— Позавчера, — угрюмо ответил он.
— Он пролежал здесь уже две ночи?! — ужаснулась я.
— Не совсем так. Первую ночь он провел на горе. — И тут же добавил, предвосхищая мои вопросы: — До того, как я нашел его и привел сюда.
— Понятно. И ты даже не попытался обратиться за помощью? Ладно-ладно, не смотри на меня так, у меня хватило ума сообразить, что у вас какие-то неприятности. Да никому я ничего не скажу, обещаю. Неужто думаешь, мне и впрямь хочется влипать в ваши дела, о которых вы к тому же наплели с три короба?
— Наплели? Какие коробы? Не понимаю…
— В общем, вмешиваться в ваши проблемы я не желаю, — раздраженно бросила я. — Меня это не касается. Но как я уже сказала, уходить отсюда и оставлять его вот так я тоже не намерена. Если ты не сделаешь что-нибудь, не поможешь ему… как там его зовут? Марк?
— Да.
— Ну так вот, если ты не поможешь своему Марку немедленно, прямо сейчас, он умрет, и уж тогда действительно будет о чем горевать и беспокоиться. У вас здесь есть какая-нибудь еда?
— Есть немного. У меня был хлеб и немного сыра…
— Чудесно, ничего не скажешь.
В грязи возле постели валялась пластиковая кружка, облепленная мухами. Наверное, когда-то в ней было вино. Я подняла ее.
— Пойди и отмой ее. Принеси сюда мою сумку и кофту. Они лежат там, где я их бросила, когда ты накинулся на меня со своим мерзким ножом. Там есть еда. Конечно, это не диетическое питание для больного, но продуктов много, и они свежие. Да, подожди-ка минутку, там я еще видела что-то вроде котелка — наверное, им пользуются пастухи. Если ты нальешь в него воды, я смогу разложить из деревяшек и прочего хлама костер…
— Нет!
Оба вскрикнули одновременно. При слове «костер» Марк сразу же открыл глаза, и я заметила, как мужчины обменялись молниеносным взглядом, который, несмотря на слабость Марка, произвел впечатление электрического разряда. Я молча переводила взгляд с одного на другого.
— Неужто все так плохо? — наконец произнесла я. — Значит, в самом деле наплели с три короба. Камень свалился, чушь какая. — Я повернулась к Ламбису. — Так что же это было, нож?
— Пуля, — ответил он так, будто смаковал это слово.
— Пуля?
— Да.
— Ну и ну…
— Так что, сама видишь, — продолжал Ламбис, на смену его угрюмости пришло чисто человеческое удовлетворение, — тебе стоит держаться подальше от этого дела. А когда уйдешь, никому ни слова. Здесь опасность, очень большая опасность. Где одна пуля, там найдется и другая. А если скажешь в деревне хоть слово обо всем, что здесь видела, я сам тебя убью.
— Ладно, ладно, — раздраженно ответила я, едва слушая его. Вид Марка не на шутку испугал меня. — Но все-таки сначала принеси мою сумку, хорошо? И вымой кружку, да потщательнее.
Я протянула ему кружку, и он взял ее из моих рук, словно под гипнозом.
— И поспеши! — добавила я.
Он переводил взгляд с меня на кружку, потом на Марка, потом снова на кружку и затем, ни слова не говоря, вышел из хижины.
— Да… — тихо произнес Марк из своего угла. — Нарвался на себе подобного. Нашла коса на камень. — По его измученному лицу пробежала едва уловимая тень улыбки. — А ты девушка ничего себе, а? Как тебя зовут?
— Никола Феррис. Я думала, ты опять потерял сознание.
— Нет. Я в полном порядке, можешь не беспокоиться. У тебя правда есть немного еды?
— Да. Послушай, а пуля прошла насквозь? Она вышла? Потому что в противном случае…
— Вышла, вышла. Задета лишь мякоть. И рана чистая. В самом деле.
— Ну, если ты в этом уверен… — с сомнением заметила я. — Не скажу, что я спец по огнестрельным ранениям, так что если мы не можем согреть воды, то лучше я поверю тебе на слово и не стану трогать рану. Но у тебя жар, это и дураку видно.
— Всю ночь… под открытым небом, вот в чем причина. Потерял много крови… и дождь шел. Скоро буду в норме… через день или два.
Вдруг он резко дернул головой, и в движении этом сквозило какое-то отчаянное и беспомощное нетерпение. Я увидела, как исказилось его лицо, но, подумала я, не от боли.
Я тихо сказала:
— Постарайся не волноваться ни о чем. Если ты сейчас поешь хоть немного, то скоро отсюда выберешься. Знаешь, у меня ведь есть еще термос с горячим кофе… А вот и Ламбис.
Ламбис принес все мои вещи и тщательно отмытую кружку. Взяв у него кофту, я снова опустилась на колени возле постели.
— Закутайся в нее.
Марк не протестовал, когда я убрала грубую ветровку и укутала ему плечи теплой, мягкой шерстяной кофтой. Ветровку я набросила ему на ноги.
— Ламбис, там в сумке термос. Налей ему кофе, хорошо? Спасибо. Ты можешь немного приподняться? Ну-ка выпей.
Марка бил озноб, зубы его стучали о край кружки, и мне приходилось следить, чтобы он не обжег рот — с такой жадностью он глотал горячую жидкость. Казалось, я даже ощущала, как она проникает в его тело, согревает и оживляет его. Выпив полкружки, он остановился, чтобы перевести дыхание, и вроде бы даже дрожь его унялась.
— А теперь постарайся поесть. Ламбис, мясо слишком жесткое, можешь его порезать? И корку сверху срежь. Давай-давай, пошевеливайся, разве это так трудно?
Понемногу Марк все съел. Казалось, он был безумно голоден и в то же время неохотно тратил усилия на то, чтобы поесть. Из первого факта я с радостью сделала вывод, что он не так уж серьезно болен и, если обеспечить ему должный уход, очень быстро поправится. Ламбис не отходил от нас, будто желая удостовериться, что я не подмешаю яда в кофе.
Когда Марк съел все, что мы смогли в него впихнуть, и выпил две кружки кофе, я помогла ему снова улечься на постели и укутала его так называемыми одеялами.
— А теперь спи. Постарайся расслабиться. Если поспишь, очень быстро поправишься.
Вид у него был сонный, но я видела, что он силится что-то сказать.
— Никола…
— Что такое?
— Ламбис сказал тебе правду. Это опасно. Я не могу объяснить. Но держись подальше от этого… пойми, ты тут не поможешь. Очень мило с твоей стороны, но… тут не поможешь. Ничем. Нельзя тебе ввязываться вместе с нами… Не допущу.
— Если б я понимала…
— Я сам не понимаю. Но… это мое дело. Не лезь в него. Прошу тебя.
— Хорошо. Не полезу. Если я действительно ничем не могу помочь…
— Ничем. Ты и так много сделала. — Он попытался улыбнуться. — Этот кофе спас мне жизнь, правда. А теперь спускайся в деревню и забудь о нас. Никому ни слова. Это вопрос жизни и смерти. Мне приходится тебе доверять.
— Можешь на меня положиться.
— Ты милая девушка.
Внезапно я поняла то, чего прежде не заметила из-за его неопрятного и болезненного вида: он был очень молод, пожалуй, немногим старше меня. Сколько ему? Двадцать два? Двадцать три? Искаженный страданием взгляд и напрягшийся рот мешали увидеть, как он молод. Так странно: он изо всех сил старался говорить властно и решительно, а его юный возраст проглядывал словно плоть сквозь щель в кованых латах.
Он откинулся назад.
— Ты бы… лучше шла своей дорогой. Еще раз спасибо. Мне очень жаль, что ты так напугалась… Ламбис, проводи ее вниз… сколько сможешь…
Точнее, сколько осмелишься… Никто не произнес этого, но было яснее ясного, как если бы он громко прокричал это. И вдруг ни с того ни с сего меня снова охватил страх, как в тот момент, когда тень неожиданно упала на цветы. Тем не менее я тихо сказала:
— Не нужен мне проводник. Буду идти вдоль реки. До свидания.
— Ламбис тебя проводит.
Марк произнес это шепотом, но все так же удивительно властно, и Ламбис, подняв мою сумку, двинулся ко мне, решительно заявив:
— Я провожу тебя. Ну, пойдем.
Марк произнес «до свидания» таким умирающим голосом, словно окончательно прощаясь. Оглянувшись от двери, я увидела, как он открыл глаза и отвернулся, натягивая на себя мою кофту и закутываясь в нее. Или он начисто позабыл о ней, или же ему жалко было с ней расставаться.
Что-то в этом его движении, в том, как он ткнулся щекой в белую мягкую шерсть, тронуло меня. Он вдруг сразу показался мне таким юным, моложе, чем был на самом деле, и гораздо моложе меня.
Я решительно отвернулась и вышла из хижины. Ламбис следовал за мной по пятам.
ГЛАВА 3
Когда к закату солнце клониться начинает,
Все тени, что в полдень были еле различимы,
Вдруг удлиняются и даже страх внушают.
Натаниэль Ли. Эдип
— Я пойду первым, — сказал Ламбис и, бесцеремонно оттеснив меня, двинулся сквозь заросли к роднику.
Шел он очень настороженно, оглядываясь по сторонам, словно ночное животное, вынужденное передвигаться при свете дня. Впечатление это производило гнетущее.
Вот и заводь наяды, а недалеко от нее — брошенный мною стелющийся побег орхидеи. Еще несколько шагов — и хижина скрылась из виду.
— Ламбис, — сказала я, — погоди минутку.
Он неохотно обернулся.
— Мне надо поговорить с тобой. — Я говорила тихо, хотя из хижины нас наверняка нельзя было услышать, — К тому же, — поспешно добавила я, заметив его протестующее движение, — я проголодалась, и если не съем хоть что-нибудь, прежде чем отправлюсь в Агиос-Георгиос, то немедленно отдам концы. Если уж на то пошло, ты и сам, пожалуй, не откажешься от сэндвича, а?
— Я в порядке.
— А я — нет, — твердо заявила я. — Дай-ка пороюсь в сумке. Здесь куча еды, он ведь совсем мало поел. Кофе я оставила ему, апельсины, шоколад и часть мяса ты тоже лучше забери. Значит, так: это мы откладываем. Ну как, поможешь мне расправиться с остальным?
Я видела, что он колеблется, не сводя глаз с еды. И добавила:
— Я в любом случае собираюсь поесть. Знаешь, вообще-то тебе совсем не обязательно меня дальше провожать. Я и сама не пропаду.
Он нервно огляделся по сторонам.
— Здесь мы не можем оставаться, слишком открытая местность. Там, наверху, есть одно местечко. Нам оттуда будет все видно, а мы — никому. Оттуда видна и хижина, и дорожка, ведущая к ней. Пойдем.
Он перебросил через плечо мою сумку, отошел в сторону от заводи и начал карабкаться наверх по скалам, к тому самому месту, где я впервые его заметила. Один раз он вдруг остановился, напряженно огляделся вокруг, свободная рука его скользнула к рукоятке ножа — жест этот уже становился мне знакомым. Куртки на нем не было, и деревянная рукоятка, отполированная от частого употребления, пиратски торчала из кожаных ножен, крепящихся на ремне его брюк.
Затем он резко дернул головой:
— Пошли.
Я заколебалась, потом решительно отвела взгляд от этой страшной полированной рукоятки и вслед за ним стала взбираться по головокружительной козьей тропке, отходящей от родника.
Выбранное им место представляло собой широкий уступ, расположенный несколько выше небольшой площадки, на которой стояла хижина. Едва ли можно было придумать лучшее укрытие, позволяющее одновременно вести наблюдение. Уступ этот достигал в ширину около десяти футов, край его слегка возвышался, так что снизу нас увидеть было невозможно. Как, впрочем, и сверху — над нами нависал выступ в скале, служивший к тому же и защитой от непогоды. А сзади нас вертикальная трещина в скале предоставляла еще более основательное укрытие и неплохое местечко, чтобы спрятаться. Заросли можжевельника наполовину заслоняли трещину, да и весь уступ, как и склон горы, густо порос благоуханными кустами. Тропинку, ведущую наверх, скрывали спутавшиеся ветви жимолости и раскинувшиеся во все стороны серебристые ветви дикого фигового дерева.
Отыскав укромное местечко в глубине уступа, я опустилась на землю. Ламбис растянулся во весь рост неподалеку от края, пристально вглядываясь в скалистые просторы под нами. С этой высоты мне был виден большой участок моря. Отражавшиеся от воды блики резали глаза. Казалось, море далеко-далеко.
Мы поделили между собой имевшиеся запасы. Ламбис, забыв обо всех отговорках, с жадностью накинулся на еду. На меня он не смотрел. Лежал, опершись на локоть и ни на миг не сводя глаз со склона горы под нами. Я молча наблюдала за ним и, когда наконец увидела, как он глубоко и удовлетворенно вздохнул и полез в карман за сигаретой, тихо заговорила.
— Ламбис, кто стрелял в Марка?
От неожиданности он даже подскочил и резко обернулся. Лицо его мгновенно приняло сердитое выражение.
— Меня, конечно, это не касается, — кротко продолжала я, — но из твоих слов совершенно ясно, что вы ждете от них, кто бы они там ни были, очередного покушения на него, поэтому оба и прячетесь. Все это прекрасно, но не вечно же вы там торчать будете. У тебя должно бы хватить ума сообразить это.
— Думаешь, я этого не понимаю?
— Ну и когда же ты собираешься отправиться — если не за помощью, то хотя бы за продуктами?
— Разве не понятно, что я не могу его оставить?
— Ясно, что перетаскивать его никуда нельзя и оставить тоже нельзя, но, судя по всему, если ему не помочь в ближайшее время, состояние его ухудшится. Давай говорить прямо: он даже может умереть. Если не от раны, так от истощения и отсутствия должного ухода. Ты сказал, что он целую ночь провел под открытым небом. От этого ведь умирают: шок, пневмония, да бог знает что еще, — разве тебе не известно?
Ответа не последовало. Ламбис раскуривал сигарету, в мою сторону не глядел, но, по крайней мере, и не делал попытки уйти или поторопить меня, чтобы шла своей дорогой.
Я отрывисто произнесла:
— Вы ведь приплыли сюда на лодке, да? Она принадлежала тебе?
При этих словах он так резко вскинул голову, что горящая спичка выскользнула из его руки и упала среди сухих иголок можжевельника. Он машинально помахал ладонью, разгоняя крошечную спираль голубого дыма. Если он и обжегся, то виду не подал. Глаза его не мигая смотрели на меня.
— На… лодке?
Ну да, на лодке. Я слышала, как ты что-то там говорил Марку о «каике». — Я улыбнулась. — Господи боже мой, уж в таком-то объеме кто угодно понимает по-гречески. К тому же Марк соврал насчет того, как вы сюда добрались. Никакое шоссе с востока сюда не идет, на самом деле через эту часть Крита проходит всего одно шоссе, и, если бы вы добирались по нему, вам ни к чему было бы задавать мне столько вопросов о том, как дойти до деревни. Если бы Марка не лихорадило, он бы сообразил, что я распознаю такую глупую ложь. Итак? Приплыть сюда на яхте, подвозящей продукты из Ханьи, вы не могли, потому что она швартуется в Агиос-Георгиос, и в таком случае вы опять же знали бы дорогу туда. Так это была твоя лодка?
Последовала пауза, а затем:
— Да, моя.
— И где она теперь?
Последовала еще более долгая пауза. Потом он неохотно махнул рукой в направлении невидимой отсюда части побережья, скрытой от нас скалами, куда-то на восток:
— Вон там.
— Ага. Полагаю, на борту у тебя есть какие-то припасы — одеяла, продукты, медикаменты?
— Ну а если и есть?
— В таком случае их надо доставить сюда, — спокойно заметила я.
— Но как? — Произнес он это со злостью, но по крайней мере, подумала я, он меня хоть слушает. Его прежнее недоверие ко мне прошло, возможно даже, он почти готов отнестись ко мне как к возможному союзнику. — Ты можешь не найти яхту. Добираться туда нелегко. И небезопасно к тому же.
Итак, он уже согласен принять мою помощь. Немного помолчав, я медленно проговорила:
— Знаешь, Ламбис, думаю, лучше бы ты все мне рассказал об этом… деле. Да погоди ты, послушай! Знаю, что ты мне не доверяешь по-настоящему, да и с чего бы? Но до сих пор ты был вынужден мне доверять, да и дальше придется опять же положиться на меня, когда я наконец отправлюсь вниз, в деревню. Так почему бы не довериться мне чуть больше? Почему бы не воспользоваться тем, что по воле случая я проходила мимо? Не исключено, что мне не удастся много для вас сделать, но хоть чем-нибудь помогу… и обещаю, что буду очень осторожна. Не стану лезть куда не следует, но ведь совершенно очевидно: я наделаю меньше ошибок, если буду знать, в чем тут суть.