– Кто приказал мины закладывать? – спросил подошедший Звонарев у саперов.
– Командир роты.
– Где он сейчас?
– Не могу знать, куда-то ушедши.
– Прекратить работы, – приказал Звонарев.
– Нам, ваше благородие, приказ даден, и мы должны его выполнить, – возразил саперный унтер-офицер.
– Прикажите, ваше благородие, им по шеям накласть, мигом уйдут, – попросил Кошелев.
– Мы их сначала честью попросим, – пошутил, улыбаясь, прапорщик, чтобы отвратить угрозу кулачной расправы с саперами. – А если они этого не послушают, то тогда подзатыльников надаем.
– Ваше благородие, – взмолился сапер, – войдите в наше положение. Нам приказывают рыть ямы для мин, мы и роем. По такой жаре и нам работать нет никакой охоты, только по приказанию и делаем.
– Остановите работы, я пойду переговорю со своим начальством, – распорядился Звонарев и пошел обратно к Высоких.
Тот уже пришел в себя, и они вместе двинулись к Третьякову, который состоял комендантом всей позиции. По дороге они встретили Шевцова и рассказали ему о своих заботах.
– Жеребцов сидит у меня, и я его уговариваю прекратить установку мин, но он ссылается на приказ Стесселя и распоряжение Фока и не хочет слушать никаких резонов. Надо идти к Третьякову, – сообщил Шевцов.
Полковник, осовелый после сытного обеда, тотчас же принял их и, узнав, в чем дело, возмутился.
– Стессель-дурак, Фок-прохвост, а Жеребцови дурак и прохвост вместе, – отрезал он. – Позовите его тотчас же ко мне! Находиться на заминированной позиции во время боя-это все равно что сидеть на бочке с порохом и бросать в нее окурки.
Когда Жеребцов наконец появился, Третьяков приказал ему немедленно прекратить все работы по минированию позиций.
– Прошу вашего письменного распоряжения об этом, я его сообщу Стесселю и Фоку, – ответил сапер.
– Никакого письменного распоряжения я не дам, а вам, со всеми вашими саперами, прикажу немедленно убраться с позиций. Вы мне только мешаете, – окрысился полковник. – Чтобы до вечера вас здесь не было!
Жеребцов, не ожидавший такого оборота дела, забеспокоился.
– Мы можем вам быть полезны и кое в чем другом, господин полковник. Наладим дороги, разработаем окопы, улучшим позиции артиллерии, – предложил он.
– Это другое дело. Я сам буду приветствовать такую вашу деятельность, но минирование батарей вы бросьте.
– Я все же должен буду сообщить, что эти работы мною не проводятся.
– Не возражаю. Я сам об этом уведомлю Фока и Стесселя или, еще лучше, Кондратенко. Он хорошо разбирается в таких делах, как военный инженер и бывший сапер, – согласился Третьяков. – Займитесь усовершенствованием артиллерийских позиций. Хорошенько замаскируйте их и примените к местности.
Солдаты радостно загудели, узнав об отмене минирования позиции. Звонарев пошел вдоль батарей своего участка. Расположенные фронтом на северо-восток, север и северо-запад, батареи левого фланга легко фланкировались[114] огнем со стороны Цзинджоуского залива, в котором во время прилива вода подходила к нижним ярусам стрелковых окопов. Северный берег залива доминировал над позицией и особенно над стрелковыми окопами, которые к тому же почти не были прикрыты сверху даже козырьками. Кроме того, они простреливались вдоль почти по всей линии моря. Таким образом, занимающие – их части заранее обрекались на значительные потерн, если не на полное уничтожение.
Артиллерийское вооружение батарей состояло из двадцати четырех старых китайских и легких полевых пушек старинного образца. Дальность боя всех орудий не превышала четырех с половиной верст. Снарядов было всего по сто двадцать-сто пятьдесят на орудие. Их могло хватить только на два часа боя. Основную массу снарядов составляли гранаты, начиненные черным дымным порохом и потому весьма слабого разрывного действия; имелось несколько шрапнелей, пригодных для поражения противника на расстоянии не далее четырех верст, и, наконец, были в довольно большом количестве старинные картечи, разрывающиеся в самом дуле орудия и потому не безопасные для стрелков, расположенных в окопах впереди батареи.
С таким артиллерийским вооружением думать о серьезной обороне позиции было трудно.
Если против полевой армии позиция и смогла бы держаться некоторое время, то против осадных и морских орудий она была совершенно беззащитна.
Только к ночи наконец на батареях все кое-как утряслось, и Звонарев мог заняться прожекторами.
Лебедкин со своим помощником за день успел детально ознакомиться со всем прожекторным хозяйством. Оно было сильно запущено и находилось в очень неумелых руках.
– Через часик засветим, – успокаивал Лебедкин волнующегося прапорщика. – Осмотрим бухту, город и горы, что перед нами. На суше, правда, гораздо хуже видно при свете прожекторов, чем на море. Можно заметить только целую толпу японцев, а поодиночке или небольшими группами никогда их не увидим, – уверял солдат.
Глава вторая
В тот же день, около десяти часов вечера, по телефону из города передали приказание обстрелять расположенную невдалеке китайскую деревню Чализон, где было замечено скопление японских разведчиков.
– К орудиям! – скомандовал Родионов.
Артиллеристы бросились к своим пушкам. На батарее замелькали фонари. Из пороховых погребов начали подавать снаряды и зарядные картузы. Наводчики суетились около прицелов и уровней.
– Куда наводить-то, Софрон Тимофеич? – спросил Купин.
– На деревню, что с кумирней наверху.
– Так в темноте-то ничего не видать, ни деревни, ни кумирни!
– Наводи в тот пень, что впереди орудия видишь, – указал Булкин.
– Прицел сто восемьдесят, гранатой!
– Первое готово!
– Залпом!
– Да залпом на суше не стреляют, а орудиями, – поправил Блохин.
– Ладно! Орудиями, правое – огонь!
Пушка грохнула и отскочила назад. Кто-то застонал.
– Зашибла, чертова! – выругался Гайдай.
– Ты поменьше рот разевай, тогда и не зашибет! – прикрикнул Родионов.
Поверху блеснул луч прожектора и остановился.
– Лебедкин старается! Посветил бы нам, может, что и увидели бы, – проговорил Булкин.
Луч прожектора метнулся и осветил гаолян перед деревней.
– Наводи, куда прожектор светит! – приказал Родионов.
Дав еще несколько выстрелов, батарея замолчала. По телефону передали благодарность от стрелков.
– В самую, говорят, морду японцу залепили, – улыбаясь, передал Гайдай, после ушиба севший около телефона. – Так во все стороны и посыпались!
В одном из блиндажей прапорщику поставили походную кровать, стол и табуретку.
В Артуре у Звонарева не было своего денщика. Родионов порекомендовал ему тихого, смирного, малозаметного солдатика из своего взвода – Грунина. Белесый, голубоглазый, с тонким голосом, Семен, как звали Грунина, ретиво взялся за исполнение своих обязанностей. Прапорщика ожидала уже приготовленная постель, на столе стояла большая кружка с водой. Пол был подметен, и все было прибрано.
– Я, ваше благородие, помещусь в соседнем блиндаже, ежели что надо – кликните, – с улыбкой на круглом лице проговорил уходя солдат.
Звонареву не спалось, и он вышел из блиндажа. Утомленные работой, солдаты быстро заснули, только дневальные, перемогая сон, громко зевали и отплевывались от махорки. Прожекторы то загорались, обходя своими лучами горизонт впереди батареи, то опять гасли. Из офицерского собрания Пятого полка доносились звуки музыки, в траве трещали цикады, слева чуть светлел Цзинджоуский залив, на небе, сильно мигая, горели многочисленные звезды. Где-то впереди раздавались одиночные ружейные выстрелы. Внизу, под позицией, чуть проступали темные стены Цзинджоу. Окопы впереди заняты не были, и в случае атаки японцы легко могли бы их захватить, а за ними и батареи. В первые дни Звонарева беспокоило это легкомыслие, но никто не обращал внимания на его опасения, и он вскоре сам привык к такому положению вещей.
Около блиндажа одной из батарей, занятых солдатами, прапорщик остановился. Его внимание привлекли громкие разговоры. Видимо, двое о чем-то спорили.
– Куда нам супротив японца воевать! У него все, а у нас голые руки, – с жаром говорил один.
– Это неверно! Есть у нас и пушки и ружья, а самое главное, есть русский солдат. Ни в коем царстве-государстве нет таких солдат, как у нас, в Расее. Не победить японцу нас никогда, – возражал другой.
– Русский солдат – не плохой солдат! Но офицеры, и особливо генералы, один другого дурнее. Одни говорит одно, другой приказывает другое, а третий только всех за все матерно ругает. Тут тебе и вся команда! Почему так происходит? Раскинь умом: тебе и мне эта китайская земля совсем даже ни к чему, а генералу, как война кончится, большую прирезку сделают, по тыще десятин, а то и поболе дадут… Выходит, есть генералу за что воевать. А нашему брату, крестьянину, кроме трех аршин да деревянного креста, ничего не причитается. А цел домой вернешься, с чем был, при том и останешься, ежели за налоги да долги помещику не заберут последнюю скотину и избу не опишут. За что же, спрашивается, солдату воевать? – продолжал первый голос.
– Неужто солдатам так ничего здесь и не дадут? – вмешался еще голос.
– Чтобы тебе дать, надо отнять у китайца, а их здесь, сам видел, – тьма-тьмущая. Ему самому тесно, а ты еще собираешься здесь поселиться. А за что ж китайца сгонять с земли? Он вроде наших мужиков; горб гнет, а доли не знает. Не тут солдату надо искать земли, а дома, у соседа помещика. У нас в деревне три сотни крестьян имеют пять сотен десятин земли, а один помещик – пять тысяч. У кого много, а у кого и ничего нет! Чем за тридевять земель отбирать пашню у китайца, проще по соседству забрать у помещика, – продолжал первый солдат.
– Смотри, как бы за такие слова тебе крепко не попало! – предостерег его кто-то.
– Все равно солдат до этого додумается. Не сейчас, так потом. Помещицкую землю крестьяне должны делить между собой, а не завоевывать своей кровью землю генералам да полковникам. Так-то, браток! – закончил первый солдат.
– Пора и спать, а то завтра чуть свет подымут, ежели только японец даст спокойно поспать, – отозвался второй солдат, и разговоры смолкли.
«Просыпается сознание народа, даром для него эта война не пройдет», – подумал Звонарев.
Двенадцатого мая, на рассвете, японцы открыли по Цзинджоу артиллерийский огонь. При первых же выстрелах Звонарева разбудили. Накинув на плечи шинель, прапорщик вышел из блиндажа, В предрассветной мгле внизу, около города, видны были взблески частой артиллерийской стрельбы. Над темными стенами города то и дело вспыхивали разрывы шрапнелей. Разбуженные стрельбой, солдаты взобрались на бруствер и с тревогой наблюдали за происходящим.
Впереди в окопах по-прежнему было пусто.
– Где наш дозор? – спросил прапорщик.
– Вон справа, около блиндажика, – показал фейерверкер на чуть заметные фигуры. – У них есть бинокль, и они связались с секретами, которые находятся впереди.
– На город японец лезет, а к нам боится, – заметил один из солдат.
– Он к нам сразу не подлезет: и проволоки и пушек много. Сперва город заберет, а потом навалится на нас.
С центральной позиции раздался раскатистый выстрел из шестидюймового орудия, и за городской стеной высоко вскинулся дым разрыва. За первым выстрелом раздался второй, и скоро все батареи центра открыли частый огонь по цели, невидимой с левого фланга.
Звонарев в бинокль осмотрел противоположные склоны долины, но там среди густых зарослей гаоляна ничего не было видно. Слева на море до самого горизонта тоже было чисто. Вдруг раздался резкий свист летящего снаряда, и на мгновение грохот взрыва оглушил прапорщика.
– Откуда это он бьет? – удивленно оглядывались солдаты, продолжая оставаться на бруствере.
– Не иначе как из-за города. Спрятался за ним и стреляет по нас из-за закрытия.
Вскоре пролетел еще снаряд, который упал впереди батареи, и осколки со свистом полетели через бруствер.
После грохота морских двенадцатидюймовых орудий, к которым солдаты привыкли на береговых батареях Артура, взрывы легких полевых снарядов не производили большого впечатления. И только когда появились раненые, солдаты стали прятаться от снарядов в блиндажи. Японцы выпустили еще с десяток снарядов по батарее Звонарева и перенесли огонь на пустые окопы.
День медленно начинался. Низкие темные тучи быстро неслись по небу, с моря наползал туман, заволакивая низины. Со стороны Цзинджоу канонада усиливалась, орудия грохотали беспрерывно.
Доносящиеся временами ружейные залпы и пулеметный огонь тоже указывали на то, что бой разгорался. Замолкнувшие было батареи центра опять начали вести редкий огонь, бросая свои снаряды куда-то далеко в тыл японцев.
Звонарев нервничал и требовал от телефонистов скорейшего исправления телефона.
Наконец телефон исправили, и Звонарев вызвал Высоких.
– Что происходит у Цзинджоу? – спросил он.
– Японцы уже два раза его атаковали, но были отбиты с большими потерями, наша батарея стреляла на картечь и навалила массу народу, стрелки в восторге от ее действий, – ответил капитан. – А вы куда стреляли?
Звонарев сообщил обо всем происходящем на его участке.
– Присылайте людей за чаем на кухню, – распорядился Высоких. – Да приходите и сами.
Вечером, после заката солнца, Звонарев отправился к прожекторам. Один из них был установлен на левом фланге, шагах в ста за батареями, на небольшом возвышении, что давало возможность освещать большое пространство, особенно влево, откуда позиция была наиболее уязвима.
На центральном участке при свете прожектора команда матросов с броненосца «Севастополь» устанавливала пушку Канэ. Распоряжался командой молоденький лейтенант.
– Что это вы так поздно прибыли сюда? – спросил прапорщик.
– Стессель все уговаривал Витгефта выслать корабли для охраны позиций с флангов, а тот решил ограничиться высылкой двух пушек. Одна, как видите, здесь, а другую подвезут завтра.
Поглядев с минуту, как быстро и ловко справлялись матросы со своей работой, Звонарев пошел дальше.
Совсем стемнело, когда он вернулся к себе на батарею.
– Честь имею явиться, ваше благородие! – выросла перед ним из темноты белая фигура.
По голосу прапорщик узнал ротного фельдшера.
– Здорово, Мельников! – обрадовался он. – Как ты сюда попал из Артура?
– Поручик прислали. Поезжай, говорят, на позиции, и чтобы у меня все были если не целы, то живы! Если хоть один раненый умрет, я тебе голову с плеч сорву и пришью на другое место! – весело ответил Мельников.
Подошедшие солдаты засмеялись.
– Медведь это может! Как сгребет, так не обрадуешься!
– Ишь ты, вспомнил об нас, Ведмедяка! – заговорили в толпе.
– Письма есть?
– Никак нет! Только бутылку водки вам прислали, перевязочные материалы и Шурку, – доложил фельдшер.
– А Шурка где?
– Мы здесь! – И из темноты показались две женские фигуры в белом.
– Здравствуйте! – подошел к ним Звонарев, все еще не зная, с кем говорит.
– Здравствуйте! – ответили ему, и он узнал голос Вари Белой.
– А вы как здесь оказались? – спросил ее Звонарев.
– Приехала вместе с Шуркой.
– С разрешения ваших родителей?
– Они об этом и не подозревают! Я им сказала, что иду на суточное дежурство в госпиталь, а сама – сюда.
– Завтра же отошлем вас обратно в Артур.
– Так я и уеду. Пока здесь будет позиция, я останусь, – отрезала Варя.
– Ладно. Там посмотрим! Где вы устроились на ночь?
– Пока вы гуляли, мы выгнали вас из вашего блиндажа и устроили там перевязочный пункт. Можете полюбоваться. Вас же переместили, несмотря на протесты вашего Семена, на соседнюю батарею в пороховой погреб, – ответила Варя и повела прапорщика показать свою работу.
В блиндаже уже было проведено электричество. На столе, покрытом чистой скатертью, было множество различных банок, бинты, марля, вата и другие перевязочные принадлежности. В эмалированных блюдцах лежали блестящие хирургические инструменты, на полу, устланном чаканками, стояли носилки и лежали чистые соломенные тюфяки.