Я ничего не сказал.
— Он одиночка, — сказал мистер Ледбеттер. — Пассивно-агрессивные люди всегда такие.
— Вы двое всегда такие грубые? — спросил я, не в силах сдержаться. — Или вы пускаетесь во все тяжкие исключительно ради меня?
— Если не можешь выдержать жару — выметайся из крематория, — парировала миссис Ледбеттер.
— Я пытался, — отметил я.
— Можешь зализать свои раны позже, дорогуша. Жизнь нужна для того, чтобы жить. Так что… поживи немного. Будь возмутительным. Говори что-то совершенно неожиданное. Пользуйся шансом. Что тебе терять?
— Вы со всеми так разговариваете? — поинтересовался я.
— Конечно. И они не приняли бы это в другом ключе. Не говори мне, что ты один из тех увядающих фиалок, которые не могут вынести и слова поперёк. Ох, как такие люди утомительны. Я верю в грубость и смятение. И за словом в карман не полезу, дорогой, в этом можешь быть уверен.
— Боюсь, я не в настроении, — сказал я.
— Не в настроении для чего? У нас здесь не половой акт, дорогуша. Это просто разговор. Я думала, вы, южане, знамениты своими манерами. Или ты предпочёл бы, чтобы мы, женщины, сидели молча? Ты бы хотел, чтобы я сняла туфли и ходила босиком? Это помогло бы тебе расслабиться?
— Вы могли бы попробовать говорить, как нормальный человек, — предложил я.
— Нормальный, — усмехнулась она. — Нормальность очень переоценена. Зачем быть нормальным, когда можешь быть собой, а это намного веселее.
Я глотнул кофе, чувствуя себя засыпанным.
— Я могу сказать, что ты либерал, просто взглянув на тебя. — Мистер Ледбеттер посмотрел на меня оценивающим взглядам.
— Серьёзно?
— Волосы, — сказал он. — Сдают с потрохами. Длинные волосы у мужчины — это так непривлекательно. Это говорит мне, что тебя не сильно волнует, что думает общество.
— Не волнует, — ответил я.
— Ты так говоришь. Но если копнуть глубже, думаю, длинные волосы — это способ привлечь внимание. Выделиться. Быть воспалённым пальцем. Воспалённые пальцы всегда привлекают внимание, и в этом смысл. Ты хочешь внимания. Вы, либералы, всегда его хотите.
Я перевёл взгляд с мистера Ледбеттера на его жену, а затем на Джексона. Я чувствовал себя как на съёмочной площадке плохого фильма Вуди Аллена — не то чтобы у него были какие-то другие, но всё же.
— У меня такое чувство, будто я только что проснулся в какой-то параллельной вселенной, — предположил я.
— Как и у меня, — с усмешкой сказала миссис Ледбеттер. — Кроме того, что ты живёшь здесь, а я только в гостях — и спасибо Господу за это. Но мы попытаемся использовать это наилучшим образом. Так что, Вильям, скажи мне: каково жить в беднейшем, жирнейшем и тупейшем штате страны?
— Меня зовут не Вильям!
— А теперь, Юнис, — произнёс мистер Ледбеттер, — давай постараемся быть честными. Уверен, в этом штате есть много хорошего.
— Уверена, лучшее в том, чтобы родиться в Миссисипи то, что это предполагает, что у тебя есть все гарантии оказаться где-то в лучшем месте, — сказала она.
— Мам, пожалуйста, — проговорил Джексон.
— Или, возможно, ты можешь рассказать нам историю о том, как ты занимался сексом в туалете торгового центра. Ну, знаешь. Ты писал об этом в своей книге. Надеюсь, твоего сына с тобой не было.
— Мама!
— Ты, должно быть, слишком уж занят, чтобы заканчивать своё образование и искать приличную работу, — продолжала она. — Как же вся эта мастурбация, секс в туалете, купание нагишом и всё остальное. Тот ещё способ воспитать ребёнка.
Я стоял на месте, слова вертелись на кончике языка, но их лучше было оставить несказанными.
— Закрой-ка рот, — сказала она. — Ты похож на корову, которую искусственно осеменяют.
Я закрыл рот и повернулся посмотреть на Джексона.
— Вы могли бы, пожалуйста, не делать этого? — спросил Джексон. — Я думал, вы хотели познакомиться с Вилли и Ноем и посмотреть, как у меня дела. Если вы приехали сюда только для того, чтобы меня оскорблять, тогда…
— Тогда что? — многозначительно спросила его мать. — Нам нельзя говорить о твоей жизни и о людях в твоей жизни? Нам нельзя говорить о твоём выборе? Мы должны любить тебя и поддерживать несмотря ни на что? Так? Мы снова будем проходить через всю эту чепуху? Ты снова будешь весь из себя травмированный и побежишь обратно на терапию, потому что твоя мамочка такая злая, а твой отец такой отдалённый? Серьёзно, Джексон, ты когда-нибудь повзрослеешь, или мне прямо сейчас сорваться в магазин и купить пару подгузников?
— Юнис, дай мальчику шанс, — сказал Стивен. — У нас есть целый месяц, чтобы поговорить с ним. И нет необходимости копаться в прошлом.
— Совершенно верно, — сказала она. — Давай, не теряя ни минуты болтать о всякой ерунде. Уверена, наладить отношения намного важнее, чем узнать, с какими людьми ты налаживаешь отношения. Я не права?
— С другой стороны, — предложил я, — может быть, мы могли бы прорваться через эту чепуху и выяснить, на что вы злитесь.
— Я совсем не злюсь, — настаивала она. — Я просто прямолинейная и говорю то, что думаю.
— Я узнаю злость, когда вижу её, — сказал я. — И вы злитесь. Не знал, что я сделал что-то, чтобы вас разозлить, но знаю, что определённо готов попробовать.
— Как я должна себя чувствовать, Вайлис…
— Меня зовут не Вайлис!
— … когда мой единственный сын отказывается от перспективной карьеры в Бостоне, чтобы исчезнуть в заднице вселенной и жить с бывшим наркоманом, чей ребёнок глухой и отсталый? Я должна гордиться? Так?
— Мой сын не отсталый, — сказал я, чувствуя внутри вспышку злости.
— А говорит он определённо, как отсталый, — огрызнулась она. — Я лю ва! Глухой, тупой — они все неполноценные, верно? Он вообще понимает, что говорит?
— Господи! — пробормотал я.
— Мама, просто прекрати, — произнёс Джексон, заступаясь. — Я думал, ты хотела с этим разобраться.
— Теперь, когда я тебя вижу, я не уверена, что осталось, с чем разбираться. Ты, кажется, сделал свой выбор.
Наступила долгая, напряжённая тишина.
Джексон посмотрел на меня извиняющимся взглядом.
— Думаю, я пойду спать, — сказал я, — и позволю вам всем наверстать старые добрые деньки. Джек, если она начнёт плеваться гороховым супом, ты знаешь что делать.
Глава 10
Не в настроении
Когда я проснулся на следующее утро, Джексон Ледбеттер отжимался на полу в обнажённом виде. Это худшее, что можно увидеть после пробуждения в четверг, когда его мать и отец немедленно появляются в мыслях. Он подходил к своим отжиманиям с убийственной серьёзностью. Эта спортзальная обезьянка, которая запасала большую часть своих сил для тренажёров или бассейна, заманивала нас с Ноем присоединиться к нему на некоторых его утренних пробежках. Когда он добавил больше упражнений сверху обычной рутины, как эти отжимания, я понял, что он борется со своими внутренними демонами.
Я наблюдал около двух минут, всё больше возбуждаясь, но он не обращал на меня никакого внимания. Когда я сел в кровати, он исправился и посмотрел в мою сторону.
— Ты забыл упомянуть, что твои предки одержимы Сатаной, — сказал я, пока мои глаза с очевидным желанием бродили по его телу. — Но что за психоз?
— Не начинай.
— Расчищают путь Антихристу, да?
— Вилли…
— Делают мир безопасным для убийц с топорами и групп насильников?
— Вилли…
— В них нет ничего такого, что нельзя исправить бензопилой и ванной, полной соляной кислоты. Просто спроси у моего дяди Джерри. У-у-упс. Прости. Ты не можешь!
— Очень смешно.
— С двустволкой было бы быстрее, но это устроит чертовский беспорядок.
— Ха, ха, ха.
— Иди сюда, — приказал я.
Он покорно прошёл по ковру и встал передо мной. Я положил руки на его бёдра.
— Хочешь подурачиться?
— Я не в настроении.
— Вот поэтому тебя не приглашают на действительно крутые вечеринки.
— Отстань от меня.
— Они будут здесь только месяц, — сказал я, не заботясь упомянуть, что этот тридцать один день растянулся как маленькая вечность, которая могла закончиться только кровопролитием. В конце концов, здесь Юг, и не требуется много чепухи от янки, чтобы начать войну.
— Обычно, они не так плохи, — ответил он. — Не знаю, что нашло на маму. Она может быть очень злой, когда хочет, но она никогда не разговаривала ни с кем из моих друзей так, как говорила с тобой. То, что она сказала про Ноя…
— Забудь об этом, — произнёс я.
— Напоминает мне о тех временах, когда я принес домой щенка. Она так злилась и наговорила столько плохих вещей, пытаясь заставить меня отдать щенка, но спустя некоторое время привыкла и вела себя так, будто никогда ничего такого не говорила.
— Я не переживаю об этом, — сказал я.
— Прости за то, что она сказала о Ное. На самом деле, думаю, он ей нравится.
— А так и не скажешь.
— Если ты когда-нибудь задавался вопросом, почему я такой взвинченный…
— Постоянно, — с улыбкой отозвался я. — Но я видел и похуже. Поверь мне, Джеки.
— Не называй меня Джеки.
— Как тебе малыш-Джеки?
— Я не шучу, Кларенс! — воскликнул он.
— Ладно, хорошо, — ответил я.
— Не знаю, как мы пройдём через это.
— Один день позади, осталось ещё тридцать, — сказал я. — Вот как.
— Серьёзно, я не знаю, как…
— Шаг за шагом. Переживания не помогают.
— Я знаю, но…
Дверь в спальню внезапно открылась, и появился Ной с беспокойством в глазах. Он был в трусах, и я уловил запах мочи.
— Хотел бы я, чтобы он научился стучать, — пробормотал Джексон, хватаясь за край простыни, чтобы прикрыть свой пах. Он был настоящим христианином, когда дело доходило до наготы, эту черту в нём я находил довольно непонятной. Я общепризнанно был довольно-таки слишком свободным в этом плане, так и не научился должным образом стыдиться себя и своего тела.
Папочка? — произнёс Ной.
Что такое? — спросил я.
Можешь подойти сюда?
Он ушёл так же тихо, как пришёл.
— Что теперь? — спросил Джексон.
— Он, должно быть, снова намочил кровать, — сказал я.
Джексон нахмурился.
Я надел боксеры и прошёл по коридору в спальню Ноя.
Прости, — прожестикулировал Ной со страхом в глазах. Он стоял рядом со своей кроватью, которая хорошо промокла за ночь.
Всё нормально, — ответил я.
Он перевёл взгляд в сторону главной спальни.
Джей разозлится, — прожестикулировал он, назвав Джексона Джеем, а не используя жест “папа”. Он делал так только тогда, когда переживал, что Джексон будет на него злиться. Внезапно он переставал быть “папой”, меняясь на более формального “Джея”.
Как ты себя чувствуешь?
Ной пожал плечами.
Голова болит? — спросил я.
Он покачал головой.
Я проверил его лоб; жар прошёл.
Дай я заберу, — прожестикулировал я, указывая на его мокрое бельё.
Не рассказывай ему, — прожестикулировал Ной, протягивая улику своего преступления. Он нервничал, волновался, побледнел.
Не переживай об этом.
Я не хочу, чтобы он считал меня маленьким.
Ты не маленький.
Я не специально это сделал!
Всё хорошо.
Прости, папочка! — в его глазах появились слёзы.
Всё хорошо.
Он стоял на месте, опустив голову, наполненный странной вялостью.
Почему бы тебе не надеть шорты? — предложил я.
Он с отчаянием огляделся в поисках своей одежды, которую оставил разбросанной на полу, будто задание решить, какую пару шорт надеть, было слишком запутанным, слишком ошеломляющим.
Я замечал это в нём и раньше — эту парализованность, этот взгляд замешательства из-за простейших вещей. Джексон говорил, что я нянчусь с ним, когда принимаю такие решения за него, и, возможно, он был прав, так что теперь я ждал, чтобы посмотреть, что сделает Ной. Он продолжал оглядываться, кусая нижнюю губу, с видом страдания, практически страха.
В чём дело, милый?
Он посмотрел на меня беспомощным взглядом, прижимая руки к груди. Я протянул ему пару шортов.
Я стянул простыни с его кровати и скомкал их. Он пошёл за мной в прачечную, одной рукой цепляясь за резинку моих боксеров, будто чтобы убедиться, что я не уйду. Он продолжал липнуть ко мне, пока я загружал стиральную машину.
Джей будет злиться?
Он просто беспокоится за тебя, вот и всё.
Прости! Я не специально это сделал!
Он выглядел несчастным, смущённым.
Ты в порядке?
Он несчастно пожал плечами.
Я проверил его лоб, его грудь. Хоть ему было почти двенадцать, он не развивался так, как другие мальчики. Он по-прежнему выглядел на семь или восемь лет, с тонкими руками и ногами, тощим животом, его голова была слишком большой для тела, зубы — слишком большими для рта, грудная клетка выглядела такой хрупкой, что я боялся, что кто-то может надавить на неё слишком сильно и сломать ему ребро. Половая зрелость определённо была на подходе, но я ещё не видел никаких её признаков в его физическом развитии. У него были крошечные светлые волоски на руках и ногах, но на этом всё. Никаких прыщей. Никакого намёка на волосы на лобке или под мышками, или усов. Так как дети в эти дни достигают половой зрелости намного раньше, я начинал переживать.
Что-нибудь болит? — спросил я.
Он покачал головой.
Тебе вчера было плохо. Сейчас ты в порядке?
Он пожал плечами.
Голова болит?
Нет, — сказал он.
Живот?
Нет.
Что-нибудь ноет или болит?
Нет.
Голова? Горло? Тошнота? Нос заложен? Озноб? Жар? Боль в суставах?
Нет, нет, нет. Ничего такого.
Тогда что?
Но он не знал.
Затем он расплакался и обвил меня руками, открыто желая, чтобы его обняли, прижали к себе, понянчили, желая чувствовать кожу. Это был ещё один вид детского поведения, который недавно вернулся. Я подчинился, чувствуя в животе ужас, тот же ужас, какой чувствовал, когда он был младше, пока боролся с демонами из своего детства метамфетаминового ребёнка, которые преследовали его долгое время после того, как мы разобрались с зависимостью, и которые вполне вероятно могли преследовать его всю оставшуюся жизнь, по словам врачей. Рождение с метамфетаминовой зависимостью не прошло бесследно для его мозга, для его физического и эмоционального развития, даже для его духа и его души. Это оставило глубокие, неизмеримые шрамы.
Он уткнулся головой в изгиб моей шеи, прижимаясь ухом к моему горлу, чтобы чувствовать вибрации, пока я говорю, обвивая руки вокруг меня и крепко держась. Его дыхание замедлилось, и он успокоился, будто моя тёплая кожа была каким-то наркотиком или антидотом для его странного вида боли.
— Всё хорошо, милый, — ворковал я ему на ухо. — Папочка рядом. Папочка всегда будет рядом.
Я применял к нему все виды любви, шепча милые пустяки, зная, что он не сможет ни услышать, ни понять ничего, что я говорю, но не в этом был смысл. Он время от времени поворачивал голову, чтобы приложить к моему горлу другое ухо, впитывая вибрации.
Я взял его на руки и отнёс на кухню, ходил по кругу и тихо пел. Он был уже слишком большим для такого обращения, двадцать три килограмма, и это число росло.
Джексон, в одежде для бега, прошёл на кухню и окинул нас беспокойным взглядом.
— С ним всё хорошо?
— Не знаю, — признался я. — Может быть, ты сможешь его немного подержать?
Я попытался протянуть его Джексону, но Ной не соглашался.
— Нет! — пробормотал он своим неуклюжим, громким голосом, крепче обвивая руками мою шею и зажмуривая глаза, как делал тогда, когда боялся и не хотел видеть, что происходит.
— Ты слишком большой, малыш, — сказал я, зная, что он меня не услышит. У меня было такое чувство, что мои руки вот-вот вывернутся из суставов.
Я попытался опустить его, но от этого он ещё сильнее расплакался, так что я вышел в гостиную и уселся с ним в кресло. Я не мог сосчитать, сколько раз мы сидели в таком кресле за последние одиннадцать лет, обнимаясь, кожа к коже.
Джексон, с глазами полными молчаливого неодобрения, протянул мне плед, накинутый на спинку дивана, чтобы я мог укрыть Ноя.
— Я могу снова опоздать на работу, — сказал я.
— Твой босс тебя убьёт, — ответил он. — Или ещё хуже, он тебя уволит.