. Тогда он, учтя это, сказал бы, что не бывает любви, кроме родственной.
И был бы, в общем-то, неправ, ведь откуда ему было знать, что любовь всей его жизни неделю назад дала дёру из его дома, прихватив с собой пять долларов из его бумажника?
Он, конечно, этого не знал, и поэтому он не просто не хотел вспоминать об Алексе. Он действительно его забыл.
Когда же прошло две недели, и в его постели сменилось пять бабочек-однодневок, он только и помнил, что раз в кои-то веки сделал доброе дело, приютил бродяжку, а тот обокрал его и попытался удрать. Даже размышления первых дней забылись, а ведь в тот самый день, когда он вернул Алекса в приют, как бездомного котёнка, он очень много думал над цифрой «пять». Ему не давала покоя эта мизерная сумма, на которую прельстился бедняга. Вернувшись из города, он нарочно пересчитал деньги в бумажнике — там было около восьмисот долларов и мелочь в специальном отсеке. Мэтт подумал и решил, что будь он на месте Алекса, он бы взял всё, и уж он-то бы не шёл прямо по трассе, на виду у всех, такой уязвимый и заметный издалека. Уж он-то бы спрятался и переждал, а потом нашёл бы применение украденным деньгам. А этот недотёпа, который и удрать-то нормально не умеет, взял пятёрку, да ещё и не догадался спрятаться — и Мэтт вынес первоначальный вердикт: «глупый ребёнок». Правда, вердикт не принёс облегчения, и Мэтту пришлось думать ещё и ещё, потому что что-то во всём этом не давало ему покоя.
Конечно, мальчишка не догадался спрятаться, и это легко объяснить тем, что он был напуган и плохо соображал. Но вот взять из бумажника пять долларов, когда там была почти тысяча — это испугом не объяснишь. Едва ли он торопился и выхватил первое попавшееся — скорее всего, он схватил бы именно большие купюры, да и там, на трассе, протягивая деньги, он сказал «Это всё», значит, знал, что сумма маленькая.
Выходило, что Алекс не хотел нанести большого урона? Да, выходило так. Он намеренно взял эти чёртовы пять долларов, смехотворный минимум, обеспечивший бы ему один обед в Макдоналдсе, не желая совершать действительно большую кражу.
Тогда Мэтт с лёгким уколом сожаления подумал о том, что, знай он тогда об этой кристалльной честности, он бы, наверное, не только не отобрал украденное, но ещё и сверху бы добавил, потому что поступок мальчишка совершил достойный, хоть внешне это и показалось мелким воровством.
Но, поразмыслив над этим пару дней, он забыл обо всём, спустя неделю не мог вспомнить ни лица, ни цвета одежды, а спустя две недели вообще не вспоминал о честном бродяжке, которого вернул в систему, не слушая просьб.
А просьбы эти были не напрасны: вернув Алекса в лоно родного приюта, Мэтт, сам того не зная, посадил его на цепь. За ним теперь следили в оба глаза, не давали шагу ступить, дали две недели отработки, не выпускали во двор на прогулки, и это только то, что ждало его от воспитателей. А товарищи поколотили его, узнав, что ему удалось сбежать.
Мэтт этого не знал и гордился тем, что не бросил мальца на произвол судьбы, но вскоре ему пришлось увидеть собственными глазами то, на что он обрёк бедолагу, мня себя спасителем и благодетелем.
Как-то утром он спровадил из дома томного, никак не желавшего расставаться с ним испанца, порывавшегося сварить ему кофе, погулял с Максом и поехал к сестре — был день рождения её старшей дочери, и Мэтт, который производил на посторонних людей впечатление пустого и бессердечного кобеля, на деле был вполне хорошим семьянином, когда дело касалось матери и сестры.
А уж в своих племянницах он и вовсе души не чаял, так что день рождения Полли был очень даже весомым поводом выбраться из своей роскошной холостяцкой берлоги, перестать предаваться безудержному разврату и с головой окунуться в семейные радости. Когда он приехал, девочки повисли на нём, как две обезьянки, и он, возясь с ними, ощутил привычное тепло в душе и лёгкий укол зависти — его в будущем не ждало семейное счастье с детишками и пикниками после воскресной службы.
Целый вечер он провёл у Экси, наблюдая с ласковой насмешкой, как маленькая Полли играет с подаренной им куклой, которая была чуть ли не выше её самой, как Эмма таскает везде плюшевого медведя, подаренного им же, как они танцуют под детскую музыку, считая себя сказочными принцессами. Времени хватило на всё: Мэтт был человек занятой и из-за работы редко виделся с сестрой и племянницами, так что в тот день он решил компенсировать почти месяц разлуки и пробыл в гостях до часу ночи. И, зная, что он останется надолго, а девочки уже лягут спать, сначала он повозился с ними. Его силы воли хватило даже на то, чтобы посмотреть с ними мультик и сделать вид, что ему интересно.
А когда Экси уложила их спать, сняв разноцветные пышные платьица, можно было пообщаться уже и со старшими членами семьи. Он вернулся в гостиную, где сидели его мать и Джо, муж Экси, устроился на диване, и они долго, тихо говорили обо всём: о том, что случилось за тот месяц, что они не виделись, о политике (Мэтт и Джо даже немного повздорили, но Экси вмешалась), о том, что Эмма на следующий год тоже идёт в школу.
Около полуночи Мэтт и Экси вышли на крыльцо покурить, оставив Маргарет и Джо в гостиной. Экси курила длинные тонкие сигареты со вкусом вишни, и Мэтт, хоть его и выворачивало от их запаха, стоически терпел — он слишком редко виделся с ней и, тем более, слишком редко мог побыть с ней наедине, чтобы привередничать из-за запаха. Он поднёс ей зажигалку, и она, затянувшись, кивнула.
— Ну, как твои дела? — начала она, приобнимая его со спины и прижимаясь щекой к его плечу, как в детстве. — Я знаю, с Джо ты говоришь про политику и бизнес, но мне не интересно. Со мной можешь поговорить о себе. Я соскучилась.
— А что обо мне, — Мэтт вывернулся из-под её рук и приобнял за плечи. — У меня всё как всегда. Я, знаешь, как в какой-то водоворот попал, а выбраться не могу. Помнишь, мы с тобой в детстве мечтали стать богатыми и знаменитыми? — Экси прыснула и кивнула. — Ну вот, я стал — по крайней мере, богатым. А теперь, когда я кручусь, как белка в колесе, вкалываю, как проклятый, работаю до полуночи, не меньше, чем любой секретарь в корпорации, а то и больше, а потом еду домой, а там меня ждёт Макс, с которым ещё и гулять надо, я спрашиваю себя — нахуя? Чего ради я всё это делаю, а, Экс? Вот у тебя дети, и ты работаешь — ну, тебе уж лучше знать, для чего: чтобы купить Полли тетрадки, чтобы кормить девчонок этой вашей здоровой пищей, чтобы купить Джо новый галстук. А я для чего? Чёрт знает, что-то меня несёт. Кажется, я напился. Извини.