— Ничего, — Экси потушила сигарету о дно пепельницы и задумалась о том, что в словах брата прозвучало куда больше боли и растерянности, чем он бы позволил себе, будь он трезв. — Ты чувствуешь себя одиноким. Я права?
— Иногда, — он достал новую сигарету и прикурил от предыдущей. — Чёрт возьми, просто в моей жизни нет никакого смысла. Я живу, чтобы богатеть, Господи, вот докатился. Не лучше ли сразу сдохнуть?
— Сдурел? — Экси привстала на цыпочки и отвесила ему лёгкий подзатыльник. Сигарета выпала у него из руки и закатилась бы в щель, но он успел притушить её ногой, нагнулся и, подняв, бросил в пепельницу.
— Что творишь, бешеная? — улыбнулся он. — Могла свой же дом спалить. Ладно, пошли.
— Не-а, не пошли. Ты не закончил, а тебе надо выговориться. Хочешь, я принесу тебе ещё выпить?
— Для смелости, что ль? — уточнил он.
— Ну, если хочешь, для смелости. Я же твой вечный психоаналитик, ну так излей душу, а то ещё месяц будешь негатив копить.
— Принеси, — согласился Мэтт и достал новую сигарету взамен той, что упала.
— Вот, — Экси вернулась и протянула ему стакан, и он хлебнул, обжигая губы и горло крепостью коньяка, плескавшегося на самом дне. — Рассказывай.
— Да нечего рассказывать, Экс. Я как говно в проруби. Плаваю, но не понимаю, зачем. Боже, не думал, что доживу до такого. Мне тридцать, а я не знаю, зачем мне жить.
— Займись благотворительностью, — она пожала плечами. — Знаешь, иногда, чтобы помочь себе, надо сначала помочь другим.
— Я уже помог. Не работает.
— А, ты про того паренька? Да, мама рассказывала. Ну, так этого мало. Да и это не благотворительность, ты просто вернул его туда, где он должен быть. И забыл напрочь, ведь так?
— Пожалуй. Я даже лица его не помню. Засранец украл у меня пять баксов и сбежал, а я его не помню.
— Так вспомни. Твоя беда в том, что ты хочешь быть кому-то нужным.
— Но я никому не нужен? — горько уточнил он. — Даже тебе?
— Нет, что ты. Ты нужен мне и маме, но, кажется, тебе нужно быть кому-то необходимым, кроме нас. Ты поэтому и завёл собаку — для Макса ты центр вселенной. Но его тебе мало. Навести этого мальчишку, купи ему пиццу, подари новые кроссовки, и ты увидишь, тебе станет легче.
— И это, по-твоему, «заниматься благотворительностью»? — хохотнул Мэтт. — Новые кроссовки?
— Если тебе мало, пожертвуй деньги этому приюту. Не только мальчику, а всем. Но благодарность-то ты получишь именно от него, не сомневайся. Ты ему уже сделал добро, он тебя помнит, а если уж ты проявишь к нему не только холодное желание исполнить свой долг, но и немного добра и человечности — вот увидишь, отдача будет огромная.
— Знаешь, наверное, ты права. Я попробую. Нет — так нет, что уж поделать.
— Вот и молодец. Пойдём в дом.
***
Мэтт вернулся домой поздно и, погуляв с Максом, лёг спать, но сон долго не шёл к нему. То, что посоветовала Экси, было, конечно, делом хорошим, но рискованным. Мэтт отнюдь не был бездушной скотиной, и он прекрасно понимал, что приехать «навестить» Алекса — значит проявить к нему участие. Заставить его привязаться и поселить в нём надежду. Бесконечно эти «навещания» продолжаться не могли, и должны были кончиться либо тем, что они с Алексом разойдутся, как в море корабли, и этим он разобьёт мальчишке сердце, либо тем, что его придётся взять под опеку, а уж чего-чего, а вешать на себя подростка с Бог знает какой наследственностью Мэтт точно не хотел. Да и вообще не представлял себя в роли папаши. Но слова Экси о центре вселенной задели его за живое. Одно дело — быть центром для собаки, пусть и умной, пусть и любимой. Но это совсем не то же самое, что быть центром для человека, даже если человеку всего шестнадцать.
И тут он вспомнил — карие. У Алекса были карие глаза, и он очень отчётливо представил себе, как эти глаза смотрят на него не испуганно, не забито, а доверчиво и дружелюбно, и этому взгляду, который представился как наяву, было трудно сопротивляться.
А когда он, наконец, заснул, ему приснился длинный тёмный коридор с тысячью дверей, он шёл по нему и не знал, какую выбрать. Потом, найдя нужную, с небольшим слуховым оконцем, он дёрнул ручку, но дверь не поддалась, и тогда он посмотрел в окно и увидел тёмную сутулую фигуру в цепях, шедшую по обочине.
Утром голова была тяжёлая, и соображалось плохо. Вся первая половина рабочего дня прошла впустую, и Мэтт, сообщив секретарше, что сегодня его можно больше не ждать, уехал. Он не помнил, где именно находится приют, но в навигаторе сохранился адрес. Заехав в магазин и на глаз купив кеды, толстовку, джинсы и пару футболок, он направился в приют. Там он спросил, где можно увидеться с директором, полной немолодой женщиной, закостеневшей в своём вечном «мисс». С ней он обговорил сумму, которую пожертвует на нужды приюта и спросил, где найти Алекса Купера, которого он вернул недавно под приветливую крышу, находящуюся под её, мисс Бэкет, опекой.
— Третий этаж, комната 12Б, — пробасила в ответ мисс и уставилась в разложенные перед ней счета, давая понять, что занята.
Комната 12Б выходила окнами во двор, где ребята гоняли мяч, а девчонки сидели на трибунах, разделившись на две группки болельщиц, форточка была приоткрыта, и шум долетал с улицы, не оставляя места тишине и покою. В целом, комната, где жил Алекс, была довольно симпатичная: бежевые чистые стены, светлые шкафчики, полочки и письменные столы, четыре кровати с большими матрасами и чистыми покрывалами, тумбочки, на которых царил идеальный порядок. Однако если присмотреться, в глаза бросались мелочи, выдававшие, что порядок был не инициативой мальчишек, и что наводили они его с неохотой и ленцой. Тумбы, на которых аккуратно красовались книжки, чашки и тетрадки, были чисты снаружи, а внутри царил такой хаос, что дверцы не закрывались до конца. Из-под аккуратно застеленных одеял торчали мятые футболки и брюки, кое-где даже мокрые полотенца. Письменные столы были чисты, но из ящиков выглядывали самые краешки линеек, бумажек и мятых тетрадей, и Мэтт был уверен, что открыв ящики, можно вообще обнаружить много чего интересного.
В комнате было всего четыре кровати, но мальчишек было только двое — остальные, видимо, как раз играли в баскетбол. К счастью, Алекс был здесь. Сидел на кровати, поджав ноги по-турецки, и читал книжку, судя по обложке, приключенческую. Мэтт, глянув на него, болезненно остро припомнил его на своей кухне, уминающего блины. А потом припомнил и тот эфемерный взгляд, которым Алекс одаривал его этой ночью — открытый и дружеский.
Второй парнишка — рыжий, веснушчатый, если не сказать конопатый, в очках и с кривыми зубами сидел на соседней постели и вилкой выковыривал остатки йогурта из пластиковой баночки, видимо, расправляясь с ланчем.
Алекс заметил гостя и глянул сначала удивлённо, потом испуганно — не ожидал визита, и теперь решил, что Мэтт явился разбираться насчёт пяти долларов, которые вылились в «Робинзона Крузо», который теперь был закрыт и отложен под подушку.
— Здрасте, — неуверенно промямлил Алекс, и веснушчатый отозвался слабым эхом, продолжая скоблить давно пустую банку.
— Привет.
Повисло неловкое молчание. Алекс, здороваясь, поднял голову и обнажил фингал под левым глазом и рассечённую в драке губу, и Мэтт ощутил себя виноватым — это именно он вернул паренька в приют, хотя знал, что его колотят.
— Ну… как ты тут? — спросил Мэтт, делая шаг вперёд. — Я вот решил, что надо бы тебя навестить. Я был слишком груб с тобой тогда, — сил хватило только на признание своей вины, но не на «извини». — Вот, я тут тебе кое-что привёз, а то на тебя больно смотреть. Эта футболка, наверное, и мне-то велика.
— Спасибо, — Алекс протянул неуверенно, всё ещё не понимая, зачем Мэтт явился опять нарушать его покой. — Но я не могу взять. С какой стати?
— С такой, что я тебе дарю. Переодевайся, я привёз тебе ещё кое-какой еды. Что можно хранить — сдашь вашим церберам, а что нельзя, съедим сейчас. У вас тут есть, где посидеть?
— Ну, на первом этаже платная столовая, она как кафе. Можно там. Но зачем вы это делаете? Я же вам никто.
— Ну, не скажи, — Мэтт пожал плечами. — Я приютил тебя тогда, значит, мы не совсем незнакомцы. Знаешь, я не думаю, что мы встретились случайно. Случайностей вообще не бывает.
— Вы что, буддист? — спросил Алекс, вытаскивая из пакета кеды.
— Нихуя подобного, я фаталист. Давай, одевайся как человек — и пошли поедим.
Алекс вытащил всё остальное — джинсы, толстовку и футболки, спиной ощущая пристальный взгляд конопатого. Пристальный и завистливый. Сэнди не был его врагом, так что с ним можно было поделиться.
— А можно я отдам одну футболку Сэнди? — спросил Алекс, косясь на рыжего, забывшего свой йогурт. — Ему тоже хочется.
— Отдай. Но скоро вас всех оденут, как новеньких. Я внёс сумму на счёт приюта и буду лично следить за тем, чтобы деньги пошли не в карман Бэкет, а на вас. Так что ты, Сэнди, скоро будешь красавчиком, — Мэтт подмигнул рыжему.
Сэнди улыбнулся, обнажая кривые зубы и, сняв серую растянутую футболку, напялил на себя ту, что отдал ему Алекс — чёрную с ярким принтом.
— Так, ты давай переодевайся, а я тебя подожду в коридоре, — сказал Мэтт и вышел, прикрыв за собой дверь.
Алекс возился недолго — через пять минут он вышел из комнаты неузнаваемый и весёлый, одетый ярко, как и полагается мальчишке в шестнадцать лет.
— Ну вот, другое дело, — заметил Мэтт, одобрительно глядя на него. — А то хмырь какой-то был. Идём.
Они спустились в платную столовую, оформленную со вкусом и явно с душой, и Мэтт, насмешливо улыбаясь, наблюдал за тем, как Алекс жадно жрал пиццу, картошку с бифштексом, пирожок с корицей, да так, что аж за ушами трещало.
— Вас что, вообще не кормят?
— Кормят, — ответил Алекс, запихивая в рот конфету. — Но ланч был в четыре, а до ужина ещё далеко.
— Ну, теперь тебе ужин, я вижу, не понадобится. Можешь отдать Сэнди и его.
— Может быть, если не успею проголодаться, — Алекс шумно хлебнул сладкий чай и удовлетворённо откинулся на белую металлическую спинку стула. — Так скажите, зачем вы всё это делаете? Зачем я вам сдался?
— Тебя не касается, — Мэтт скорее умер бы, чем рассказал Алексу, что надеется заполучить его привязанность и дружбу, чтобы хоть как-то скрасить свою одиноко-развратную жизнь. — Тебя кормят, одевают — радуйся и помалкивай, ясно? Считай, что во мне проснулся альтруизм.
Алекс только хмыкнул, не желая показывать, что он понимает куда больше, чем ему бы стоило.
Они посидели в столовой около часа, неловко разговаривая, пытаясь заполнить возникавшую то и дело тишину, а потом Мэтт ушёл, надеясь, что его блажь пройдёт и он удовлетворится разовым посещением и пожертвованием на счёт этих кудрявых, убого одетых юнцов.
Но нет, не прошло. Вернувшись домой, Мэтт постарался ни о чём не думать, но приветливая улыбка, которой одарил его Алекс при расставании, не давала ему покоя, кислотой разъедая память, пока он не сдался. Через пять дней, поняв, что бороться с искушением бессмысленно, он поехал в приют, чтобы снова увидеть эту улыбку — и Алекс, который за пять дней решил, что приступ альтруизма кончился, улыбнулся ему ещё более широко, признательно и счастливо.
Мэтту, на самом деле, чужие люди никогда так не улыбались. Только родня да чёртов Лукас, закадычный мэттов друг, уехавший в Испанию и теперь даривший улыбки только в Скайпе. Клиенты улыбались по-деловому холодно, мелкие бизнесмены, желавшие залучить Мэтта в партнёры — подобострастно, однодневки — томно и кокетливо. И никогда никто вот так — открыто, радостно, искренне.
Мэтт, отвечая на улыбку Алекса, подумал, что ещё чуть-чуть, и эта улыбка станет наркотиком, болезненной манией. В глазах мальчика уже просматривалось то, чего Мэтт так ждал: уважение, привязанность и наивная детская дружба.
Сначала он решил ездить к нему раз в неделю, чтобы совсем уж не сходить с ума. Но придерживаться строгого режима было сложно, и однажды он сорвался и приехал в четверг, а не в субботу, и улыбка Алекса, который не ожидал его приезда, как оказалось, стоила того, чтобы поступиться своей гордостью. Да и вообще Алекс будто будил в нём что-то, чего Мэтт сам в себе никогда не видел: доброе, отеческое, ласковое, не имеющее ни задней мысли, ни дурного подтекста. Это было ново, неожиданно, и Мэтт понимал, что уже вряд ли откажется от общества человека, рядом с которым он чувствует себя лучшим, чем на самом деле есть. В Алексе не было ни толики вранья или лести, но он умудрился заставить Мэтта поверить в свою человечность. Заставил своей чёртовой улыбкой и лучистыми глазами.
И из этого круговорота оказалось выбраться куда сложнее, чем из того, на который Мэтт жаловался сестре на крыльце её дома. Он каждый раз ловил себя на мысли, что с нетерпением ждёт дня, когда можно будет поехать в приют и провести полчаса с мальчиком, который увидел в нём не денежный мешок и не красивого мужика, а друга. А ещё он поймал себя на мысли, что домой не хочется ехать ещё больше, чем «до Алекса». И становилось очевидно, что из двух возможных развязок Мэтт выберет вторую — опеку — рано или поздно, потому что настанет день, когда собственный дом, где никто его не ждёт, опостылеет ему.
Однако Мэтт всё ещё не представлял себя отцом, тем более, отцом такого взрослого мальчика, как Алекс. Это была палка о двух концах: с одной стороны, с Алексом, конечно, было и проще, потому что с ним можно было договориться, как со взрослым человеком. Но с другой Мэтт понимал, что этот самый взрослый человек имеет собственную волю, и ни ремень, ни угол не помогут, как помогли бы с малышом.
Однако привязываясь к Алексу всё больше, Мэтт понимал неизбежность того, чего он так хотел и так боялся. Он не желал брать на себя полную ответственность, но даже один день без приветливой улыбки мальчика, которого он почти уже считал своим сыном, был прожит зря. Проблемы не заставят себя ожидать, как только Алекс переступит порог его дома, это было ясно. Во-первых, эгоизм и дурной характер Мэтта никуда не денутся. Во-вторых, надо будет заниматься новой школой, покупать ему учебники, может быть, нанимать репетиторов, одним словом, делать всё то, что должен делать отец. В-третьих, приводить домой любовников будет не так просто, да и вообще Алекс стеснит его свободу. В-четвёртых… одним словом, от Алекса будут одни проблемы.
Мэтт это понимал, но, оказавшись куда более сентиментальным, чем он сам думал, он знал, что проблемы стоят того.
Но посоветоваться, всё же, было надо. Мэтт поговорил с матерью, и она одобрила его решение, не желая слышать о проблемах, так что пришлось делиться своими планами и с Экси. Он позвонил по пути домой и спросил, можно ли заехать на чай.
Сев за стол на кухне сестры, Мэтт сразу перешёл к делу, не откладывая в долгий ящик.
— Экс, я хочу забрать его из приюта, — она только удивлённо приподняла брови, но не перебила. — Во-первых, ему там плохо, а во-вторых, я сам к нему привязался. Но самое главное — в-третьих: он сам, не признаваясь в этом даже самому себе, верит в это с тех самых пор, когда я первый раз пришёл к нему. Не оправдать его ожиданий — пожалуй, самое мерзкое, что я могу сделать в своей жизни. Он надеется и ждёт, пусть и подспудно. Наверняка уверяет себя в том, что это глупости, в том, что я не заберу его, но верит.
— Тебе стало лучше, когда ты стал навещать его?
— Намного.
— Ну, так какие могут быть вопросы?
— Да их-то, как раз, много, Экси. Вот ты представляешь меня отцом подростка, а? Я что-то не очень.
— Ты привыкнешь. Тебе как раз с подростком будет проще.
— Допустим, но я… ты же знаешь, какое я эгоистичное дерьмо. Не будет ли ему со мной хуже, чем в приюте?
— Конечно, не будет, — она стукнула кружкой об стол. — Сам подумай! Ты, конечно, иногда ведёшь себя как говнюк, но ты можешь дать ему всё, чего он хочет и чего заслуживает. У тебя в руках его судьба, и ты сам её взял, так что не отнекивайся теперь.
— Вообще, это была твоя идея, — заметил Мэтт, искоса глядя на сестру.