— Я такую бурду не пью, — сказал он, кивнув на обуховскую бутылку.
Обух развёл руки в стороны:
— Ну, ещё бы. Белая кость. С твоим карманом пить суррогат неприлично. А мы, когда придётся и ханк глотаем.
Он с треском отвинтил пробку своей бутылки, налил в рюмку, Стысю наливать не стал.
— За твоё здоровье, — провозгласил Обух, глядя на хозяина квартиры, и одним махом опрокинул рюмку в рот.
Стысь себе налил «Наполеона», сказал, поднимая рюмку и усмехаясь про себя:
— За встречу!
Обух бросил в рот шоколадную конфету, разжевал, провёл языком по губам и, в упор глядя на Стыся, сказал:
— Мне надо встретиться с твоим патроном.
Стысь удивлённо вскинул брови и на мгновение замер. Чего, чего, а этого он от Обуха не ожидал.
— Чего вылупился? — продолжал Обух. — Или не расслышал? Для глухих повторю: мне надо встретиться с Загом.
— Ты чего — обалдел!? — наконец решился, что ответить Стысь. — Он же тебя псам стравит за то, что ты с Зашитым сундук упёр. — Он достал из коробки конфету, но развертывать обёртку не стал.
— Не стравит. Я к нему с хорошим предложением пришёл, — самодовольно ответил Обух. — Оно ему ох как понравится. Такого и во сне не приснится. Я тебе его изложу, ты ему, — а он пусть решает. Но он от него не откажется. Я не какой-то падлан, я хочу дельное предложение сообщить. А к тебе пришёл, чтобы это дело распахать.
Стысь посмотрел на Обуха — что он будет заливать дальше, какие сказки рассказывать, — и ответил:
— Валяй, говори, что придумал.
— Пропустим ещё по одной, разговор веселей побежит.
Они выпили опять каждый из своей бутылки. Обух обдумывал предстоящий рассказ, Стысь ждал, что поведает бывший подельник.
— Я предлагаю твоему патрону сундук, — неожиданно выпалил Обух и впился взглядом в лицо собеседника, ожидая, какое впечатления произведут его слова.
Но Стысь вяло переспросил, ещё не поняв, что имеет в виду Обух:
— Сундук?
— Сундук.
— Какой сундук?
— Ты что, паря, никак не врубишься или дурака корчишь? За каким вы охотились.
Ни Стысь, ни Пол ничего не знали, какая участь постигла бывших их служителей, живы ли они или погибли, что сталось с сундуком, но полагали, что он у Зашитого и оставили всякую надежду вновь обрести его.
— А что сундук не у Зашитого? — спросил Стысь, и Обух отметил, как маслянистые глаза Алика заинтересованно блеснули.
— Не у него, — ответил Обух, наливая себе третью рюмку.
— Тогда у кого же, у тебя?
— Какое это имеет значение. Он в надёжном месте, в зажальнике, и ждёт своего хозяина. Мне незачем иконы мочить.
Теперь пришла очередь удивляться Стысю и наливать себе коньяка.
— Выражайся яснее, — попросил он Обуха.
— Бусделано, — игриво ответил Обух и, выпив ещё рюмку, продолжал: — Зашитый, когда утащил сундук из-под носа Джека, спрятал его в тайном месте, потому что пробиться с ним через ваши заграждения было трудно, и чтобы не рисковать, он припрятал его, а сам решил атаковать «Камни», чтобы создать переполох, перебить охрану и смотаться вместе с сундуком в город, где у него был заранее приготовлен амбарец. Но выполнить этот план помешала шобла, которую вы держали в спортзале. Они напали на катер, на котором мы решили удрать. Я сам видел, как они перебили остатки наших. Я чудом спасся…
— А Зашитый? Что с ним?
— Зашитый кормит рыб в озере. Из всех в живых остался только я один.
— Почему ты знаешь, что Зашитый погиб? Ты видел его труп?
— Если бы не видел, то бы не говорил. Конечно, видел?
— При каких обстоятельствах? — допытывался Стысь, возомнивший себя следователем, ведущим допрос.
— Когда те мужики напали на катер, вахмистр так меня приложил, что я потерял сознание, а когда очухался, то был уже за бортом. Когда я выплыл, вдоволь нахлебавшись воды, то увидел, как катер на полном ходу идёт на скалы. Потом он взорвался у гряды, врезавшись в неё, а на нём были те люди с художником и Зашитый. Я подумал, ну всем копец. Но ошибся. Минут через пятьдесят или чуть больше, появились те художники, сели в джип и уехали куда-то. Одна моторка болталась на воде. Я вскочил в неё и отправился к гряде, думая, что раз живы мужики, значит и Зашитый тоже. Обошёл всю гряду, кричал-звал — никого. Куда это, думаю, умотал Зашитый, может, залез наверх, к нашему сундуку. Он, хитрый, Зашитый! Да и мы не простаки. Только я подумал забраться на скалы, как у самой воды увидел груду камней, сложенных холмиком. Видно было, что камни собраны недавно. Я стал их разбрасывать, думая, что под ними фрайера что-то спрятали и вдруг вижу дирижабли. Ёшь твой корень, подумал, дирижабли-то Зашитого, его сорок пятый размер… Потом и его откопал. Эти приятели художника, видать, пришили его. Но никаких огнестрельных или ножевых ран на теле не было, кроме синяков. Вся спина синяя… Я погоревал над бедным паханом и снова забросал тело камнями… Поэтому я и говорю, что остался из всей кодлы один.
— А художник с друзьями? Они продолжали искать сундук?
— Ещё бы! Утюжили гряду до холодов. Потом они бросили это занятие так и не найдя сундука. Я один знаю, где он, и хочу сказать об этом Загу.
— Я, конечно, передам твои слова хозяину, — подумав, сказал Стысь, — врёшь ты или говоришь правду. Если соврал, и в твоих словах есть злой умысел, пытать тебя будут по всем статьям. Заг обмана не любит. А потом, не знаю, простит ли он тебе прошлые делишки…
— Простит, не простит. Тебя это не должно беспокоить. Ты передай мои слова хозяину. А я пока посижу на фонаре.
— Где посидишь? — не понял Стысь.
— На фонаре, — серьёзно ответил Обух. — Подожду.
— Понятно, — промямлил Стысь, удивляясь многообразию русского языка, его величию и меткости выражений. — Где мне тебя найти? — после некоторой паузы осведомился он, — если Пол согласится с тобой встретиться?
— Меня не надо искать. Я сам тебя найду. Только не тяни. Я в Москве всего на несколько дней. Два дня тебе хватит переговорить с хозяином?
— Хватит за глаза. Завтра же переговорю.
— Лады.
Обух отпил прямо из бутылки остатки водки и встал. Прошёл в прихожую, натянул куртку, взялся за ручку двери.
— Покеда, Алик. Не провороньте с патроном добычу, как в прошлый раз. Я пока предлагаю, но могу и передумать. Ваш ход, маэстро гроссмейстеры.
Стысь хотел спросить, почему он так расщедрился: знает, где сундук с неимоверными сокровищами, а сам не хочет его брать. Но не стал спрашивать, предоставив это Загу, если тот захочет вообще связываться с Обухом. Уж больно всё выходит, как в сказке.
Обух хлопнул дверью, и его грузные шаги затихли на лестничной клетке. Стысь вытер влажный лоб. Изрядно все-таки Обух его перепугал. Он уж и думать забыл об этом злосчастном сундуке и всех событиях с ним связанных, а здесь появляется бывший подельник да ещё с таким предложением. Есть о чём задуматься.
Может, Обух не врёт. Всё действительно так и есть, как он говорит. И обретение сундука вновь заставит Пола вернуться к прежней жизни.
Стысь вздохнул. За прошедшую зиму Пол заметно, очень заметно, изменился. Кроме грубости и вспышек гнева у него появилась еще беда: он ежедневно стал прикладываться к рюмке. Никакие доводы Алекса о вреде алкоголя в бизнесе на него не действовали. «Кто бы мне говорил, — возмущался Пол, чуть ли не брызгая слюной, — но не ты». Тут уж наставала очередь негодовать Стысю: — «Я пью, но ума не пропиваю», — горячо возражал он. Душеспасительные речи нисколько не помогали, и Алик вскоре бросил это занятие, целиком полагаясь на судьбу. Визит Обуха может и послан самой судьбой. Может, это всколыхнет Пола, заставит его забыть Ольгу…
Глава третья. Предложение
Утром, едва проснувшись и посмотрев на часы, Стысь позвонил Полу. Однако никто трубку в офисе не брал. Он связался с секретаршей, и та сообщила, что у Пола разболелась голова, и он на работу не приедет.
— Ещё бы не разболеться, — усмехнулся про себя Стысь. — Сколько вчера спиртного вылакал…
Раз Пола нет на работе, значит, он на своей загородной вилле приходит в себя. Стысь набрал номер мобильника шефа. Заспанный голос вяло пробормотал:
— Я слушаю.
— Это я, Стысь.
— Стысь?!
— А ты что не узнал?
— Узнал, конечно, — слабым и безразличным голосом ответил патрон.
Стысь подумал, что Пол в глубочайшем похмелье, не рад свету белому и проклинает день своего рождения. Сам же он уже вполне оправился от вчерашних возлияний после двух чашек крепкого чая с ванилью, и не преминул кольнуть шефа:
— Ты изменяешь своим привычкам, мон шер. Раньше ты допоздна не спал?
Однако Пол не отреагировал на ироничный тон друга и спросил:
— Чего беспокоишь? Насколько мне помнится, ты на сегодня выходной выпросил… Зачем будишь? — Он длинно зевнул.
— Мне тебе надо сообщить нечто важное, — сказал Стысь, представив на миг кислую бледную физиономию друга с бесцветными осоловелыми глазами, всклокоченными волосами, лежащего в подушках на широкой кровати, с трубкой возле уха, отмахивающегося от приятеля, как от назойливой мухи.
— Алекс, ты не мог выбрать другое время? — почти простонал Пол.
— Я надеюсь, ты не в постели? — нарочно спросил Стысь.
— Какое это имеет значение, где я. Говори, что тебе надо и сгинь.
— Дело неотложное, мон ами.
Французское выражение «мон ами» Стысь употреблял в очень редких, исключительных случаях, обращаясь к Полу, в основном, когда нужно было позарез подластиться, выпросить очень важное для себя. В основном это касалось денег, проигранных в казино.
— Я сегодня не в настроении, — смягчил свой тон Пол. — Сам знаешь. Давай в другой раз. Я немного посплю. Голова раскалывается…
— Голова не атомная бомба — не взорвётся, — продолжал наступать Стысь, чувствуя, что патрон сдаётся.
— Ты меня достал, — скрежетнул зубами Пол.
— Спешное дело, Пол, не требующее отлагательств. Ты сам убедишься в этом, как только я тебя посвящу в него. Я сейчас приеду, заодно и тебя поправлю. Я знаю несколько русских способов, как избавиться от похмельного синдрома. Будешь, как новенький. Замётано? — спросил он, гордясь новым словом, добытым из словаря обитателей подвалов.
Предложение привести его в форму, видимо, повлияло на Пола больше, нежели сообщение о важном деле. Он тяжело вздохнул и ответил:
— Чёрт с тобою, Алекс, приезжай! Вечно ты со своими проектами беспокоишь.
И отключил трубку, в душе довольный, что пропойца Алекс, может, действительно, знает способ, как быстрее прогнать тяжесть, какую во всем теле ощущал Пол. Он покачал головой и почувствовал, как шевельнулись мозги.
В душе он завидовал приятелю, что тот мог выпить ведро водки и после этого чувствовал себя, как ни в чём не бывало, мог острить, шутить, балагурить, а вот Пол хмелел быстро, голова тяжелела, мозги деревенели, казалось, даже глаза застывали неподвижно, не слушались руки и ноги, насупливались брови и окружающие казались не настоящими, какими-то сценическими персонажами. Наутро он чувствовал себя ещё хуже, чем накануне, не находил себе места от страшной головной боли. В такие дни весь мир был гнусным и пасмурным…
А Стысь вызвал из гаража машину. Когда тёмно-синий «Форд» припарковался у подъезда, он спустился по лестнице во двор. Шофёр — молодой парень, хотевший уже подниматься в квартиру шефа, — увидев его, услужливо открыл дверцу. Но Стысь не стал садиться.
— Ключи? — протянул он водителю руку.
Тот воззрился на хозяина, но ничего не сказал и протянул ему связку ключей.
— Свободен, — сказал ему Стысь, забирая ключи. — Доедешь до дома на метро. Ты сегодня мне не нужен. Держи за беспокойство. — Он протянул ему новую сторублевку.
Шофёр взял деньги, сунул в карман, а Стысь грузно опустился на сиденье и завёл машину.
Проехав с квартал или два, и почувствовав, что во рту сохнет, он остановился у первого, попавшего на глаза кафе, и выпил стакан крепкого кофе с куском бисквитного торта. У него, как и у патрона, побаливала от вчерашних доз спиртного голова, и тело казалось мягким и раскисшим. Кофе его приободрило, и голова не стала казаться такой тяжелой.
После разгрома «Камней» и потери Ольги, Заг вскоре внешне утешился. Он не стал восстанавливать дом на берегу озера, посчитав, что не стоит вкладывать деньги в сооружение, которое теперь ему вряд ли пригодится, и купил шикарную дачу недалеко от Москвы на Клязьминском водохранилище у одного богатого московского предпринимателя. На эту дачу и ехал Стысь.
Время близилось к полудню. День обещал быть погожим. Утренняя туманная дымка рассеялась, и видно было далеко. От нагретого асфальта поднималось марево, и контуры впереди идущих машин иногда причудливо расплывались, словно становились жидкими или воздушными. На автостраде было много машин. Ехали почти впритык на небольшой скорости, и Стысь в душе ругался, что соблазнил Пола принять себя, но, вспомнив о важности дела, по которому ехал, успокаивался. Около получаса он простоял в пробке, образованной из-за дорожного происшествия. Водители, выйдя из кабин и сгрудившись на обочине, ругались, проклиная нерасторопных гибедедешников, в перерывах между руганью сочувствовали участникам аварии — мощный «Урал» врезался в «Жигули». Когда «Урал» отогнали в сторону, движение возобновилось.
Повернув с главной магистрали налево, Стысь облегченно вздохнул — ещё двадцать минут, и он у цели. Въехав в дачный поселок. — удивился: зимой, когда он был здесь в последний раз у Пола, он показался пустым и неприветливым, коттеджи были занесены снегом, казалось, он придавил их к земле, также, как и деревья и кустарники. Большие сугробы были нанесены у оград. Теперь посёлок утопал в молодой зелени, которая скрывала высокие строения, оставляя для глаз лишь железные крыши «под черепицу», трубы, балконы и башенки. Улицы были асфальтированы, кое у каких домов тротуары были выложены плиткой. Стыся поразили ограды: были они мощные, как крепостные стены, высокие, с металлическими крепкими воротами.
Остановив «Форд» у трёхметровых ворот из гофрированного железа, Стысь посигналил и стал ждать, когда откроют створки. Но их никто не открывал. Алик вышел из машины и прокричал в домофон:
— Эй вы, олухи царя небесного! Хватит спать, открывай ворота!
Сбоку открылась калитка, и появился недовольный охранник, готовый наброситься на столь наглого посетителя, обозвавшего стражей врат олухами, но, увидев наперсника хозяина, растянул рот в улыбке:
— Добрый день, шеф. Сию секунду открою. Мы сегодня никого не ждали, — как бы оправдываясь, продолжал он. — Хозяин сказал, что он никого не принимает и никого не ждёт.
— И вы решили немного вздремнуть?
— Ну что вы, — виновато улыбнулся страж. — В «козла» резались…
Он открыл массивные ворота, и Стысь, миновав домик управляющего, оцилиндрованные брёвна которого были покрашены пинотексом «Орегон», проехал по дороге, выложенной фасолевидной бетонной плиткой, к парадному подъезду трёхэтажного здания из красного кирпича.
На крыльцо вышел Индус, новый телохранитель Зага, заменивший Джабраила, мужчина тридцати лет, со смуглым, обветренным скуластым лицом, чёрными пронзительными глазами и длинными чуть ли не до плеч прямыми волосами.
Увидев Стыся, поздоровался, открыл дверь, пропуская его в дом.
— Где Пол? — спросил Стысь, мельком бросив взгляд на телохранителя. — В спальне?
— У себя в кабинете.
— Сердитый? — осведомился Стысь, больше для проформы, чем для выявления настроения наперсника.
— Не так сердитый, как разбитый.
— Мучается?
— Как всегда.
— Ты вот что, — распорядился Стысь. — Прикажи протопить баню. Через час попаришь нас. Понял?
— Отчего не понять, — ответил Индус. — Мигом всё устрою.
Стысь по широкой мраморной лестнице поднялся на второй этаж и прямиком отправился в кабинет-библиотеку Пола, занимавший правое крыло. Ноги утопали в мягком ковре, и шагов не было слышно.
Пол сидел в дальнем углу обширного кабинета, до потолка заставленного книгами, боком к вошедшему, в широком мягком кресле, в шёлковом халате, открывавшем безволосую грудь, и шелестел какими-то бумагами. Лицо было отёкшим, под глазами виднелись тёмные полукружья.