не лучше бабушки-вахтерши в общежитии: не пропуская честные лучи солнца, но позволяя просачиваться холоду и сквознякам.
– И? – мне стало очень любопытно, что же там узрели мои спутники, пока я была в отключке.
– Судя по увиденному, если это, конечно, не игра воображения и не постановка, – мы где-то в Европе галантного века, – наконец провозгласил Адриано.
Я порылась в закромах памяти, выуживая все, что знаю об этом времени: правление Людовика XV, фаворитки, войны, не громкие, но постоянные свары между герцогствами и странами. Мадам де Помпадур, Вольтер, Монтескьё, Руссо… Да много чего.
Все еще переваривала услышанное: выходило, что до нужного временно́го отрезка не дотянули лет сто как минимум. Дейминго же, видя мое состояние, осведомился, в порядке ли я и смогу ли самостоятельно передвигаться, поскольку нужно как-то выбираться отсюда. Пришлось его заверить, что взгляд у меня, как и прежде, цепкий, воля железная, нервы канатные, а язык острый. Так что, в случае чего, зацеплю, оглушу, повяжу и порежу! На этот выпад Таргос ехидненько уточнил: а как насчет просто ходить? Кивнула, подтверждая, что и сей подвиг мне по силам. Заявление, конечно, было больше бравадой, и свекор фыркнул, давая руку, чтобы смогла на нее опереться.
Шагнула, покачнулась, но сразу же выровнялась и решила лично узреть картину, которая заставила Адриано думать, что мы вляпались в эпоху Просвещения. А ведь я рассчитывала, что нас вынесет в 1584 год. Увы, моим чаяниям не суждено было сбыться. Надежды разрушила юная синьорита, которая вышла из остановившейся у дома кареты. Я увидела корсаж, едва прикрывающий грудь, талию, утянутую настолько, что ее можно было обхватить двумя ладонями. Высокая, чуть ли не в половину роста, прическа прелестницы, напудренное до белизны лицо, неестественно яркие губы и щеки, мушка на скуле и черная бархотка на шее – те детали, что выдают эпоху без слов.
Увы, эта девушка была явно не из периода Возрождения, славившегося чистотой линий и естественностью красоты, простыми прическами и глухими платьями.
Я так засмотрелась на дитя эпохи, что едва не прозевала главного: она входила в двери дома, где мы обретались. Чувство, что я любовник, застигнутый на горяченьком, не покидало, пока мозг лихорадочно соображал, куда же спрятаться. Все втроем мы в одном месте скрыться не могли, а посему Адриано с верткостью ужа ввинтился под кровать (и так ловко это сделал, словно специально тренировался), а мы со свекром поделили платяной шкаф. Надо сказать, очень вовремя поделили, ибо красавице отчего-то вздумалось посетить именно нашу комнату.
Вошла она не одна, а в сопровождении то ли местного слуги, то ли чичисбея.
– Я желаю видеть Джованину немедля. Позови ее! – нервный надменный голос красавицы разлетелся по комнате осколками разбившегося хрусталя.
Прислужник скрылся, а гостья в нетерпении начала похлопывать веером по раскрытой ладони.
Мы со свекром партизанили из шкафа. К слову, в последнем наличествовало столько платьев, что там легко можно было спрятаться даже с открытыми дверцами, как в молодом, но густом ельнике. Дейминго, как и я, страдавший излишним любопытством и не считавший это пороком (скорее уж средством повышения уровня образования), прильнул к щели между створками. Увы, наблюдать в столь узкое смотровое отверстие нам обоим было жутко неудобно, а посему родственничек, не мудрствуя лукаво, совсем по-мальчишески начертил на дверце фигуру (вызвавшую в моем сознании жутко неприличные ассоциации). Та, на мгновение засветившись алым, погасла, а нам как через мутное слюдяное окошко открылась преинтереснейшая картина. Жаль лишь, что размер «экрана» был не более дисплея телефона.
В комнату вплыла светловолосая кокотка в дезабилье, состоящем лишь из тонкого спального платья, расшитого кружевом и убранного голубыми лентами. Точеные ножки в чулках, что во все времена будоражили мужское воображение, и мягкие домашние туфельки – не иначе, недавно дева встала с постели?
Гостья при виде вошедшей скривилась:
– Джованина, право, что за вид в полуденный час! – вместо приветствия выдала она.
Засоня ничуть не смутилась, лишь повела плечиком и промурлыкала:
– Для кого полуденный, а для кого – рассветный. Князь Бальтассире был столь учтив, что довез меня в своей карете из игорного клуба до самого дома. Он был столь обходителен, что я, как истинная синьора, не могла не пригласить его на чашечку горячего шоколада…
И тут же, не давая гостье, поборнице морали, вставить хоть слово, прощебетала:
– Дорогая сестра, вижу по твоему лицу, что ты не пробовала еще этот божественный напиток. А жаль. Он великолепен! Надо исправить это упущение сию минуту, – и лукавая красавица потянулась к колокольчику для вызова слуг.
– Без надобности, – бросила пришедшая. – Я явилась сюда не за этим. Ты позоришь нашу семью, Джованина. Ты… ты…
– Содержанка, живущая в доме своего патрона и принимающая у себя в спальне иных мужчин? – невинно подсказала кокотка.
– Как поэтично ты говоришь об образе шлюхи! – наконец-то выплюнула из себя гостья.
Налет игривости вмиг слетел с хозяйки.
– Возлюбленная сестра, ты забываешься… – насмешливо протянула она. – Украшения, что сейчас на тебе, не из нашей фамильной шкатулки. А содержание родового поместья? Не твоя ли это заслуга? Хотя нет, не твоя. Откуда у бедной добропорядочной синьориты такие средства?
– Из-за тебя от партии со мной отказался Матео! – гостья все же сорвалась на крик. По ее щекам потекли слезы, размазывая слой белил и румян. – Сказал, что не будет родниться с семьей Гонзага!
– Глупая… – Джованина хотела было обнять сестру, но в последний момент остановилась. – Глупая Алессия. Если лишь в этом беда… я сегодня же попрошу аудиенции у его преосвященства Бенедикта Четырнадцатого… он не сможет мне отказать.
Глаза гостьи расширились от удивления:
– Только не говори, что новый папа, принявший сан лишь несколько месяцев назад…
– Тоже когда-то был моим любовником. Причем каким!.. К тому же, что бы ни твердили церковники простолюдинам, Рим – это большая постель, где под подушкой всегда будут лежать еретические книжки и любовные романы, – мечтательно протянула бесстыдница. – Вот увидишь, твой Матео после проникновенной проповеди будет просить извинения.
Я и свекор были столь увлечены беседой сестер, что не заметили, как слишком сильно прильнули к дверце, и она, не выдержав натиска, распахнулась, и мы вывалились в комнату под дружный женский визг (и мой в том числе).
Синьориты прошедшей эпохи голосили отчаянно и на одной ноте. Непрекращающаяся звуковая атака подтверждала, что Италия – родина оперного пения, а ее уроженки, даже не имея голоса, способны пищать без передыху долго и упорно. Я искренне сожалела, что наше появление было не столь эффектным, чтобы дамы лишились чувств от увиденного сразу же, и все же лелеяла в душе надежду: прооравшись, они грохнутся в обморок. А что? Благородные синьориты галантного века славились тем, что часто и прицельно пикировали в объятья кавалеров, закатив глазки.
Но то ли
свекор не тянул на того, ради кого стоит затевать обморок, то ли сестрички попались покрепче нервами. Я же, закричавшая в первые мгновения от неожиданности, сейчас пребывала на четвереньках и пыталась выпутаться из платья, спрутом обвившего мою шею.
Когда из-под кровати показалась рука, в паутине и пыли, девицы взяли верхнее «си». А я испугалась за свои барабанные перепонки и стекла.
Из раскрытой ладони оборотня ударил пучок света, прицельно попав сначала в одну, потом в другую недооперных див. Прелестницы замерли в неловких позах, но звук их голоса, все еще гулявший по комнате, вызывал нестерпимое желание потрясти головой, чтобы из ушей вылетели остатки звука.
Тем временем в коридоре послышался топот. Кто-то явно спешил на вой этих двух сирен. Краем глаза заметила, как Адриано пытается вылезти из-под кровати, ухватившись обеими руками за ножки спального ложа. Судя по попыткам выбраться из мебельного капкана, залезть туда было куда проще. Свекор же больше напоминал барахольщика, зарывшегося в свои богатства с головой: он был в дамской шляпке, с которой, прямо у него перед носом, свисал чулок, ноги родственничка надежно спеленал подол платья. В остальном же – перемазанный грязью как черт, с подпалинами на лацканах, Дейминго отбивался от дамских туалетов с упорством монаха, атакованного работницами квартала красных фонарей с непристойными предложениями (в смысле тихо, но настойчиво).
Мне первой удалось выбраться из текстильного плена, и я рванула к дверям, пытаясь сообразить, что же делать? Под руку попался шлейф. Потянула на себя находку и поняла: весило сие произведение портняжного искусства чуть ли не двадцать килограммов. Решение пришло мгновенно.
Ухватившись поудобнее за подол, я по дуге запустила наряд не хуже, чем метатель молота свой спортивный снаряд. Юбка в полете раскрылась колоколом и раззявила кринолины, словно пасть. Жаль, что летело платье хорошо, но недолго, сдесантировав в лицо слуге (как раз тому самому, что привел гостью в комнату). Мужчина инстинктивно выставил руки, пытаясь уклониться от привиденистого туалета. Воспользовавшись тем, что все внимание визитера поглощено юбками, я, не целясь, подняла ногу как можно выше в импровизированном фуэте. По стону, донесшемуся из-под вороха ткани поняла – попала. Знать бы только еще куда.
– Отойди, мешаешь, – крик Адриано, голова которого показалась из-под кровати, и свою порцию заклинания стазиса получил уже прислужник.
Оборотень, отфыркиваясь и матерясь сквозь зубы, вылез из-под кровати наполовину, когда свекор, избавившись от дамского гардероба, подошел к мученику и, ухватившись за обе руки хранителя, выдернул его из-под ложа, как дедка приснопамятную репку.
Обозревая учиненный нами погром и три статуи (одна в позе скрюченного футболиста, стоящего в «стенке», которому мяч прилетел в самое оберегаемое место), оборотень выдохнул:
– Спасибо, конечно, что зафиксировала его на месте: заклинание стазиса действует только на относительно стабильный объект.
Он не договорил, но во взглядах обоих спутников читалось: они сочувствуют бедняге, в глазах которого застыла боль, понятная лишь мужчинам.
Адриано решил сменить тему разговора и излишне оптимистично заявил:
– Зато во всем случившемся есть один существенный плюс – мы теперь точно знаем, в какое время нас занесло.
Свекор скептически воззрился на говоруна.
– И в какое же?
– Это 1740 год. Именно тогда Бенедикт Четырнадцатый, он же Просперо Лоренцо Ламбертини, получил папский сан. К слову, его понтификат был примечателен укреплением церковной власти, подписанием ряда мирных договоров и расцветом просвещения. После смерти ему даже был поставлен памятник, причем не в Италии, а в Англии, с надписью: «Любимый папистами, уважаемый протестантами, клирик без хвастовства и алчности, князь без фаворитов, папа без непотов». А еще…
Адриано вещал минут десять, не меньше.
Его глаза блестели, рассказ был вдохновенен, и судя по всему, оборотень оседлал любимого конька истории. Увы, ни я, ни свекор не были настроены слушать пусть и весьма занятную, но все же лекцию об очередном наместнике Бога на земле.
– Понятно, что этот Бенедикт был хороший мужик, – решила осадить лектора. Пусть грубо, зато отрезвляюще.
Некстати припомнилось, что этот римский папа являлся и любовником одной из сестричек, ныне украшавших интерьер. Ну да это простительно тому, кто сумел предотвратить несколько войн, построить кучу университетов и академий, дать возможность обучения женщинам, обнародовать папскую буллу против порабощения коренных народов Америки и других стран, да и много чего другого. Ну должен же был быть у этого Бенедикта хоть один недостаток? Тем более такой очаровательный. Я еще раз глянула на вздернутый носик Джованины. А она была красавицей, даже по меркам двадцать первого века.
Глава четвертая
Венецианские маскиРим, 1740 г.
– Ну, раз мы теперь знаем, где и когда оказались, может, стоит попробовать совершить еще один прыжок? – предложила я и тут же удостоилась внимательного, испытующего взгляда свекра.
Адриано же, воспользовавшись паузой, не преминул уточнить:
– А может, сначала вы оба объясните мне, что происходит?
Таргос его вопрос проигнорировал, я же согласно кивнула, но то, как разглядывал меня старик, заставило озвучить иные мысли:
– Что не так? – я нервно повела плечами.
– Боюсь, что все не так.
Оборотень, уже было открывший рот, осекся. Дейминго пришлось пояснить:
– У тебя резерв на нуле. Разве сама не чувствуешь?
Признаться, я и силой-то своей толком управлять не умела, а уж резервом… Ну да, ощущала некоторую пустоту и усталость, но мне это казалось само собой разумеющимся – побегай-ка столько… к тому же еще и особенности моего «интересного положения».
– Нет, а должна?
– Должна, – припечатал старик. – К тому же перенести троих взрослых и ребенка на несколько веков назад…
– Какого ребенка? – недоуменно воскликнул Адриано и выставил ультиматум: – Или вы мне сейчас все рассказываете, или я отказываюсь вам помогать.
Переглянулись со свекором, прикидывая: справимся ли сами. По всему выходило, что нет. Слишком мало знаем об истории Италии и Рима этой эпохи. А без точных отправных координат, будь у меня резерв хоть до краев, перенестись в нужное время не сможем. В тот раз у меня был якорь в виде тени, которую притягивало к телу хозяина. А в будущее же, пока не найдем нового Распределителя, соваться нельзя.
– Присядь, разговор будет долгим, – начал свекор.
Я была ему благодарна за то, что он взял на себя роль рассказчика – сил озвучить нашу историю у меня не было.
Пока мужчины беседовали, «соляные статуи» несколько раз пытались ожить, но щелчки пальцами то оборотня, то старика возобновляли заклинание. Как поняла – кроме слуги, в доме более никого не было. А посему я позволила себе немного расслабиться и неожиданно то ли провалилась в обморок, то ли просто отрубилась.
Очнулась от того, что кто-то тормошил меня за плечо. Сонно сощурилась. За окном алел закат, сравниться с ним могли лишь уши свекра и пунцовые щеки Адриано. Похоже, мужчины поговорили продуктивно. Присмотрелась. Фингалов ни у одного не было. А жаль. Но судя