- Да уж, сняли стресс, — вздохнул Ник. — Меня нельзя было подождать? Давайте сюда ваши таблетки.
- Глебушка, ну что ты творишь? — мягко спросил он, скармливая любимому таблетки без малейшего сопротивления с его стороны. — Я понимаю, что тебе страшно, но что о тебе люди подумают? Они же тебя знают. Неужели таблетки — это больно или неприятно? Они даже без вкуса!
- Я и так стараюсь сдерживаться, но она меня достала. Посмотри, какой синяк на руке — это она какой-то венозный катетер ставила, минут пятнадцать меня мучила. А говорили, здесь одни профессионалы работают.
- Катетер поставить не так просто, особенно если вены глубоко расположены. Зато теперь тебя больше никто колоть не будет, все лекарства пойдут через катетер.
- Я только отвлекся, телевизор включил, она опять является с таблетками. И еще присюсюкивает, как будто мне пять лет. Бесит!
- Тебя сейчас все бесит, я знаю. Ну немножко осталось потерпеть. Хочешь, давай вместе телевизор посмотрим?
- Хочу, только я не понимаю ни черта.
- А русский канал ты включить не пробовал?
- Футбол на этом канале, на русском фильм какой-то.
- Ты футбол хочешь? Ну давай я тебе переводить буду.
- Ты так хорошо знаешь иврит?
- Счастье ты мое, полиглот. Ты Евроспорт включил, по-английски говорят.
Им даже удалось посмотреть матч, Глеб отвлекся, да и лекарства подействовали. Ник переводил ему реплики комментатора, устроившись на краешке кровати. В начале пятого пришла сестра и анастезиолог — забирать на операцию.
* * *
- Бэацлаха!
- Good luck!
- Удачи!
Добрые пожелания сыпались со всех сторон и на всех языках. Каждый, кого они встретили в коридоре по дороге в операционную, будь то врач, сестра или пациент, при виде каталки начинали улыбаться, махать руками и желать удачи. Глеб нервно оглядывался, стараясь и кивать людям, и не потерять из вида Ника, который шел рядом.
- Они меня что, узнают? Господи, в таком виде!
- Да нет, у нас так принято, — пояснил санитар, помогавший с транспортировкой. — Традиция! Они же видят, что мы в операционную. Так всех провожают.
У дверей в оперблок санитар остановился.
- Ну все, посторонним дальше нельзя.
- Нет, — дернулся Глеб, цепляясь за руку Ника. — Он со мной!
- Глебушка, не сходи с ума, — Ник попытался осторожно высвободить руку. — Туда мне точно нельзя. Не делай такие глаза. Тебя сейчас переложат на стол, сделают укольчик, и ты заснешь. Когда проснешься, я уже буду рядом. Ну все, давай, ты же мужчина!
«Лучше бы ты был женщиной», — подумал про себя Ник, почему-то вспомнив Ингу. Сколько раз она получала спортивные травмы: то плечо по частям собирали, то на голову швы накладывали, и никогда никаких страхов и жалоб, только досада, что приходится делать паузу в тренировках. Да что говорить, женщины куда спокойнее и выносливее, когда дело касается здоровья.
Глеб сжимал его руку и отпускать не собирался. Санитар ждал, не выказывая ни малейших эмоций. В коридоре у оперблока больше никого не было. А, бог не выдаст, свинья не съест.
Ник наклонился над Глебом, взял его за подбородок и, глядя в глаза, тихо, но твердо сказал:
- Все будет хорошо! Ты меня понял? Расслабься, пожалуйста. Я тебя очень люблю.
Ответить Глебу он не дал. Быстрый, короткий поцелуй, пока никто не опомнился. Санитар делал вид, что изучает плакат об оказании первой помощи, висевший на стене.
- Ну с богом!
Ник толкнул каталку в направлении двери. Санитар понял все правильно, через несколько секунд вместе с Глебом скрылся в оперблоке. А Ник сполз по стене. Все, теперь можно не держать лицо. Он уткнулся головой в колени. Господи, как же тошно. Что там сейчас происходит за этими дверьми? Наверное, Глеба перекладывают на стол, подключают к мониторам. Операция будет проходить под эндотрахиальным наркозом, в горло вставят трубку, через которую он будет дышать, но это уже после вводного укола усыпляющего. Главное, чтобы ничего не сказали страшного или больно не сделали, пока не заснет. Ник волновался еще и за душевное здоровье Глеба. С его впечатлительностью хватит какого-нибудь циничного замечания, чтобы потом впасть в депрессию. А врачи циники, особенно хирурги.
- У нас нельзя сидеть на полу. И вообще возле оперблока вам нечего делать, — к Нику подошел тот самый санитар, видимо, его обязанности ограничивались доставкой. — Пойдемте, я провожу вас в послеоперационную палату, туда привезут вашего друга, когда все закончится.
- Как он там? — накинулся на парня Ник.
- Как все, — пожал плечами санитар. — Спит.
Ну конечно, ему все равно, для него это просто очередной пациент, которого надо доставить из одной точки в другую, ничего личного.
В палату Ник не пошел. Что ему там делать? Послеоперационная палата не предполагала диванов для размещения родственников, да и зачем? Сюда привозят пациентов на несколько часов, пока не проснутся и в себя не придут. Родственники могут и на стуле посидеть. Но ни сидеть, ни лежать в одиночестве Ник сейчас не мог, поэтому устроился на банкетке в коридоре. Здесь хоть люди иногда ходят, вон сестра с подносом побежала, кому-то ужин несет. Вон старичок, держась за стенку, от окна до окна гуляет. Благообразный такой старичок, полный чувства собственного достоинства. Это достоинство, спокойная уверенность отличает стариков всего цивилизованного мира от российских пенсионеров. Наши, к сожалению, либо забиты и молчаливы, либо агрессивны. Для них старость — это постоянный страх потерять здоровье, достаток, внимание близких. И никак не время для наслаждения жизнью и заслуженным покоем. Грустно это все. А ведь еще месяц, и Глеб официально будет считаться пенсионером. Бред какой.
Глеб. Мысли опять вернулись к любимому. Как он там?
- Ну что у нас здесь?
Ник поднял голову. Перед ним стоял отец. Немного уставший, видимо, у него был трудный день. В руках доктор Тайлевич держал два бумажных стаканчика кофе из автомата. Один из них он протянул Нику:
- Черный, без сахара. Угадал?
- В точку. Спасибо, бать.
Отец сел рядом, отхлебнул из своего стакана.
- Вкусы у нас с тобой одинаковые, по крайней мере, в части напитков. День был жуткий. Две морды и один зад.
- Чего?
- Двум дамочкам фейс сделал на десяток лет моложе, одной филейную часть поправил. Нет, три операции в день — уже тяжело. Старею, наверное.
- Бать, а можно не так цинично? — не выдержал Ник.
- В смысле?
- Это у вас, хирургов, ведь профессиональное, да? Морда, задница! Твои пациентки, наверное, считают, что у лих лица и попы. И переживают, и родные их переживают. А вы шуточки отпускаете, стоя у стола.
- Никитос, ты чего? — опешил отец. — Что я такого сказал, вообще? Если хочешь знать, я никогда не обсуждаю клиентку, когда она у меня на столе. Разные бывают ситуации, знаешь ли, разная переносимость наркоза. В одном из ста случаев бывает, что человек ничего не чувствует, но все слышит. Была уже парочка скандальных судов как раз с пластическими хирургами, позволявшими себе лишнее в операционной. Я работаю молча. Ты чего так взъелся?
- Ничего, прости, бать. Просто Глеб там, я вообще уже себя не контролирую. Как он, что? Никто же ничего не говорит.
- А чего говорить? Спит он себе, летает в неземных далях, видит шарики или звездочки, и все у него хорошо. А ты сидишь и себя накручиваешь, как будто ты его жена. Кстати, а где Ирма?
- В Москве, у нее штамп о посещении Эмиратов в паспорте.
- Удобно устроилась!
- Пап, она нормальная, и Глеба любит. Так получилось.
- Ну расскажи мне, расскажи! — доктор Тайлевич сделал преувеличенно заинтересованное лицо. — А то я с Немовыми первый день знаком! Я вообще не понимаю, что происходит. Я звонил сегодня Ромке, рассказал про Глеба. Он меня молча выслушал, поблагодарил за информацию и все! Как будто про чужого человека рассказал. Ирма в Москве. Что за проблема разрешение на въезд получить? Попросила бы Кароля, он бы позвонил куда надо и все устроил. Нет таких проблем, которые Илья не смог бы решить. Зато здесь мой сын, который переживает за одного старого самовлюбленного засранца больше, чем за родного отца.
Ник поднял голову.
- Пап, ты что говоришь? С тобой вроде бы все в порядке. Ты по поводу вчерашнего? Ну не мог я Глеба бросить. Он как ребенок, понимаешь? Ему здесь плохо, страшно.
- Ему шестьдесят лет! Какой ребенок?
- Большой. Я у него не только помощник, но и психотерапевт заодно. Ну чтоб не забывать специальность практикуюсь. И ты не представляешь, сколько у этого самовлюбленного засранца, как ты выразился, проблем и комплексов. И никакой он не самовлюбленный. Глеб умеет любить.
- Давай поплачем по этому поводу, — усмехнулся Иосиф Нахимович.
- Чего?
- Ничего, у тебя глаза на мокром месте. Давай вытирай сопли, вон везут твою спящую красавицу.
Ник сделал над собой усилие чтобы не побежать навстречу. Дождался, пока каталку завезут в палату, вошел следом. Глеба сопровождал анастезиолог и двое санитаров, которые ловко переложили пациента на кровать. Глеб еще спал. Хотя сном это состояние можно было назвать с большой натяжкой – спящий человек в любом случае шевелится, Глеб же был абсолютно неподвижен, только что дышал. Ник застыл у кровати, вцепившись в металлический поручень и рассматривая любимое лицо — бледное, с заострившимися чертами. Господи, он как будто похудел килограммов на десять. Но так же не может быть, верно?
Анастезиолог подключил Глеба к палатным мониторам, наладил капельницу.
- Вы будете с ним? — уточнил он.
Ник кивнул.
- Значит так. Дышит он уже сам, но все равно за дыханием следите. За сердцем следит компьютер, если что – запищит, сигнал будет на сестринском пульте. Ну и вот тревожная кнопка, нажимайте в любой непонятной ситуации. Просыпаться начнет уже скоро, но контролировать себя будет не раньше, чем через час-два. Следите, чтобы не было лишней двигательной активности, в крайнем случае можно пристегнуть, кровать оборудована ремнями. Не делайте такие глаза, он действительно может не понимать, где находится, и улететь с кровати или выдернуть капельницу.
- Я удержу, если что, — мрачно пообещал Ник.
Этого еще не хватало. Он помнил ремни в наркологической клинике, которые врезаются в руки и ноги, и только жалеешь, что не в горло, чтобы удавиться и прекратить мучения. Плавали, знаем. Глеба он привязывать не даст ни при каких условиях.
- Есть и пить только после полного пробуждения. Ну есть он и не захочет, а пить будет хотеть и много. Я буду заходить каждые пятнадцать минут. Вопросы есть?
Какие там вопросы. Для Ника уже не существовало никого и ничего, кроме его Глеба. А вот Иосиф Нахимович сохранил трезвость рассудка и вышел из палаты переговорить с докторами.
Никита сел на стул возле кровати Глеба. И что ему надо делать? Сколько еще Глеб проспит? Где-то он читал, что спящих под наркозом не нужно ласкать, гладить и вообще лишний раз трогать — пока наркоз глубокий, человек все равно ничего не чувствует, а когда начинает просыпаться, прикосновения могут быть неприятны. Правда или нет? Где он это читал? Или слышал? Мама, кажется, говорила, когда кошку стерилизовали. Мда, сравнил…