Быстрым движением он подхватил ее на руки и понес в комнату.
— Он и обрадован! — шептал Лайон. — Просто поражен… и отнесся к этому, как полный идиот.
Бережно опустив ее на кровать, он лег рядом.
— Я постараюсь осторожнее, — ласково сказал он. — А если почувствуешь, что не хочешь больше, сразу скажи мне.
— Я хочу… — она уткнулась лицом ему в шею. Голос ее звучал приглушенно. — Я люблю тебя, Лайон. И хочу, чтобы тебе было хорошо.
— Но ведь нужно, чтобы хорошо было нам обоим, а у тебя может ничего не наступить. В первый раз редко наступает, насколько я слышал.
— А разве ты не знаешь? Я хочу сказать, разве у тебя никогда… ничего не было с девственницами?
— Никогда, — улыбнувшись, подтвердил он. — Так что, сама видишь, я сейчас взволнован точно так же, как и ты.
— Просто люби меня, Лайон, и будь моим. Это все, чего я прошу.
Она прильнула к нему. Ей было безразлично, будет ли ей больно или неудобно, — просто принадлежать этому замечательному человеку уже само по себе было величайшим счастьем в ее жизни. Когда пришла боль, она стиснула зубы и не издала ни звука. А когда она почувствовала, как судорожно напряглось все его тело, она только удивилась, что он порывисто отстранился от нее. Он ведь только что стонал от наслаждения… И вдруг она все поняла и почувствовала себя вдвойне счастливой. На самом пике своей страсти он подумал о том, чтобы уберечь ее. Анна потянулась к нему и крепко обняла. Его спина была влажной от пота. И тут ее озарило: самое высшее удовлетворение — доставить наслаждение человеку, которого любишь. В это мгновение она ощутила себя самой значимой и всемогущей женщиной на свете. Ее захлестнуло еще неизведанное чувство гордости за принадлежность к своему полу.
Потом он сжимал ее в объятиях уже с иной, особой нежностью.
— Сегодня ты не получила особой радости, — сказал он. — Но потом будет лучше, обещаю тебе.
— Обещай только быть со мной. О Лайон, я так тебя люблю.
— И я обожаю тебя. Я мог бы до утра говорить тебе, как ты прекрасна. — Он погладил ее волосы. — Как ты красива… Но нам лучше хоть немного поспать. Завтра в одиннадцать репетиция.
— Репетиция?
— Ну да, так это называется. А как ты это называешь, скажи-ка мне.
Он натянул покрывало на них обоих, потом нежно обнял ее и закрыл глаза.
— Лайон… я не могу здесь спать.
— Почему? — он говорил уже сквозь сон.
— Не знаю… Что, если утром мне позвонит Элен… или Нили?
— Не думай о них. Хочу держать тебя в своих объятиях, когда проснусь.
Анна покрыла поцелуями его лицо, лоб, глаза. Затем выскользнула из его рук.
— У нас еще будет это, Лайон. Много-много раз. Но не сегодня. — Она прошла в ванную и быстро оделась. Дело было не в Элен и не в Нили — просто для первого раза было слишком много всего. Лежа рядом с ним, она не сомкнула бы глаз. А утром… К тому, что у них сейчас было, нужно привыкать постепенно. У мужчин с этим гораздо проще. Но самое главное произошло: она познала чувство любви и поняла теперь, что стоит жить ради одного этого.
Анна вышла из ванной и подошла к кровати. Она начала было говорить, но увидела, что он уже спит. Улыбнувшись, она подошла к письменному столу, придвинула к себе стопку бумаги с эмблемой отеля и написала: «Спокойной ночи, спящий красавец. До завтра. Я люблю тебя». Положив листок у телефона, она тихо выскользнула из номера.
В своей кровати Анна долго лежала с открытыми глазами, слишком потрясенная, чтобы сразу уснуть. Она заново рисовала в своем воображении весь прошедший вечер, вспоминала каждое его слово, каждое выражение на его лице. «Будет лучше, обещаю тебе». Но будет ли? Сумеет ли она вот так же затрепетать, дрожа всем телом, и судорожно застыть в экстазе, который только что испытал он? Не имеет никакого значения. Значение имеет только Лайон; держать его в своих объятиях, дарить ему наслаждение — знать, что ты способна любить, что этот прекрасный мужчина хочет, чтобы твое тело прижималось к его… Она медленно погружалась в темный, мягкий, обволакивающий сон.
Анна встала в девять. День был ясный и ветреный. Выглянув в окно, она увидела мужчину, идущего против ветра, придерживая шляпу на голове, и девушку, ждущую автобус на остановке. Ей стало жалко их. Стало жалко всех на свете за то, что они не чувствуют того-же, что она. «Бедные вы бедные! Думаете, что наступил просто очередной холодный день. Посмотрите же на меня, я хочу поведать вам, как я счастлива! Весь мир принадлежит мне. Вот в этом здании находится человек — самый замечательный человек на свете, — и он тоже принадлежит мне!» Размытая неоновая вывеска на ресторанчике, казалось, подмигивала ей. Она подмигнула в ответ. Прекрасный ресторан! Прекрасный город!
Она приняла горячую ванну, и, когда вода проникла ей внутрь и попала на свежую ранку, она явственно-осязаемо вспомнила о нем. Ликование переполняло ее.
Анна потратила много усилий, чтобы причесаться, дважды перекрашивала губы, бросала нетерпеливые взгляды то на часы, то на телефон.
В десять пятнадцать ей стало не по себе. Может быть, он. имел в виду, что встретится с нею в театре? Но он же сказал: «Мы пойдем вместе». Или он сказал: «Приходи туда»? Когда раздался телефонный звонок, она бросилась к аппарату через всю комнату. Это оказалась Нили.
— Могла бы, по крайней мере, подойти и поздороваться со мною после представления.
— Я думала, ты будешь на банкете.
— Я? Я числюсь в кордебалете. А. сейчас у меня репетиция. Ну скажи, разве можно так — устраивать репетицию перед дневным представлением? Бедняга Мэл совсем заждался меня.
— Где он?
— Внизу, в кафетерии. Мы с ним там сейчас встретимся.
— Увидимся на репетиции.
— Тебе-то зачем приходить? Скучища будет.
— Нили… никому не говори, ни слова… но есть вероятность, что ты заменишь Тэрри Кинг. Ты ведь знаешь ее номера, правда?
— Знаю ли я их?-взвыла Нили. — До единого слова! И все песни Элен — тоже. Анна, ты смеешься надо мной?
— Нет, есть один план. Я была на совещании вчера вечером. Но только никому пока ни слова, сиди тихо.
— Боже мой! Не могу поверить. Господи, подожди, я расскажу Мэлу! Пока. Увидимся в театре!
Десять сорок пять. Лайон так и не позвонил. Три раза она снимала трубку, чтобы позвонить самой, но всякий раз передумывала. Закурив сигарету, она встала у столика, глядя на лучи зимнего солнца, льющиеся из окна. Часы протикали еще десять минут… Где-то зазвонил церковный колокол. Ну и что же дальше? Так и стоять здесь, в номере, весь день? Или идти в театр одной? Нет, это будет выглядеть нехорошо. Если он уже там и не позвонил ей, то это будет выглядеть, будто она бегает за ним. Смешно! Это не Лоренсвилл, а Лайон — не просто парень, с которым ты встречаешься. Все эти глупые правила здесь ни к чему. Она решительно подошла к телефону и попросила соединить с его номером.
Сначала его голос звучал глухо. Затем он развил бурную деятельность.
— Боже мой, дорогая! Правда без пяти одиннадцать? А я-то думал, что велел разбудить себя по телефону в десять часов!
— Непонятно, когда ты мог это сделать, разве что специально просыпался среди ночи. Он глуповато рассмеялся.
— Я как раз читаю твою записку. Ну и ну, нечего сказать, галантный я кавалер! Спускайся ко мне и побудь здесь, пока я бреюсь. — Она явственно слышала в трубку, как он с хрустом потягивается. — Я закажу в номер кофе для нас.
Дверь в номер Лайона была приоткрыта, и на ее легкий стук он прокричал: «Заходи!» Лайон стоял в ванной перед зеркалом в одних трусах. Он притянул ее к себе и осторожно поцеловал, стараясь не запачкать ее мыльной пеной, и вернулся к бритью. Сама его простая манера держаться, казалось, привносила некую особую близость в их отношения, словно для нее нет и не было ничего естественнее на свете, чем вот так смотреть, как он стоит в одних трусах и бреется. Она села прямо на смятую кровать, чувствуя себя счастливее, чем когда-либо в жизни. Лайон смыл с лица пену и вошел в комнату. На этот раз он наклонился и поцеловал ее нежно и долго. Потом надел рубашку, насвистывая, повязал галстук. От охватившего ее счастья она ощущала слабость во всем теле. Никогда еще она не испытывала ничего подобного.
«Интересно, а есть ли у Лайона такое ощущение близости между нами, — подумалось ей. — Вряд ли. Столько девушек наверняка уже видели, как он бреется перед ними в одних трусах…» Она быстро отогнала от себя эту мысль. Ни одна из них не чувствовала к нему того, что чувствует она, и в этом вся разница. Ничто не омрачит самый радостный день в ее жизни! Постучал официант и вкатил десертный столик с завтраком. Лайон написал на чеке свою фамилию. Показав ей знаком на стул, он, стоя, залпом выпил стакан апельсинового сока. Затем, поставив у телефона чашечку кофе, он попросил телефонистку соединить его с номером Генри Бэллами.
Тот тоже опаздывал. Лайон рассмеялся.
— Ну, ладно, трус, давай сверим часы. На моих одиннадцать тридцать. Условимся, что оба войдем туда в одиннадцать сорок. — Положив трубку, он улыбнулся Анне. — Считаешь, что можешь созерцать экзекуцию?
— Не хотелось бы упустить такую возможность. А что будет?
— Ничего особенного. Просто несколько сильных мужчин навалятся на девчонку и вынудят ее уйти.
— Ты говоришь так, словно уже проходил через такое.
— Проходил. Могут быть слезы и истерика. То и дело натыкаешься на какую-нибудь тэрри кинг, которая оказывается потенциальной Элен Лоусон. Всаживаешь ей в спину нож, а крови нет. Вот тут ты и проигрываешь.
В лифте они встретили Генри. Если он и удивился, увидев Анну с Лайоном, то виду не подал.
В театре была вся труппа, за исключением Элен. Девушки из кордебалета сидели или толпились, прижавшись друг к другу, кутаясь в свои меховые шубки. На них были темные очки, скрывавшие отсутствие теней и туши. Они прихлебывали кофе из бумажных стаканчиков, и все казались чем-то недовольными. Нили сидела на самом краешке стула напрягшись, готовая в любую минуту вскочить с места.
Анна села в четвертом ряду с Генри и Лайоном. Торопливо вбежала Дженифер Норт, извиняясь перед всеми за то, что проспала. Режиссер отвернулся от кучки людей и добродушно кивнул ей.
— У тебя, принцесса, никаких изменений не будет. Так что, если хочешь, можешь идти и досыпать.
Дженифер улыбнулась и пошла в полутемный зрительный зал. Генри знаком предложил ей место рядом с собой. Она узнала Анну и тепло улыбнулась ей.
— Замечательно, правда? — восторженно произнесла она. — У нас настоящий хит! Я не имею права говорить «у нас», ведь я ничего не делаю. Но шоу такое замечательное, и я в таком восторге оттого, что тоже участвую в нем.
— Ты в нем очень здорово выглядишь, — искренне сказала Анна.
— Спасибо, но думаю, что, увидев мое имя в афишах, публика вряд ли повалит в театральные кассы.
— Знай себе цену, — ответил ей Генри. — Как только это шоу станет хитом в Нью-Йорке, о тебе заговорят все газеты. Гарантирую, что минимум через полтора месяца со дня премьеры контракт на съемки в кино будет у тебя в кармане.
Дженифер широко улыбнулась, у нее на щеках заиграли ямочки.
— Ах, Генри… честное слово, я бы так хотела этого. — На лицо ее набежала тень. — Но только если это будет крупный контракт, а не из тех, что заключают с начинающими актрисами.
— Начинающие актрисы часто становятся настоящими кинозвездами, — осторожно заметил Генри.
Тень стала глубже, Дженифер нахмурилась.
— Талантливые начинающие. А у меня таланта нет, Генри. Вот почему мне нужен выгодный контракт. Если мне достаточно заплатят, им придется — использовать меня на все сто процентов. Придется меня учить… готовить меня…
— Предоставь решающее слово мне. Если речь пойдет о небольшой сумме на хорошей студии и я посоветую тебе соглашаться, соглашайся. В воздухе уже носится телевидение, оно вот-вот появится, и крупными контрактами сейчас никто так легко не бросается.
— Тогда я, пожалуй, больше заработаю в Нью-Йорке. У меня есть предложения от Пауэрса и Лонгуорта, и я могла бы параллельно с этим шоу неплохо зарабатывать манекенщицей.
Генри резко повернулся к ней.
— Давай со мной начистоту, Дженифер. Тебе нужен контракт с кинокомпанией? Или карьера? Я не желаю расшибаться в лепешку, если тебе решительно все равно. И что с Тони Поларом? Насколько у вас серьезно?
Дженифер улыбнулась.
— Газеты все раздули. Я обожаю Тони, но, по-моему, ни он, ни я не спешим к алтарю. И потом, по закону я все еще остаюсь женой принца Миралло.
— Почти все газеты утверждают, что ты получишь развод. Ты только вспомни статьи, где описывали, как вы стоите перед судьей: ты — порядочная девушка-католичка, желающая иметь детей, и этот ублюдок, который не хочет ни одного.
— Ты католичка? — спросил Лайон. Дженифер пожала плечами.
— Мать была католичкой, а отец — нет. Они разошлись. Я даже не крещеная. Но ведь это никто не станет проверять, правда, Генри?
— Ты только делай, как я говорю. Ты — католичка. Ты хотела, чтобы вас обвенчали в церкви, а принц предпочел гражданский брак. На одном этом ты уже наполовину выиграешь. Потом скажешь о детях. Анна будет твоей свидетельницей.
— Я… кем?-вклинилась в их разговор Анна.
— Нам нужен свидетель. Я все собирался сказать тебе. Не волнуйся, суд будет закрытый. Тебе нужно только сказать, что ты подруга Дженифер и что она всем делилась с тобой, прежде чем выйти за йринца, что она так пылко стремилась замуж за этого подонка, что согласна была даже уехать жить в Италию и завести кучу детей. Только ни в коем случае не забудь сказать про детей.
— Но я же нарушу клятву на Библии, если скажу все это, — возразила Анна.
— Скрестишь два пальца, когда будешь присягать, — ответил ей Генри. Затем, переключив внимание на сцену, прошептал: — Ну, держитесь… сейчас начнется!
Посреди сцены стояла Тэрри Кинг, недоумевающе тараща глаза на режиссера.
— Выбросить песню?-воскликнула она. — Ты с ума сошел? Да ты отзывы читал?
— Постановка слишком затянута, дорогая, а песен у нас предостаточно. — Режиссер говорил об этом спокойным тоном, словно о чем-то вполне обычном, само собой разумеющемся.
— Ну и что? Сними другую песню. Тебе же прекрасно известно, что моя — лучшая во всем шоу!
— Здесь все решаю я, — деланно усталым тоном возразил он.
— Где Гил Кейс?
— Его здесь нет. Занят с либреттистами. Билл! Эй, Билл Тоули! — Появился худощавый юноша. — Билл, любовная сцена с тобой и Тэрри снимается. Вместо нее мы сейчас работаем над новым сольным танцем для тебя одного. Это к выступлению в Филадельфии. Вместо того чтобы признаваться в пылкой любви к Тэрри, исполнишь танец. Это ускорит темп спектакля и подстегнет ритмику.
Билл согласно кивнул, не скрывая распирающей его радости, и исчез.
— А мне что делать, пока он танцует? Сидеть у себя в гримерной?! — вскричала Тэрри. — Ты хоть отдаешь себе отчет, что если убрать любовную сцену и песню, то у меня останется всего две реплики в первом отделении да ритмический номер во втором — и все?
— Ритмический номер остается, — ответил режиссер. — Но мы ставим за тобой-кордебалет. Они будут исполнять танец до выхода второго состава.. кордебалета.
— А мне что делать?
— Вместо того чтобы петь со вторым составом, ты сместишься в левую часть сцены. Постоишь там… потом освещение с тебя уберут, и ты незаметно уйдешь со сцены, а действие будет продолжать один кордебалет.
— Это ты так думаешь! — с этими словами Тэрри схватила свою шубку и метнулась прочь со сцены.
Режиссер продолжал говорить о сокращениях и о слиянии номеров, будто ничего не произошло.
Спустя десять минут Тэрри появилась снова, прикрываясь, словно щитом, каким-то маленьким человечком, похожим на енота. Семеня ножками, «енот» пробежал по проходу между кресел.
— Ну, что еще тут случилось? — спросил он строгим тоном.
Стоящий на сцене режиссер обернулся и посмотрел на него сверх вниз.
— Где случилось? — невинно спросил он.
— Послушай, Лерой! — взвыл «енот». — Не думай, что сможешь одурачить меня своим невинным девичьим личиком. Уж кому-кому, а мне эти фокусы известны. Элен боится Тэрри. Да только на этот раз Тэрри кое в чем немножко повезло. У нее самая длинная песня в спектакле. Ты не убедишь меня, что эти ребята-либреттисты дадут Элен выбрасывать из спектакля свои лучшие песни.