— Мы как раз тоже работали, — звенящим от напряжения голосом заявила слегка порозовевшая под загаром Дженни, и Мартин про себя удивился, что эта прожженная стерва еще может краснеть.
— Над новым сценарием? — ядовито поинтересовался он. — Тем более не стану вам мешать — это должно требовать от вас полной самоотдачи. Как будет называться следующий сценарий, мисс Конелли? «Любовь в блеске софитов» или «Студийная история»?
— О чем это ты? — нахмурился Роберт.
— О том, что тебе даже надеяться не стоит на то, что твоя сверхурочная работа будет оплачена отдельно! Считай, что подпитываешь воображение этой смазливой дряни исключительно за свой счет.
Стерн, сжав кулаки, шагнул вперед, но Дженнифер по-свойски положила ему руку на плечо, и он остановился. «Замер, как теленок на веревочке, — вяло подумал Мартин. — Наверное, и я представлял собой такое же жалкое зрелище, когда находился в обществе этой светловолосой феи». Повисшую суровую тишину нарушило журчание льющегося в стаканчик кофе, и машина приветливо звякнула, возвещая о том, что бодрящий напиток готов. Торопливо выхватив стаканчик из держателя, Шеффилд насмешливо помахал полуночникам свободной рукой, отвернулся и неторопливо отправился в свой кабинет…
Мартин и раньше недолюбливал Роберта, но теперь режиссер казался ему самым коварным из всех врагов. Они по-прежнему вынуждены были работать вместе, но после того вечера уже не скрывали взаимной неприязни. Точнее, Стерн никогда и не пытался скрыть, что не выносит сценариста, но теперь свои чувства перестал прятать и Мартин. Если раньше режиссер был всего лишь объектом для его безобидных шуток и приятельского подтрунивания, то теперь их отношения превратились в настоящую войну. Утонченный сарказм Мартина жалил посильнее змеи, и он умел покинуть поле боя победителем, прежде чем Роберт успевал понять, что его опять уложили на обе лопатки.
Впрочем, похоже, отношения Боба и Дженнифер не имели продолжения. Они вежливо здоровались в коридоре, но не целовались по углам и не демонстрировали на публике своих чувств. Более того, Стерн, казалось, по-прежнему находился под опекой своей незаменимой ассистентки. Мстительный Мартин несколько раз пытался «подкатить» к ней, но всегда получал чрезвычайно вежливый и корректный, но безапелляционный отказ. Это бесило его еще больше: кто такой этот Стерн, чтобы заслужить такую преданность? Его подружка вполне имела право завести интрижку на стороне, чтобы хоть как-то отомстить Роберту за то, что он стал еще одним героем сериала про непобедимую и сексуальную Дору. Но когда Мартин намекнул девушке на измену ее кавалера, та сделала вид, что не поняла — и, насколько он заметил, попросту не поверила ему.
Мартину несколько недель не удавалось поговорить с Дженни. Иногда у них была возможность побеседовать по душам, но каждый раз его что-то останавливало. Он боялся, что она заявит ему напрямик: он, Шеффилд, был лишь еще одной ступенькой в лестнице ее бесчисленных женских побед и очередным этапом в построении карьеры, ради которой Дженнифер Конелли, видимо, была готова если не на все, то на многое. Но Мартин чувствовал: окончательное тому подтверждение отзовется в нем новой болью. Пока он мог еще надеяться на то, что играл какую-то особую роль в написанной Дженни пьесе собственной жизни. Однажды ночью он проснулся в холодном поту — ему приснилось, что она попросила у него прощения, и он с готовностью принял ее в объятия. Не сказать, чтобы такая перспектива была ему неприятна, но Мартина даже во сне напугало то, как быстро он решил забыть о прошлом. Эта девушка словно вросла в его жизнь и получила слишком большую власть над его мыслями и чувствами. Поэтому Шеффилд старался избегать ее, чтобы не бередить душевные раны.
Но уйти от общения в студии было невозможно. Дженни прохладно здоровалась с Мартином, встречая его в коридоре, и он отвечал ей столь же сухим приветствием. Когда она проходила мимо, его ноздрей касался едва уловимый аромат ее волос, и в памяти невольно всплывали картины их единственной проведенной вместе ночи. Шеффилд гнал от себя воспоминания, но избавиться от них полностью не мог. Синеглазая фея по-прежнему занимала слишком большое место в его жизни. Он ревновал ее и к Роберту, хотя тот, по-видимому, уже получил почетную отставку, сыграв роль статиста при королеве сценариев, и к другим абстрактным мужчинам, которые наверняка были в ее жизни, и к успеху, который так легко пришел к Дженнифер.
Помирившись с лучшим другом, Джеймс старался так или иначе привлечь его к работе над новыми фильмами. Он присылал ему сценарии на рецензирование и даже иногда просил «смягчить» те или иные сцены. Правда, Мартин делал это без особой охоты — особенно после того, как однажды оказавшаяся при обсуждении ее сценария Дженнифер с царственным видом заявила, что не возражает, если «коллега» будет ее править — при условии, что потом ей покажут правки и дадут возможность настоять на своем, если возникнет необходимость.
Несмотря на то что наглая девица была его конкуренткой, Мартин не мог не признать: мисс Конелли — чрезвычайно талантливый сценарист. При том, что ее сценарии отличались той самой «жесткостью», которой не хватало ему, они были написаны ярко, броско, основывались на небанальных сюжетах, изобиловавших хитросплетениями и неожиданными поворотами. Приключения великолепной Доры еще не вышли на экран, но аналитики Джеймса уже пророчили им оглушительный успех. Некоторыми пассажами Мартин зачитывался так, что забывал о времени. Он почти не видел изъянов в ее работах, но каждый из тех, что он находил, становился личной маленькой победой Шеффилда.
Дженни прекрасно устроилась и в студии. За несколько недель она умудрилась стать всеобщей любимицей, завела друзей и подруг, с которыми увлеченно пила кофе и спорила в перерывах между съемками. Слыша ее мелодичный смех, Мартин несколько раз порывался выйти в коридор и присоединиться к компании, но всегда удерживался. Раньше он считал себя любимцем публики, особенно дам, хотя и мужской персонал относился к нему терпимо. И лишь с приходом Дженнифер он начал ощущать себя чужим здесь.
Новая сценаристка стала своеобразным катализатором, при помощи которого проявилось отношение сотрудников к Мартину. Он считал это несправедливым — конечно, у него могла сложиться репутация перфекциониста и изрядного зануды, но лишь потому, что он всегда больше других беспокоился об общем деле. Но благодаря Дженнифер и ее дружелюбному настрою Мартин почувствовал, что полностью оторван от коллектива. Его не приглашали на перекуры, не говоря уже о том, чтобы позвать в гости или на пикник. Шеффилд вдруг понял, что он не существует для большинства своих коллег как личность — только как придирчивый сценарист, который вечно толчется на площадке и всячески затрудняет съемочный процесс. Он держался на расстоянии, и сотрудники принимали это расстояние как само собой разумеющееся. Фактически во всей студии у него был только один друг — Джеймс Дайнекен. Так Мартин и пропустил момент, когда из «своего парня» превратился в «злого гения». Поэтому, даже слыша болтовню прямо за дверью своего кабинета, он не сомневался: стоит ему встрять в общий разговор, у большинства сотрудников тут же найдутся неотложные дела, а остальные замолчат. Не то чтобы ему очень хотелось общаться с ними — скорее, Шеффилд просто ревновал всех к Дженни.
Однако, несмотря на внешнюю благожелательность Дженнифер, Мартин чувствовал, что и в ее душе кипят нешуточные страсти. Иногда он ловил на себе ее задумчивый взгляд, который, впрочем, она быстро отводила. Ей не могло быть приятно работать бок о бок с одним из своих «подопытных», а уж тем более — с двумя. И если Роберт с высокой долей вероятности был предупрежден о том, что история его страсти станет основой для будущего сценария, то Шеффилда использовали вслепую. Наверняка Дженни надеялась, что они больше никогда не встретятся. Но коварная судьба распорядилась иначе — и Мартин не знал, благодарить ее за это или проклинать. Женщина, которую он готов был отвоевывать у кого угодно, была от него на расстоянии вытянутой руки, но при этом совершенно недоступна.
Порой он несколько дней готовил обличающие и обвинительные речи, в которых требовал объяснений и со всей возможной суровостью клеймил лживую любительницу приключений. Но, как только Мартин видел в коридоре хрупкую невысокую фигурку с гривой непокорных светлых волос, весь его настрой моментально исчезал, и он проходил мимо, выдавливая из себя лишь вялое приветствие. Он по-прежнему терялся, когда она была рядом, правда, Дженнифер могла с легкостью его рассердить, и тогда Мартин словно облекался в броню сарказма и ярости, забывая об израненной душе.
Они редко сталкивались на людях, но, когда это случалось, в их баталиях не было победителей. Дженнифер жалила по-змеиному: исподволь, полунамеками, пробуждая воспоминания и многозначительно упоминая о вещах, которые были понятны только им двоим. Мартин не оставался в долгу, в глаза ей и на каждом углу заявляя о том, что новая сценаристка чрезвычайно неразборчива в связях. Их стычки походили на изысканные поединки на рапирах, когда каждый из противников старался уколоть другого в рамках своего понимания «спортивности». Внешне все выглядело так, словно сценаристы обмениваются любезностями, и лишь Мартин знал, как его задевает изощренная язвительность коллеги-соперницы. Иногда ему, правда, казалось, что и Дженни больно от его слов.
Баталии разыгрывались публично, а пообщаться наедине у них не получалось. Пройти несколько шагов по коридору и постучать в дверь коллеги было для них гораздо сложнее, чем написать самую «убойную» сцену. Сидя у себя, Шеффилд порой остро чувствовал присутствие Дженни за стеной…
И когда однажды в кабинет постучали, Мартин почему-то сразу понял, что это она. После разрешения войти Дженнифер шагнула на ворсистый ковер и прикрыла за собой дверь. На ее лице была написана решимость, и Шеффилд вдруг ощутил себя нашкодившим школяром, которого сейчас отчитает преподавательница.
— Я хотела поговорить о Роберте, — без лишних церемоний заявила Дженни. — В последнее время ты прохода ему не даешь, и я полагаю, что знаю почему.
— Неужели? — Приятное возбуждение Мартина тут же сменилось глухим раздражением. — Я тоже знаю почему. Стерн — бездарность и работает чрезвычайно плохо. На самом деле его давно пора гнать со студии, но Джеймс пока так не считает.
— Неправда! — возмутилась Дженни и, сделав шаг вперед, наклонилась к Мартину, опершись ладонями на разделявший их стол. — Роберт прекрасно снимает, и это всем известно — даже Джеймсу. А ты стал сверх всякой меры придираться к нему после того вечера, когда увидел нас вдвоем.
— Не льсти себе, дорогая, — фамильярно сыронизировал Мартин, с трудом отводя взгляд от цепочки, покачивающейся в декольте Дженнифер в опасной близости от его лица. — Меня не интересует, с кем и как ты спишь. Развлекайся хоть с грузчиками, которые тираж привозят, — меня это даже не очень удивит. Стерн — паршивый работник, и это все, что меня беспокоит.
— Роберт — талантливый режиссер, а ты мешаешь ему работать! У него всегда прекрасно получалось снимать кино. В отличие от тебя, его не только ценит руководство, но и уважает съемочная группа! А из-за твоих придирок он не может творить по-настоящему! — Дженнифер сердито смотрела на него.
— Творить? — Мартин не сдержал смеха. — Роберт у нас теперь не только руководитель, которого все вокруг просто обожают, но еще и творец? Как бы к нему ни относились актеры, он не отличит талантливое творение от бездарной поделки, даже если они оба поочередно укусят его за нос!
— Значит, ты хочешь войны? — угрожающе поинтересовалась Дженнифер. — Предупреждаю тебя, что я здесь всерьез и надолго, и об этом уже все знают. Если ты надеешься дискредитировать Роберта и меня, то ничего у тебя не получится — я приму меры.
— Интересно, а сам-то Стерн знает, что стал одним из твоих подопытных кроликов? — потеряв терпение, рявкнул Мартин. — Ты сказала ему сразу или решила, что хватит с него и пары поцелуйчиков? В конце концов, узнать себя на экране — великолепный сюрприз, даже для режиссера.
— Между мной и Робертом совсем другие отношения! Он никогда не будет фигурировать в моих сценариях — разве что в качестве мудрого старшего брата или наставника.
— Неужели в этой студии только мне посчастливилось стать героем приключений Доры? — ядовито поинтересовался Мартин. — Все остальные не удостоились этой высокой чести?
— Я предупредила. — Дженнифер тяжело вздохнула, выпрямилась и бросила на него холодный взгляд. — Наверное, тебе пора задуматься о собственной карьере, поскольку в последнее время Джеймс явно отдает предпочтение моему проекту! Если ты будешь мешать Роберту работать, тебе придется иметь дело со мной.
Шеффилд задохнулся от возмущения. Эта нахалка еще смеет угрожать ему не только в собственном кабинете, но и в студии, совладельцем которой он является! Когда она повернулась к двери, даже ее спина, казалось, выражала осуждение и угрозу. И Мартин вдруг осознал, что она сейчас уйдет из его жизни — в очередной раз.
— Почему? — Он почувствовал, что его голос предательски дрогнул, но остановиться уже не мог. — Ради всего святого, почему? Что я сделал, чтобы заслужить такое отношение?
Она замерла, положив ладонь на ручку двери. Сначала Шеффилду показалось, что она не ответит, но через несколько секунд Дженни, резко повернувшись, заговорила. Ему даже почудилось, что она хотела опять подойти к нему, но удержалась.
— Я мечтала писать с детства — и грезила, чтобы мои сценарии экранизировали. Но было две проблемы. Первая из них — жанр. Любовные сценарии сейчас не в моде, сам знаешь. Режиссерам и продюсерам нужно, чтобы было побольше крови, драк и мистики, а не «любви в богатом доме». Но эту проблему, как видишь, я решила…
— Но при чем тут я? — недоуменно спросил Мартин.
— Именно тут — ни при чем. То, что произошло с тобой, точнее, с нами, часть второй проблемы. Я могу прекрасно описывать души и мысли актеров, проникать в их глубокий внутренний мир. Но этим историям ведь нужны физиологические подробности, а с ними у меня есть сложности. Поэтому я и решила, что не будет никакой беды, если я стану сначала проверять свои сценарии на практике, а только потом доделывать. Иначе мне казалось, что все они недостаточно проработаны, несовершенны.
Мартин судорожно сглотнул. В описании Дженнифер он как бы видел себя — ему ведь тоже надо было добиться идеальной игры, для чего он и привлекал к личным отыгрышам многочисленных женщин. Он узнавал себя — перфекциониста и трудоголика, подчинившего всю жизнь работе. И в то же время не узнавал — неужели и он был настолько циничен и столь же бездумно использовал окружающих? Нет, этого не может быть!
— И все, что ты пишешь, взято из жизни? — с трудом выдавил он из себя.
— Разумеется, все. — Дженнифер повернулась к нему, и ее взгляд стал надменным. — Кое-где, конечно, есть и натяжки, но без них никак не обойтись, сам знаешь. Некоторые условности и допущения вполне позволительны для развития сюжета. А остальное, естественно, из жизни. Как может сценарист писать о чем-то, что не проверил на собственном опыте?
— И по каким же признакам не подошел для этой проверки душка Роберт? — не удержался уязвленный Мартин. — Или он все же недостаточно хорош для тебя? Ведь ты чем-то руководствуешься, выбирая себе мужчин…
— Роберт не такой, как ты, — презрительно скривилась Дженнифер. — Он чище, выше всего этого. Наверное, ты не сможешь понять, но между мужчиной и женщиной может быть и просто дружба, без всякого секса.
— И каково это будет услышать бедняге Роберту? — усмехнулся Мартин. — Что даже такая нимфоманка, как ты, пачками укладывающая мужиков к себе в постель, не согласна переспать с ним?
Он понимал, что ведет себя отвратительно, но ничего не мог с собой поделать. Мысль о том, что какого-то режиссера Дженнифер ставит выше него, ужалила змеей и оставила горечь, которую надо было срочно выплеснуть — неважно на кого. Побледневшая и рассерженная Дженни выпрямилась и взглянула ему прямо в лицо: