Сестра Харлея, Станислава, яркий образчик раннего брака по большой любви.
— Факт второй, — медленно протянул Лектор, снова отвлекшись на звон стекла. Пробормотал что-то о том, что с такими друзьями он точно скоро сопьётся и вздохнул, продолжая рассказ. — Муж только на первый взгляд был умником, красавцем и мужчиной в самом расцвете сил. На второй — та ещё сука.
— А поподробнее? — Кощей нахмурился, делая глоток виски. Интуиция вопила, что ему явно не договаривают. И не договаривают что-то очень существенное.
— Хрен тебе, золотая рыбка. Поподробнее будет через день. При условии что ты не натворишь дел, — зло усмехнувшись, Алексей не стал больше ничего пояснять и рассказывать что-то ещё про мужа Варвары. — Факт третий. Развод был не самым приятным. Варе пришлось переехать. Дочь она забрала с собой. Только если на ребёнка и бывшую супругу этому му… Чудаку, млять, на букву «эм» было насрать, то вот мнение общества, изволившего принять не его сторону, парня взбесило. Как итог, вчера он заявился к Варе.
— Зачем? — пальцы стиснули стакан так, что побелели костяшки. Но Ромыч на это не обратил ровным счётом никакого внимания. По спине прошёл холодок, желудок сжался, протестуя.
Предчувствия были не самые приятные и что-то подсказывало байкеру, что они и в половину не так страшны, как правда, которую на него сейчас вывалят.
— Угадай. Жена его опозорила, забрала дочь. Теперь он хочет вернуть ребёнка себе и подал в суд. Судя по всему, у него есть связи и деньги, что бы обеспечить Варе травлю и выставить её в таком свете, что ребёнка ей не оставят, — чертыхнувшись, Лектор смачно и прочувствованно ругнулся. После чего поинтересовался. — Сидишь?
— Ну?!
— Ну, хорошо. Только не дёргайся, Кощей, ладно? И без твоих психов ну ни хрена не Юрьев день и точно не Яблочный спас, — Ярмолин снова помолчал, прежде, чем выдать, спокойным, даже каким-то мёртвым голосом. — Причиной развода стало то, что этот сукин сын поднял руку. И не только на Варю. Этот урод ударил ребёнка, Ромыч. И теперь собирается отобрать его у Варьки, забрать Маню к себе. Понимаешь, что я сейчас чувствую, после таких ответов на простой вопрос «Что, мать вашу, случилось»?!
Ромка на это ничего не ответил. Он просто уставился невидящим взглядом на кровь, текущую из порезов на ладони. Костин и не заметил, как сжал бокал так сильно, что стекло просто лопнуло. Вот только боли парень не ощущал, вообще, ни капли.
Всё, о чём он мог думать, так это о «не только Варю» и «ударил ребёнка». И не знал, что именно из этого приводит его в состояние холодного, слишком уж хорошо контролируемого бешенства. Такого, что оборачивалось точными, выверенными ударами, ломающими кости и обеспечивающими в принципе мирному и местами человеколюбивому байкеру его звучное прозвище. И нет, дело ведь не в том, что он любит и умеет обращаться с деньгами, не только в этом, во всяком случае.
Умение сломать руку в трёх местах парой точных ударов тоже искусство. Определённое, но всё же. И специфичное. Зато как же на душе спокойнее становится, и как повышается понятливость у оппонента, сразу же осознающего, в чем же он был не прав.
— Ромыч, ты ещё жив или мне всё-таки стоит попросить кого-нибудь отловить тебя до того, как ты доберёшься до Варьки? — голос Ярмолина звучал флегматично, даже лениво.
Кощей на это только усмехнулся, стряхнув осколки с ладони и, откинувшись на спинку кресла, закрыл глаза. Хотелось много, всякого и в его случае абсолютно бессмысленного и бесполезного. Напиться не позволяло чувство ответственности, пойти и набить морду кому-нибудь в ближайшей подворотне тоже. Нет, байкер честно сомневался, что ребёнок, даже на первый взгляд, выглядевший измученным и уставшим, проснётся в ближайшие пару часов. Но и проверять так ли это на собственном опыте не собирался.
Наверное, именно поэтому, рвано выдохнув, Кощей всё-таки проговорил:
— Ты завтра же мне всё объяснишь, Лектор. Отмазки не канают. Попытка избежать разговора и я тебе просто и незатейливо набью морду. Ну… Возможно только попытаюсь, но одним фингалом ты от меня точно не отделаешься.
— Понял, не дурак. Дурак был бы не понял, — хмыкнув, Лектор вздохнул. — Ладно, переваривай первую порцию новостей. Завтра будет новый день, новый список… Тьфу ты. Завтра будет продолжение, вторая часть Марлезонского балета, так сказать. Все те же лица, все те же события… И новые подробности. Всё, меня нет.
И отключился, специально оставив последнее слово за собой. Ромыч на это только усмехнулся, сделав мысленную отметку завтра все-таки вытащить товарища на спарринг. Дружеский, шутливый. Но никто ж не гарантировал, что эта самая дружеская потасовка не обновит коллекцию травм и боевых ранений бедного юриста, ведь так?
— Поживём — увидим, проживём — узнаем, выживем — учтём, — Кощей пробормотал расхожее утверждение, поднимаясь и пытаясь сообразить, куда в прошлый раз засунул аптечку. А вспомнив, поплёлся обрабатывать собственное боевое ранение. На душе было неспокойно, в мыслях по-прежнему царили разброд и шатания.
Одно он знал точно. Чтобы не случилось, они эту проблему решат. И плевать, что об этом думает или скажет сама Варвара.
Глава 12
Безнадёжность.
У нё кислый привкус рухнувшей мечты, горький запах сигарет и боль, выворачивающая наизнанку. И пустота там, где когда-то были ещё хоть какие-то намёки на чувства и эмоции. Затягивающая пустота.
Кофе давно уже остыл, застыв непонятной серо-чёрной жижей на дне кружки. Тишина сдавила грудь, вызывая, казалось бы, давно подзабытое чувство жалости к самой себе и детское, наивное желание закрыть глаза. Зажмуриться, посчитать до десяти и обратно, а когда откроешь вновь осознать, что ничего этого не было.
Не было. Ни-че-го. Ни первой, самой сильной и серьёзной любви, ни обаятельного, подающего надежды офицера. Ни вины и самокопания, когда руку подняли впервые. Ни радости и подсознательного, въевшегося в душу страха, когда узнаёшь о собственной беременности. Ни вновь поднявшей голову надежды, когда всё это время с тебя готовы были сдувать пылинки, окружали заботой и вниманием, топили в нежности и ласки. Д так тщательно и планомерно, что ты забыла. Забыла о том, что ничего в этом мире не вечно.
Не было. Ничего этого не было. Не было ярости, пелены перед глазами, стоило услышать плач малышки. Не было удара по голове, сумевшего вывести из строя двухметрового мужика далеко не маленькой комплекции. Не было заявления в полицию, долгих разбирательств и суда, на котором ты нахлебалась грязи по самые уши. Ничего этого не было, да…
Горько усмехнулась, плотнее кутаясь в тонкую бабушкину шаль. До жути хотелось курить. Так сильно, что дрожали пальцем, а рот наполнялся слюной. И хотя я никогда до этого сигарету и в рот не брала, меньше желание от этого не становилась. Да и потом, не напиваться же мне, в самом-то деле?
Обхватив белый фарфор ладонями, принялась вертеть кружку из стороны в сторону, закусив нижнюю губу. Я ведь действительно любила его, на самом деле любила Андрея. Сильно и без оглядки. И, как и все влюблённые, искала причину в себе, пыталась понять, что делаю не так. Терпела, закрывала глаза, молчала, ждала и надеялась на чудо. Что ж…
Чудо не случилось. Да, узнав о беременности, он присмирел. Просил прощенья, давал слово, клялся своей честью и своим же воинским званием. Заврял, что больше никогда. И да, действительно держался. Год. Целый год у нас была настоящее, а не придуманная мною семья. Семья, где все были счастливы, где не было криков и угроз, где меня не били, то не оставляя следов, то специально разбивая губы в кровь, что бы не показывалась на улице пару дней или недель. Просто семья…
Наверное, я действительно дура. Но тогда я успокоилась, перестала трястись от страха, забыла, что его слова не стоили ничего ещё до рождения дочери, так с чего бы им вдруг обрасти хоть какой-то ценой? Расслабилась, глядя на то, как он играет с ребёнком, как ухаживает за ней, как опекает её.
Очнулась только услышав плач моей малышки. Я не помню, о чем я думала, я не помню что было. Помню что выскочила из кухни с первым, что подвернулась под руку. И увидев, как он лупит по щекам маленького, грудного ребёнка, не стала ничего говорить. Я просто от души ему врезала, да. Поймала врасплох, да так, что он растянулся на полу. А я…
Ну а что я?
Усмехнувшись, залпом допила гадкий даже на вид кофе. Тогда я не стала проверять, жив он или нет. Схватив документы, ребёнка и деньги, я убежала к родителям прямо в том, в чем была, не обращая внимания на косые взгляды соседей и прохожих. И положа руку на сердце, если бы он тогда умер, я бы не стала горевать, нет.
А если уж совсем честно, то сегодня я бы ещё и добила, что бы уж наверняка. Лучше отсидеть за убийство и выйти на свободу с чистой совестью, живя без страха за себя и собственного ребёнка, чем сейчас болтаться в состоянии невесомости. Неизвестность, всё-таки, страшная штука.
Поёжилась, снова вспоминая всю череду событий, слившихся почти в одно размытое пятно, случившихся за неполные три дня. Приход Андрея, Варяг, прилетевший откуда-то из очередной своей Тмутаракани и едва не отправившийся самостоятельно разбираться с тем, кто это со мной сделал. Еле удалось убедить его, что трещина в ребре, сотрясение и общие следы близкого знакомства с твёрдой поверхностью на мне — это вовсе не дело рук одного конкретного и хорошо известного нам обоим байкера. А когда всё же удалось, пришлось рассказывать неаппетитные подробности о моём неудавшемся замужестве.
Сначала ему с просьбой отвезти Марью и сдать её на руки Костину. Потом явившемуся как гром среди ясного неба Лектору. Который на мои попытки уйти от ответа не отреагировал, вообще никак. Смерил нечитаемым взглядом, насильно споил два бокала коньяка, непонятно как оказавшегося у меня на кухне и велел рассказывать. Просто, без понуканий, без длинных уговоров. И я заговорила.
Сбиваясь, проглатывая окончания, не замечая текущих по щекам слез, а после наступившего оцепенения. Я просто выложила ему всё, что есть и всё, что будет. Рассказала про суд, про то, что даже сейчас я могу точно сказать, что шансы у меня ладно если нулевые. Ярмолин тогда только чему-то невесело так усмехнулся. И крепко обнял, прижимая к себе, согревая дрожащую меня и обещая, что всё будет хорошо. Вот всенепременно. И хотя на душе стало чуть теплее от такой заботы и поддержки…
Я поймала себя на мысли, что это — не то. Не те слова, не тот голос, не тот человек. Но за неимением лучшего, как говорится, приходится довольствоваться тем, что есть. Хотя в то, что эти упрямые байкеры со слегка (а местами и не слегка) поехавшей крышей смогут что-то изменить в сложившейся ситуации. Разве что разбавят потенциальное судебное разбирательство справками из травматологии, предоставленными бывшим супругом.
Он не мальчик-одуванчик, но и банда тоже не хухры-мухры, как любит говорить ребёнок. Вот только что это меняет-то? Что?!
Потёрла переносицу, пытаясь собрать в кучу то, что по идее являлось мыслями. И сгорбилась, уткнувшись лбом в столешницу. Состояние апатии сменялось беспокойством и лёгкой истерией, что бы снова уступить место апатии и той самой, пропитавшей всё вокруг безнадёжности. От которой хотелось или выть чёртовым раненным зверем на луну, или сбивать снова кулаки в кровь об ближайшую твёрдую поверхность. Потому что я не знала, что мне делать и как быть.
Три дня с визита моего бывшего мужа прошли как в тумане. Я осознавала себя кроликом, в окружении змей и шанса выбраться из ловушки у меня, похоже не будет. Варяг, примчавшийся тогда, заставил привести себя в порядок, обработать раны и искать адвокатов. Повестка, врученная на следующий день, только усилило мою мотивацию, вынуждая стучаться во все возможные двери. Вот только все адвокаты в этом городе либо называли заоблачную цену, которую мне не потянуть, даже устроив тотальную распродажу всего своего имущества, включая моей доли в магазине, либо…
Сжалась в комок сильнее, обхватив себя руками за плечи, снова пытаясь избавиться от противного, липкого страха, ползущего из глубины души и пробирающего до самых костей. Вторым вариантов слов, звучавших мне в лицо или по телефону было банальное предложение сдаваться без боя. Потому что нет у меня шансов выиграть при всех озвученных мною обстоятельствах. И как бы я не доказывала обратгная, мотивируя прошлым решением суда, уголовным делом возбужденным против моего бывшего супруга, они всё равно стояли на своём.
Шансов нет. Дело закрыто за примирением сторон. И вообще, если всё так удачно сложилось для меня в прошлый раз, значит я нашла кому и как заплатить, что бы ребёнок остался со мною. Организовала подделку документов, сфабриковала дело, написала ложный донос…
И даже если это не так, как я докажу обратное? У меня для этого, увы, нет ни денег, ни связей, ничего. Бесперспективное, безнадёжное, заранее проигранное дело. Смиритесь, дамочка. Смиритесь.
Смиритесь…
— Не-на-ви-жу… — тихо выдохнула, врезав кулаком по столу так, что чашка, стоявшая с краю, подпрыгнула, свалившись на пол. И, жалобно звякнув, разлетелась на мелкие осколки, вперемешку с остатками кофейной гущи. — Да твою ж…
Взлохматив волосы, поёжилась от ощущения сквозняка, взявшегося непонятно откуда в пустой, закрытой наглухо квартире. Но все же слезла с табуретки, на которую забралась с ногами, и принялась собирать осколки. Пальцы тряслись, как будто у алкоголика в долгом запое, так и норовя соскользнуть по острым краям и получить ещё одно боевое ранение. И закусив губу, я старалась быть как можно более аккуратной…
Сама не заметив, как сжала руку с фарфоровым крошевом в кулак от резкого звонка в дверь и гулких, глухих ударов, раздавшихся следом за ним.
Крепко зажмурилась, невольно сжавшись в комок, и замотала головой. Выбившиеся из давно уже растрепавшейся косы волосы хлестнули по щекам, попадая в глаза и вызывая новый поток слёз. Вот только от этого и моего не желания признавать реальность происходящего, звонок не прекращался, продолжая греметь на всю пустую квартиру. И удары становились пусть реже, но не теряли ни своей силы, ни своей ритмичности. Как будто человек, стоявший на лестничной клетке, точно знал, что я здесь.
И хотел добраться до меня, во что бы то ни стало. Опять.
Словно в ответ на забившуюся в груди бешеной птицей панику, на всю кухню заиграли первые аккорды одной из моих любимых композиций группы Linkin Park «My December», разбивая повисшую в комнате вязкую тишину. Мягкий, почти трепетно звучавший голос солиста группы выводил строчку за строчкой, а слёзы, застывшие на глазах вновь потекли по щеке. И тихо, тонко всхлипнув, я подползла к столу, стянув свободной рукой с неё телефон, продолжавший играть тихую, лиричную мелодию. На этот звонок я не могла уже не ответить. Не могла и всё.
С трудом попадая пальцем по сенсору, я всё же смогла принять вызов, поднеся трубку к уху и тихо выдохнув:
— Рома…
— Я здесь, Вареник, я здесь… — так же тихо откликнулся Костин. Байкер шумно дышал, явно пытаясь сдерживать эмоции. Но всё же продолжал говорить спокойно. — Все будет хорошо, Варька, ты же знаешь.
— Даже если будет плохо? — хрипло хохотнула, рукавом кофты вытирая щёки. Тугой обруч, сжимавший грудь, лопнул с тихим звоном, разливая в душе тепло и какую-то ненужную, совсем неуместную сейчас нежность.
Но от знакомого, с нотками тревоги и откровенного беспокойства голоса становилось не так плохо, и пропадал успевший порядком надоесть привкус тягучей безысходности, заполнявший весь мой день. Хотя до сих пор хотелось курить, невыносимо, непреодолимо хотелось курить.
— Ну а как иначе? — хмыкнул Кощей. И помолчав немного, нерешительно, с долей растерянности попросил. — Открой, пожалуйста, Варь. И мы со всем разберёмся. Обязательно разберёмся.
— Обещаешь? — прошептала почти беззвучно, тут же зажав рот рукой и кляня себя за то, что снова ляпнула не подумав и не тому. Хотя назвать Кощея «не тем» я уже не могу. И, что самое важное, не хочу.