Не будет.
Не сбудется.
Никогда, черт возьми, не сбудется…
НИКОГДА.
Ничего уже не изменится… и пора бы смириться, а я не могу.
Как же это сложно. Вот так, из года в год понимать, что время идет, я живу, все живут, а их нет. Нет мамы, нет брата, что был половинкой души моей, и даже отца, мудака, тоже нет в жизни моей. Хотя именно он мне и не нужен. Наверное.
Треть пачки сигарет скурена к хуям. Настроение ниже плинтуса. А мои друзья в данный момент убиваются по разным комнатам, наплевав на меня. Суки. Но да ладно, у них своих проблем хватает. Хотя немного обидно то, что моя квартира как перевалочный пункт. Для этих двоих. Остальные отчего-то перестали заходить так часто, как раньше. Только редкие звонки, когда мы не вместе колесим с концертами. С банальными: «Привет, мудило, ты как, не сдох еще? Ну и окей, береги связки, пей яйца, только не свои, куриные». Это крылатые слова Лехи. Коля вообще звонит только Пашке теперь. Я ж, типа, провинившееся говно, которое только и может, что нервы трепать. Уебище лесное, дебилоид редкостный, кретин тупоголовый. Зато когда концерт: «Фил, туда иди, то делай, с теми и вон с теми, и вон там. Молодец, тяни выше, больше секса, больше энергии. Интервью. Общение с фанатами. Улыбку шире, ты, блять, не на похоронах. Что с лицом? Лимона съел? Не станешь вести себя нормально, я тебя этими твоими, блять, лимонами закормлю нахуй». Ну а потом оказывается, он просто нервничает, и жена у него дура, а любовница еще хуже, и все его бесит, и так далее. И гитару он мне купил ту, которую я хотел, и даже с чехлом на заказ. Душечка, мать его. Волчара ебаная в дорогой овечьей шкурке. Но я ему много чем обязан. Да всем почти. Потому молчу в тряпочку, покорно въебывая предписанное.
— Я в ванную, — пройдя мимо кровати, на которой эти придурки мирятся, говорю. Сгонять уже не стал, хотя мое обиталище место священное, но да ладно, сменю простыни…
В ванной отлеживаюсь не менее часов двух, двух с половиной. А может, и того больше. Пальцы уже давно гармошкой. Меня нехуевенько так разморило. Тело — желе, короче. Мозги — точно та же субстанция. Потому решив, что пора бы мне уже вываливаться из этого прекраснейшего места и, пожрав предварительно, завалиться спать и отоспаться по-человечески впервые за неделю, выхожу. В комнате, как и ожидалось, оказалось пусто. То ли они решили вспомнить, что моя кровать — священная обитель, то ли куда-то, суки, смотались. Но в зале бормочет телик, так что кто-то точно здесь есть.
Взлохмачивая влажные волосы, с кончиков которых противно капает за шиворот майки, плетусь на звук, так сказать. Да вот хорошо, что я не сильно разогнался. Потому, едва я подхожу к входу в необходимую мне комнату, торможу, услышав «прикрытый» пиздежом телика разговор.
— Не обращай внимание. Гера иногда психует беспочвенно, просто он такой, понимаешь? С ним довольно сложно, его понять нужно, вникнуть в его проблемы, в его взгляды, мысли, прошлое, настоящее. Принять его таким, какой он есть, иначе ничего не выйдет. Ты не дави на него. Он прожил всю жизнь, свято веря, что его задница неприкосновенна, а тут ты появился и перевернул все с ног на голову. Я ему даже никогда и не говорил о том, что гей. Да и никому практически не говорил. Лишь узкому кругу людей, тех, кто в теме.
— Я понимаю, потому и не прошу ничего от него. То, что подпускает, уже меня радует. Хотя этого мало… но время покажет, что и во что выльется.
Выхожу, скривившись максимально недовольно. Молча жду, пока меня заметят. Замечают. Однако же разговор не прекращается.
— Тебе медаль нужно выдать, за терпение. Заочно, — посмотрев на меня, мой Макс, мой лучший друг, моя, блять, рубашка говорит ТАКОЕ Тихону. Ах, медаль? Ну, заебись. Может, ему еще и пару грамот за то, что тот меня отметелил? Или награду за находчивость, за то, что афродизиаком накормил?
— Вы не охуели часом? В моем доме, при мне живом и стоящем здесь, меня же и обсуждать, — сузив сверкающие праведным гневом глаза, спрашиваю. Предварительно подойдя еще ближе.
— Медаль? Не стоит. У нас был конфликт в первые дни знакомства, и ему здорово из-за меня досталось.
— Не удивлен, что это твоих рук дело. Почему-то даже именно так и думал. Герку, походу, вставляет, когда его мутузят моментами, да пожестче. Да?
— Манда, — огрызаюсь и, схватив телефон со столика, иду из комнаты, да подальше.
— Лови психа, — слышу вдогонку. А после меня заключают в кольцо рук и тащат обратно. По запаху понимаю, что это не Макс, и точно не сидящий расплывшись киселем и тихо дремлющий в объятиях Пашка.
— Тихон, если тебе яйца дороги, отпусти, — шиплю, дернувшись. Помогает слабо. Эта короста сильнее меня. Не сказать, чтобы прям намного, но в данном случае в его захвате я как в ебаном капкане. И оно-то вроде и бесит, а с другой стороны, тело само собой расслабляется в его руках.
— Не отпущу, — целует за ухом, утыкаясь во влажные волосы лицом. Дышит на влажную кожу, обжигая ту дыханием. И что-то подсказывает мне, что фраза подошла как раз к месту и вовремя. И она может восприниматься и касательно его захвата, и всей ситуации вообще. Я ведь послал его, грубо, дерзко и совершенно по-дебильному. Кто же на хуй шлет, когда только что с того самого хуя и слез?
========== -22- ==========
POV Тихон.
— Ну что, с Новым годом, друг! — Звон бокалов, который должен веселить и создавать соответствующее празднику настроение, наоборот, кажется противным. Раздражает, и я бы с удовольствием запустил хрупкое стекло прямо в стену, но, увы, я не дома, а дебоширить с моей репутацией в общественных местах нельзя. Чревато.
Скучно. Пусто. Неинтересно. Блекло. Все, мать его, блекло… Настроение ни к чему не располагает. Ничего не хочется. Ну, кроме одного-единственного желания, хотя, скорее, даже нужды…
— Унылое говно, а не праздник, — выношу вердикт, грубо поставив бокал на стол, и как тот не треснул от недружелюбной встречи с твёрдой поверхностью столика, не знаю. Кривлю губы, недовольно глядя по сторонам. Тупизм. Идиотизм. Как здесь вообще может быть весело? Вокруг куча безвкусной мишуры. Гирлянды, цветные лампочки и всякая дебильная хуета висит во всех предназначенных и не предназначенных для этого местах. Девицы, разодетые и блестящие похлеще новогодних елок, аляповатые и с полным отсутствием вкуса в большинстве своем. Парни, умасливающие и без того на все готовых барышень, пьяные и тупеющие при виде всего этого «великолепия».
— Как встретишь, так и проведешь, верно? — раздается рядом.
— Это был тонкий намек? — приподнимаю бровь, в упор глядя на снисходительно улыбающегося Леху.
— Толстый, Тих, толстый намек, — подливает себе шампанского, смотрит с минуту на меня, а после продолжает: — Его здесь нет, хотя он мог быть, однако предпочел смотаться на два дня раньше в другой город, чтобы покутежить перед концертом с теми, кто ему явно дороже тебя.
— Спасибо, ты великолепно «поднимаешь» мне настроение. Ага.
— Я всего лишь правду говорю и прошу тебя не строить призрачных надежд.
— Сказал тот, кто, собираясь жениться, застал свою любовь до гроба в кровати собственного дяди.
— Не пытайся уколоть, не делай больно другому, чтобы себе облегчить боль.
— Тебе бы на философский факультет, но явно не к нам.
— Философия в бизнесе так же важна, как экономика в спорте, — поднимает трубку орущего телефона. Долго разговаривает, поглядывая на меня постоянно. Нет, я, безусловно, ему благодарен за то, что он вытащил меня из собственной берлоги, где я зарылся, послав все громко и четко нахуй. Но подобная неприкрытая ничем истина от него прямо в глаза, без боязни задеть или обидеть — раздражает. Я все и так прекрасно знаю, более того, я тут мучаюсь без сучьей брюнетистой макушки, но изменить что-либо не могу…
Просто не могу, потому что понимаю, что Гера пустил меня в свою постель, в дом, частично в жизнь, но не в душу, не в сердце. Он не мой, совсем не мой. Хотя мы вроде вместе, и он стал куда ближе, даже рассказал немало о семье, о жизни своей. Он доверяет мне как-то по-своему. Но мне мало. Я любви его хочу, чего-то глубокого и искреннего, хочу тепла простого человеческого. А этого как не было, так и нет. Да, он иногда может сам обнять, лежать со мной и смотреть телик, тихо засыпая. Перебирать мои волосы, щекотно фырчать на ухо, как ежик. Сонно целовать пересохшими губами. Но эти моменты такие редкие, видимо оттого и настолько ценные.
Я чувствую нужду в нем. Постоянную. Болезненную. Так люди без воздуха мучаются. Без воды и еды. А я по нему иссыхаю. Тоскую, отпуская из объятий, а после не сплю всю ночь один в постели. Задыхаюсь в своей безысходности, ведь понимаю, что все только в его руках. В этих наглых, эгоистичных руках…
Забиваю на все вокруг. Слишком влюбленный в того, кому практически похуй. Ни одной здравой мысли, все вокруг него вертится, как в болезненно-наркотическом дурмане. Это выматывает. Изводит. Не знаю, правда, что было бы, будь это все взаимно и так же сильно с его стороны, возможно, мне бы уже все опостылело… Или же с точностью наоборот, я стал бы счастливым чертовым сукиным сыном.
На работе по-прежнему хер пойми что. Сестра все чаще мелькает то тут, то там, явно напоминая мне о том, что мы не закончили. Еще и отец Геры мистическим образом про сына своего вынюхал, в частности о том, что мы общаемся и учимся вместе, и пытается уговорить меня организовать их встречу. Я же, услышав от Германа его версию событий, сомневаюсь, что сталкивать их — правильное решение. Потому молчу, не желая одному рассказывать о другом. Одному потому, что права не имею разглашать детали жизни сына. Другому потому, что, узнав об отце, он может сорваться и исчезнуть, не желая даже случайно пересечься с тем.
— Идешь? — похоже, не впервой спрашивает Леша, однако пока еще не злится, значит, попыток было мало.
— Куда? — как обычно туплю, ведь полностью увяз в собственном дерьме, сижу и чахну, как престарелая баба.
— Поступило предложение продолжить празднество на коттедже. Так что, ты идешь? Или продолжишь тут усыхать?
— Меня не особо радует твое предложение. Левые люди, атмосфера всеобщего веселья, когда такая задница внутри… В пизду такое счастье.
— А если он тебя нахуй пошлет, ты вообще повесишься? Так, может, ну его тянуть-то, айда заранее предрешим исход, а? Что мучиться-то? Веревку на шею. И дело с концом. Хотя, ты уже в петле сидишь, вот так изводя себя, — его голос как кнут стегает. — Зачем общаться с людьми? Есть только ты и твой еблан крашенный, остальные лесом, так? К хуям всех тех, кто с тобой бок о бок шел эти годы, и меня к хуям, подумаешь, я тут сижу с ним, вместо того чтобы набухаться, как черт, и проснуться утром с чужими стрингами на голове и пустыми яйцами.
— Блять, Лех, если я пойду, ты заткнешься? Твои нравоучения и ебание мозга уже поперек горла, правда. Я прекрасно знаю кто, что и как было… но уже не будет, понимаешь? Ничего, сука, прежним не будет! После него все стало другим, неинтересным, пресным, да, бля, противным. Я не хочу в клуб, не хочу тусоваться, пить, улыбаться, когда его нет. Не могу. Мне он нужен. Немедленно, к себе поближе и все. И это мой мир. Это моя радость. Мое счастье, неужели не ясно?
— Да мне давно ясно, что ты влюбленный мудак, у которого зрачок, как у наркомана, как только Филатенков в зоне видимости. Но ты себя теряешь, Тих, себя. А это не есть хорошо. Любовь — она не такая. Она не должна портить тебе жизнь. Не должна с ума сводить, ты же как нервно больной. На каждое слово со стороны — агрессируешь, на любой жест — негатив идет, а он тебя нахуй трижды пошлет под твою же улыбку. Это ненормально. Послушай, блять, меня, пока поздно не стало, и ты не лишился всего из-за этого придурка, который с тобой трахается, который тело отдает, но сердце? Ему похуй. Ему ПОХУЙ, Тихон, и это заметно, похоже, всем уже, кроме тебя.
— Ты не знаешь его. И потому не имеешь право говорить подобное. Ты вообще нихуя не знаешь, что такое любить того, кто не воспринимает тебя, как нечто особенное. Он не гей, Леша, он даже не би, и чем я заслужил его внимание и получил допуск — загадка. Так что я буду пользоваться шансом, пока могу, я буду рядом, пока он разрешает, и мне глубоко насрать на то, кто и что думает по этому поводу.
— И потеряешь все. Всех.
— Даже тебя?
— Ты — эгоистичный ублюдок. Чертовски эгоистичный, но я не дам тебе загнуться. И ты это знаешь.
— Едем? — решаю смягчить конфликт. Вижу его усталое лицо с явно упавшим настроением. Виню себя, что испортил ему праздник, эгоистично испортил, чтобы не одному мне херово было. Эмоции поутихли после того, как я выплеснул часть. Пусть и вот так, пусть и незаслуженно выговорил все близкому другу, да что там, единственному другу, но стало легче. Немного, но легче.
— Хуй с тобой, берем выпивку и едем к тебе, а там уже, может, кто подтянется, раз ты у нас настолько разборчивым стал в выборе тех, с кем тебе общаться. И да, пока я еще трезвый и не забыл, держи, — протягивает средних размеров конверт. — Это подарок, — залпом допивает свое шампанское под мой удивленный взгляд.
Подарков мы не дарили друг другу никогда. Просто не было подобной традиции, вот и все. Только на дни рожденья, и то скорее взаимопомощь была в виде презента, чем что-то специально предназначенное для таких случаев, типа вот тебе брелок, бутылку двадцатилетней выдержки, или еще что. Поэтому его поступок вызвал недоумение, хотя признаю — это приятно.
Открыв конверт, вижу цветастый флайер с приглашением на концерт группы Геры через два дня, билет на завтрашний вечерний самолет и распечатку брони в отеле, оплаченной почти на неделю.
— Я против того, чтобы ты был с ним. Но видеть тебя таким — как серпом по яйцам, честно. Так что пошли, напьемся по-холостяцки, завалимся спать прямо в шмотках. А завтра будем лечить похмелье, чтобы время пробежало быстрее, и ты полетел принимать дозу гребаного наркотика по имени Гера.
…
Когда оказываюсь в ночном такси по пути к отелю, меня так и подмывает набрать его номер, но я одергиваю себя. Пусть это будет сюрприз. Не знаю, приятный ли, но сюрприз. Макс сбросил мне их адрес СМС-кой, сказал, что если не смогу достучаться до уже спящего Геры, то чтобы шел к ним в соседний номер.
Достучался…
— Блять, мне поспать в этой жизни дадут, или где? — распахивает дверь взлохмаченный и дико сонный красавец. Тупит с минуту, трет глаза, хмурится.
— А ты что тут делаешь? — совершенно не тот вопрос, который я ожидал услышать, пролетев гребаную кучу километров, чтобы увидеть эту погань.
— Стою.
— И какого хуя ты тут стоишь?
— К тебе, скотина, прилетел, — ехидно бросаю слова. Отталкиваю от двери пошатывающееся тело и вхожу в номер. Меньшего я от него и не ожидал. Не удивлюсь, если тут толчки с позолотой будут, ибо атмосферка в обиталище охуенная. Все лощеное. Так и блещет новизной техника. Не пылинки нигде. Все сверкает. И мне, как прирожденному сибариту, тут по душе.
— Душ там, — показывает лениво в сторону. — Кровать там, — зевает и кивает в другую сторону. — Телефон там, — тычет пальцев на тумбочку у дивана. — А я спать.
Радушный прием, что тут скажешь. Без лишних слов раздеваюсь, слыша, как прошуршал он к кровати. Иду в душ, неспешно нежусь под теплой водой, вытираюсь белоснежными полотенцами и, нацепив висящий на крючке махровый халат, выхожу.
Как и ожидалось, он уже спит, раскинувшись на половине кровати и обняв как-то по-детски соседнюю подушку. Ложусь к нему, не раздеваясь, отвоевываю половину одеяла, тем самым подтянув его сонную тушку к себе.
Уже привычно за последнее время наших ночевок, он утыкается в мою шею, закинув на меня свои конечности. Укладывается поудобнее, ерзая, чем естественно будит вполне ожидаемо тлеющее всегда рядом с ним желание. И я, кстати говоря, так и не понял до сих пор, он специально это делает или неумышленно. Ведь зная, какая он зараза, вполне можно ожидать злорадное поддразнивание с его стороны.
— Нахрена ты его надел? — шепчет раздраженно, развязывает и без того слабо запахнутый халат, растаскивает полы в стороны. — Лежит тут себе, как манекен. — Это что возмущение в голосе? Я тут, видите ли, будить его не хочу, забочусь об ослиной роже, а он недоволен, что я лежу и не трогаю.
— А что мне делать? Если ты, открыв дверь, сразу же начал с наезда?
— Давно пора привыкнуть к тому, что говорю я, не думая, в девяноста процентах случаев. И вообще, сонному человеку простительно, попиздеть уже нельзя, какие мы ранимые, — фыркает, приподнимаясь выше, почти нависая надо мной. — А ты мог заткнуть небезызвестным способом.