другие картинки: молочно-белая кожа с россыпью веснушек, рыжая прядь и бег тысячи мурашек по плечам. Наши соприкасающиеся стопы, его острые колени и тихий шепот: «Любимая». Нежность поцелуев, едва уловимых, скользящих по щекам, ключицам, груди, подрагивающему животу, бедрам. Лим. Мой стон под тяжестью его тела становится тем переломным моментом, когда чуткость сметается волной страсти. Он ворчит, напрягается, борясь с внутренним пламенем нестерпимого огня, чтобы хоть еще немного удержаться на грани меж ожиданием и наслаждением. А я – распятая на ложе, нетерпеливая и разгоряченная. И наше единение. Полное, глубокое, такое, что кажется, соединяются не тела – души.
Наверное, в одну из таких ночей небо и решило подарить нам маленькое долгожданное чудо, которое сейчас росло у меня под сердцем.
Адриано же, не подозревавший о моих мыслях, принял блуждавшую на моем лице улыбку на свой счет.
Оборотень хищно, торжествующе улыбнулся и, красуясь, оперся о бедро. И тут же был остановлен обманчиво-ленивым голосом Дейминго:
– Я, конечно оценил твои прелести, но боюсь, что ты, Адриано, все же не в моем вкусе. Вот если бы у тебя были округлые бедра и волнующая женская грудь…
Блохастого как ушатом холодной воды окатили. Он отвернулся, продемонстрировав нам то место, откуда у приличных оборотней растет хвост, и начал деловито стаскивать одежду с поверженного, поскольку та, что была на нем до трансформации, порвалась в клочья.
В город мы прибыли после полудня. Синьор в годах, безусый юнец и их слуга. Впрочем, теперь Адриано смотрелся на осле более чем уместно.
Венеция… если бы мы отправились сюда в свадебное путешествие с Лимом в наше время, город бы меня, возможно, покорил. Но стечение обстоятельств напрочь выжгло какой бы то ни было налет романтизма.
Над нами покачивалась узкая крыша каюты гондолы, мелодичная песнь barcaiolo (хранитель пояснил, что именно так венецианцы меж собою величают гондольеров) почему-то раздражала.
Лагуна, что виднелась вдалеке, фриульские заснеженные вершины, улочки, вымощенные (хотя создавалось ощущение, что выгрызенные у моря) площади, причудливая сеть каналов, громады зданий, величественный мост Риальто и собор Святого Марка – вся эта пьянящая красота, которую с завистью комментировал Адриано, была мимо. Мимо моего сознания, мимо души и мыслей.
Оборотень заливался соловьем, что наводило на невольные мысли: спустив пар, один хвостатый пошел на второй круг ухаживаний. Но на этот раз, хоть убей, я не представляла, что могло его заинтересовать. Хотя, может, это у него условный рефлекс – флиртовать со всеми мало-мальски симпатичными барышнями?
Летящая музыка тарантеллы сменялась веселым крестьянским тресконом, перебивалась беззаботной гальярдой, смешивалась с воркованием голубей и задорным смехом опьяненных страстью и танцами пар.
– Здесь всегда так? – решила уточнить у нашего «извозчика», ибо увиденное поразило. Слишком пестро, слишком живо и ярко.
Это напоминало веселье праздника, но никак не повседневные будни.
– Юный синьор впервые в Венеции? – понимающе улыбнулся гондольер. – Закончилось время поста, и ныне власти смотрят сквозь пальцы на мелкие грешки и плотские страсти своих горожан. Сейчас время карнавала, когда равны и графы, и простолюдины.
Только после его слов я обратила внимание, что нет-нет да и промелькнет в толпе маска, скрывая лик венецианской девы, а черное кружевное покрывало – порою и цвет волос.
Впереди показалось палаццо.
Галерея белокаменных колонн, стрельчатая арка в готическом стиле, ажурные парапеты – Дворец дожей напомнил мне красавицу в кринолине, присевшую в реверансе. Он словно поощрял ленивой улыбкой истинной венецианки, скрывающей под обманчивыми смирением и почтением властность и жестокость (это если вспомнить, что дворец – еще и судилище, резиденция правителей, место, где заседали совет и сенат). Эта красавица, полная аристократизма, алебастровой красоты, умная и расчетливая, затянула в свои стены не одного еретика, не одного преступника отправила на костер и плаху.
Ступив с гондолы на террасу, мы оказались на площади. Голубей здесь было раз в десять больше, чем праздных зевак. Эти пернатые так же нагло, как их римские потомки, облепляли незадачливых обывателей, решивших покормить «вестников мира».
Не к месту вспомнила, что именно голуби – самые кровожадные птицы, которые зачастую насмерть заклевывают себе подобных и даже не из чувства голода или ведомые инстинктом размножения, а из-за соперничества за пару крошек, в то время как рядом будет лежать целый батон. Наверняка тот, кто окрестил этих любителей метить памятники «мирными птицами», не знал об особенностях биологии сих милых летунов. По мне, так гораздо более миролюбивая зверушка – анаконда – сожрала кролика раз в месяц и лежит шлангом, никого не трогает.
Дворец впечатлял, впрочем, как и его охрана.
– И как ты собрался проникнуть внутрь к этому, как его… источнику? – решила озвучить наши со свекром сомнения.
Адриано загадочно улыбнулся и, выудив из кошеля пару монет, направился к дворцу, беззаботно что-то насвистывая и при этом фальшивя так, что узнать мелодию не было никакой возможности. Проще вообразить, что это виртуозная в своей дисгармонии импровизация. Старик лишь покачал головой, когда этот неунывающий ловелас походя приобнял какую-то субретку, пройдя еще немного, приблизился к загадочной маске и прошептал ей на ушко несколько слов, от которых даже мочки у слушательницы порозовели. Потом обернулся, развел руки вроде бы в приветствии, стремясь обнять совершенно незнакомого синьора, и растворился в толпе.
– За что никогда не любил оборотней во все времена – эти пройдохи умели виртуозно скрываться в людской толпе. Если они не пользуются магией и не пытаются трансформироваться – даже инквизитор может пройти мимо, так и не догадавшись, что рядом двуипостасный, – с досадой обронил свекор.
Мне же не давало покоя другое:
– Как вы думаете, кто все же за этим стоит?
– Боишься, что найденного нового Распределителя отправят к праотцам раньше, чем выпустят Лима?
– Да, – ответила честно и без обиняков. – Хотелось бы подстраховаться.
– Я тоже об этом думаю. Постоянно. Но пока слишком мало знаю. Могу с уверенностью сказать, что есть несколько претендентов: клан Моро с их выдвиженцем – Барто. Он человек, маг, уже в годах. Дар, как не сложно догадаться, ясновидящего с ориентацией на вероятника. Впрочем, как и всех остальных. Вторые – род Альтенбург, который сделал ставку на юную Хольгу. К слову, нет девы более непохожей на ангела, чем эта ундина. Кроткая овечка с пастью хищницы. Третьи – Сейнс-Кантург-Гермская династия, которая поддерживает Виджея. С виду этот тролль – ученый-теоретик. Ему интересны лишь изыскания в области временно́й магометрии. Но ни один истинно увлеченный ученый не станет лезть в политику – слишком грязно и хлопотно. Так что мое личное мнение – это маска, как и у всех остальных. Следующие – семья драконов Танваров. Она выдвигает Лакшая – изворотливого ящера и талантливого дипломата. И наконец, самый юный – Франческо. Он наг, и, что примечательно, за ним
единственным не стоит родовой бастион из бесчисленного числа кровников или просто заинтересованных.
– Ничего себе – несколько кандидатов … – протянула озадаченно.
– И заметь: это только верхушка айсберга. Так сказать, те стяги, которые уже гордо реют. Скорее всего, есть и темные лошадки, что появятся чуть позже.
За познавательной беседой время пролетело незаметно, и возвращение Адриано стало для меня неожиданностью.
Оборотень лучился довольством. Правда, золотых у него уже не было. Зато от информации хвостатого буквально распирало, как иного Казанову – от мук творческого секса.
– Пауло Реньер – нынешний дож – сегодня вечером устраивает бал-маскарад в честь начала карнавала, – с ходу выкинул козырь оборотень.
– Наверняка по приглашениям… – с сомнением протянул Дейминго.
– Об этом я тоже узнал, – усевшись поудобнее на парапет, стал рассказывать Адриано.
Оборотень поведал, что бал начинается спустя какую-то пару часов. Все приглашенные – благородного сословия и в масках. Сейчас знатные синьоры и синьориты усиленно готовятся к торжеству, подводя сурьмой брови, накладывая на щеки белила и пудря парики. Но уже совсем скоро гондолы с аристократическими пассажирами начнут причаливать к площади Святого Марка.
– Поэтому у нас не так много времени на приготовления, – подытожил Адриано.
Платье удалось-таки достать. Причем даже такое, в которое я влезала, не затягиваясь в корсет. Как оказалось, не все венецианки стройны, а продать свои портновские умения мастеру ножниц и иголки хотелось каждой: и пышке и худышке. Посему выбор торжественных одеяний в салоне платьев был весьма обширен.
Я стояла перед зеркалом в голубом муаровом платье, покорявшем своею красотой и изысканностью. Оно ладно облегало фигуру, подчеркивая достоинства, но у него был один существенный недостаток: слишком совершенно и в этом своем совершенстве – абсолютно неудобно. Оттого, как только я облачилась в творение венецианских мастеров, где-то в глубине душе зародилась неуверенность, которая расцвела пышным цветом, едва я попробовала сделать несколько шагов. Бывает так, что платье украшает, даря блеск в глазах, царственность осанки, легкость движений. Но случается и наоборот: наряд своей пышностью затмевает его носительницу. Второй случай – это про меня.
Свекор, будто чувствуя мое волнение, подошел со спины и обнял за плечи:
– У нас все получится, я верю в тебя!
– Вот верила бы еще и я сама.
– А у тебя нет другого выхода, – улыбнулся Таргос нашим отражениям. – Просто нет.
– И все же.
– И откуда в тебе эта неуверенность? – раздраженно вклинился в разговор Адриано. – Где та нахалка, что протаранила мою машину? Что с ней стало?
Эта его подколка и выбила из меня всю мнительность. Сама не осознала, как верх взяло профессиональное призвание:
– С ней стало превышение тиреотропных гормонов и ХЧГ! – выплюнула я.
Адриано ненадолго озадачился, но так и не найдя подходящего ответа, просто выдал:
– Я тоже умею ругаться, – выдал этот хвостатый, разбирающийся в эндокринологии так же, как слесарь-сантехник в китайских вазах эпохи Мин. – А если боишься, что поведением как-то выдашь себя… Я успел убедиться, что женщины всех времен одинаковы. Почаще делай реверансы, загадочно улыбайся и томно тяни: «Право же, синьор…» Единственное – веером больно-то не увлекайся… а то с тебя станется: тремя неосторожными взмахами назначить горизонтальную встречу.
Сборы проходили молча, в наспех снятой комнате в одном из трактиров. Свекор сначала бдел мою честь, а посему выставил Адриано за дверь, а потом и сам покинул неказистые апартаменты, давая возможность переодеться. Вот только он не учел одного: глубина декольте платьев тех времен была сопоставима лишь с длиной их юбок. Зашнуровать же такое безобразие самостоятельно, чтобы оно не свалилось в неподходящий момент, оголив грудь, и вовсе поначалу не представлялось возможным.
Но мне все же удалось кое-как затянуть шнуровку, выворачивая руки под немыслимым углом.
Когда я облачилась в платье и разрешила войти, родственничек (вот уж блюститель морали), перед тем как начать самому переодеваться, попросил меня ненадолго выйти. Интересно, что такого нового я могла увидеть в мужской анатомии, если учесть, что не далее как сегодня утром Адриано демонстрировал нам ее во всей оборотнической красе? Хотя… вспоминая текстильное творение на племяннике, а конкретно труселя, когда Лим удирал по коньку крыши… Может, у свекра еще более оригинальные порты и из-за них-то он и отказался дефилировать по каморке в моем обществе?
Словно в ответ на мои мысли из-за двери раздались сдавленные смешки Адриано, а потом и его едкий комментарий:
– Что, на пути от романтизма к реализму трусы могут стать такой преградой?
– Да что ты понимаешь, молодой еще, зеленый… это у женщин трусики: викини, стринги, тонг, деван-дерьер, бикини, танга, слип, кюлот. А настоящий мужчина должен быть просто в трусах, а лучше – без!
Не знаю, что меня больше всего поразило – то ли доскональное знание сего интимного предмета женского гардероба, то ли последнее заявление старика.
Закрыла себе рот ладонью, чтобы не засмеяться. Вот они – прелести коммуналок (и неважно, что в галантный век о таком явлении советской действительности еще и слыхом не слыхивали), когда самое сокровенное не утаить от соседей – все слышно, а порою – и видно. В доме той премиленькой куртизанки был один неоспоримый плюс – множество спален и гостиных. Помнится, свекор специально удалился для облачения в кюлоты и камзол в отдельный будуар. А вот сейчас его тайна, похоже, стала достоянием Адриано.
Однако, когда я вошла, в глазах оборотня было скорее уважение, но никак не издевка. Неужели самурай любовного фронта повстречал сэнсэя?
Свекор же взирал на меня абсолютно бесстрастно, а камзол смотрелся как специально по нему сшитый. Волосы, изрядно припорошенные сединой, собраны в короткий хвост, выправка, гордый взгляд. Дейминго держался так, что не оставалось и толики сомнения – перед вами настоящий дворянин, надменный и холодный. Он машинально поправил галстук, на котором сверкнула металлом булавка, изображавшая кадуцея. Надо же, сколько раз за неделю нам пришлось менять гардероб, а это маленькое украшение сохранил.
Адриано же был полной противоположностью: живой, подвижный, готовый пленять и пленяться, дарящий многообещающие улыбки кавалер в напудренном парике.
Я тяжело вздохнула: вот им-то легко. У одного легкий парик, второй и вовсе без него. А у меня… воззрилась на полуметровый тюрбан из волос. И как только красавицы не ломали в нем шею – весила-то эта копна не менее трех килограммов.
Подошла к маленькому зеркалу и только начала садиться на стул, как шнуровка платья решила, что внеплановый стриптиз – это самое то в моем случае. Успела подхватить лиф, но не пойдешь же так на бал?
– Давай помогу, – прозвучало синхронно, и оба спутника ринулись ко мне.
Победил родственничек, локтем оттеснивший Адриано.
Дейминго помог, расправил буфы на рукавах, поддернул платье и принялся зашнуровывать. Не сильно затягивая, но надежно, чтобы нового конфуза не случилось.
Меня одолевало любопытство, с которым я уже почти справилась, но вопрос, вертевшийся