Бормоча эту околесицу, Ариэль пришпандоривает провода к цилиндрам, создавая замысловатое сооружение, смахивающее на самодельное взрывное устройство из низкосортных фильмов. Единственное отличие, пожалуй, в том, что даже в кино шахиды не нацепляют взрывчатку на головы. По вполне понятной причине подбегает всполошённая стюардесса. Не отрываясь от процесса, Ариэль втюхивает ей заранее заготовленную брошюру и повторяет всю историю, только более медленно и подробно. Дослушав, стюардесса спешно ретируется в направлении кабины пилота.
– Где мы были? – Ариэль застывает с проводом в руке. – А, вот! Смотри, чисто с финансовой точки зрения, сегодня в каждом нормальном государстве человеческая жизнь является наиболее ценным ресурсом. Эта простая истина постепенно становится ясна и в развивающихся странах. А потому любой перспективный медицинский аппарат широкого назначения имеет колоссальный рыночный потенциал. Непонимание столь базисных вещей – коммерческая близорукость. – Он осторожно ощупывает получившийся агрегат. – На первый взгляд, сверхзадача нашей компании проста, даже банальна. Создать сенсор, включающий основные атрибуты существующих на рынке прототипов, но действующий на основе простых технологий и, соответственно, стоящий значительно дешевле.
Это я уже слышал, но монолог Ариэля адресуется не мне. Ему не терпится выговориться, а я, сдерживая улыбку, слежу за его манипуляциями. Несуразно смотрящееся на массивном черепе приспособление чем-то отдалённо напоминает гипертрофированные бигуди, на которые вывернули кастрюлю спагетти. "Я – тётушка Чарли из Бразилии, где много-много диких обезьян", – вспоминается невпопад, и, чуть не прыснув со смеху, я спешно нахмуриваю брови, изображая предельною сосредоточенность.
– И дело даже не в цене самого сенсора, – шеф взял пульт и повозился, что-то конфигурируя, – стоимость процедуры состоит из расходов на сопутствующую аппаратуру, квалификации врачей, обработки и интерпретации результатов. А в нашем случае всё значительно проще, быстрее и, соответственно, дешевле в десятки раз уже сегодня, а завтра, войдя в массовое производство, станет дешевле в сотни и тысячи.
Речь Ариэля наполняется внутренним магнетизмом, и я, позабыв шуточки, слушаю уже не отвлекаясь.
– В настоящее время, вся операция может стоить от двадцати до пятидесяти тысяч долларов в зависимости от страны, зарплат персонала, налогов и множества других факторов. Подобные процедуры даже в Америке проводятся меньше, чем в пяти процентах клиник, и то исключительно частным образом. Ни одна доступная простому смертному страховка таких издержек не покрывает. В Западной Европе ситуация гораздо хуже. О Восточной Европе, Южной Америке, Азии и Африке – вообще молчу. То есть, даже в самых развитых странах…
– Погоди, а какие альтернативы?
– А никаких, – отрезал Ариэль. – Похороны куда как дешевле.
Он стиснул кулак. Костяшки пальцев побелели.
– Ну ничего, – покатав желваками, Ариэль глянул в иллюминатор и сдавленно процедил, – мы ещё посмотрим…
Он помолчал, поправил обруч и продолжил более сдержанно:
– А теперь прикинь масштабы: население США и Канады около 350 миллионов, Западной Европы – 400, то есть всего около 750. Из них, в лучшем случае, два-три процента могут позволить себе такие операции. A население планеты более семи миллиардов. Итого – меньше двух десятых процента. И то при наличии квалифицированных специалистов, оборудования и тому подобного…
Ариэль потыкал в пульт, рассматривая объёмные графики. Конструкция заискрилась цветными ледами. Соседи, опасливо следившие за этими манипуляциями ещё вначале, при монтаже чудо-шлема, снова оглядываются, смотрят на Ариэля, потом на меня и обратно на него. На удивление, намертво вбитое в сознание американских обывателей понятие "прайвеси" в очередной раз побеждает любопытство, и спустя несколько секунд все, как ни в чём ни бывало, утыкаются в свои журналы.
– Завершающая стадия – гамма-индуцирование. Расширение восприятия и повышение эфирного тонуса, – комментирует Ариэль, заметив вопросительный взгляд. – Ты слушай, не отвлекайся, мы подбираемся к самой сути. Я уже второй год делаю этот стартап, ещё полтора ушло на сборы средств, обивание порогов, инвесторов, презентации и подобную чехарду. Плюс несколько лет я вынашивал эти идеи, сперва один, потом с партнёром… Так вот, моя мечта – сделать наше оборудование доступным не только кучке богачей с Уолл-стрит и их прыщавым отпрыскам. Мы понесём свет надежды в каждый заброшенный уголок земного шара. Я хочу видеть наш логотип в каждом богом забытом городке Индии и Африки. Наши сенсоры должны стать так же доступны, как Кока-Кола. И так же просты в использовании.
Ариэль воинственно взмахнул пультом.
– Но это не Кока-Кола! Не шипучая дрянь сомнительного состава, которую сама фирма-производитель использует для чистки двигателей.
Я приподнимаю банку, словно чокаясь, и делаю большой глоток.
– Мы будем исцелять людей, которые и по сей день умирают, при том что наука способна их спасти. Избавление – вот оно: на расстоянии вытянутой руки. Мы с тобой способны сделать эту мечту реальностью за год-полтора. В цивилизованных странах болезни сердца являются причиной смертности номер один, а с развитием…
– Да, это-то понятно. Можешь не…
– Вот именно, – приободряется Ариэль, – речь даже не о миллионах, на кону миллиарды человеческих жизней! А наши инвесторы… впрочем, ну их в жопу. Прорвёмся. Пусть себе хмыкают и пожимают плечами… Они настолько не верят в то, к чему мы стремимся, что в отчётах приходится занижать предполагаемую прибыль, чтобы у них голова не кружилась. Это абсурд! Но ничего не попишешь. Иначе они и слушать не готовы.
Ариэль принимается стаскивать прекратившую мигать штуковину. Отсоединяет и бережно складывает провода.
– А теперь поговорим о других цифрах. – Он потёр виски в местах соприкосновения с обручем. – Помнишь, я обещал, что как только произойдёт существенный сдвиг, мы вернёмся к вопросу опционов?
Я кивнул и навострил уши.
– Пришло время объяснить, почему откладывался этот разговор. Ты наверняка думаешь, что мне надо, чтобы ты что-то доказал? Проявил себя?
– Ну, это вполне логично… – уклончиво ответил я.
– Так вот – нет. Это не тебе надо доказать мне, это мне надо доказать им, – он криво усмехнулся. – Смотри: на всех работников, и теперешних, и будущих, отведено пять процентов. Всё про всё, включая внешних консультантов и двух-трёх передовых кардиологов, которые будут пиарить продукт, как только появится, что пиарить. Как бы то ни было, ты уже ключевой игрок в нашей команде, хотя сегодня это понимаю только я. Но когда мы продемонстрируем новые результаты и станет очевидно, что то, о чём я толкую, – возможно, состоится очередной инвестиционный раунд. И вот тогда, с этой позиции, я смогу диктовать условия. Представив тебя виновником торжества, потребую не те крохи, какие достались остальным, а где-то около одного процента.
Ариэль оценивающе взглянул на меня.
– Я, конечно, не мастак предсказывать будущее, но, по самым скромным прогнозам, после создания первого прототипа мы за годик-другой раскрутимся до пятидесяти, а, того и гляди, до нескольких сотен миллионов. – Ариэль прищёлкнул пальцами. – Вот и прикинь.
Я прикинул. Надо признать – семизначные числа имеют неотразимый шарм. Да что там, числа били наотмашь.
– И, пойми правильно, здесь никто тебе одолжений не делает. Нам необходимо тебя мотивировать. Мне нужен не подчинённый, а соратник. Я хочу, чтобы это была не лично моя война, а наша общая.
Зажглись посадочные огни, но было не до того.
– Кстати, – обретая дар речи, поинтересовался я, – если уж на то пошло… Какой кусок пирога имеешь ты?
– Нас два основателя, и на пару у нас – те же пять, – без промедления выложил Ариэль. – Плюс договор о неразводнении доли. У меня – три процента, у партнёра – два, так как он участвовал только в формировании концепции и первом круге инвестиций. При случае надо вас познакомить.
Шасси спружинили, самолёт встряхнуло.
– Наш выход. – Шеф хлопнул меня по колену. – Я в тебя верю.
* * *
Галопом проносимся сквозь больничный холл. Не дожидаясь лифта, Ариэль ввинчивается по лестнице на третий этаж, спеша убедиться, что всё готово. Когда эта железная коробка вместе со мной и аппаратурой доползает наверх, шеф уже у дверей. Оказавшись в операционной, он с ходу бросается распаковывать вещи. Я тестирую каждый прибор. Яркий свет заливает помещение, нещадно выжирая пространство. Предметы не отбрасывают теней.
Спустя полчаса система собрана и проверена. Мы наскоро облачаемся в бордовые рубашки, бордовые штаны и одеваем на обувь клеёнчатые бахилы. Нам выдают свинцовые халаты и воротнички. Я смутно припоминаю, что щитовидные железы особенно чувствительны к радиоактивному облучению.
– Так, ну что? Ввозим тело? – заглядывает медбрат.
– Давайте-давайте! – вскидывается Ариэль. – Нечего тянуть.
Эти доспехи весят килограмм по пятнадцать, и мы не спешим надевать их. Я гоняю тесты, раз за разом убеждаясь, что всё функционирует как надо. Ариэль, изводясь от бездействия, поминутно оглядывается на меня. В его глазах немой вопрос: "Ну как, работает?" и, завершив очередной контрольный блок, я энергично киваю.
Кроме нас, в комнате хлопочут двое представителей больницы. Их движения точны и лаконичны. Медсестра раскладывает на передвижном подносе скальпели, зажимы, шприцы и пакеты инфузии. Распахивается дверь, санитары ввозят пациента, накрытого зелёными простынями и подсоединённого к машине жизнеобеспечения. Следом появляется целая толпа. Наскоро представляются. Врачи, ассистенты, медбратья. Их фамилии, титулы и должности моментально выветриваются из моей головы, запоминается только имя главного хирурга – Уолтер. Один из вошедших – анестезиолог. Можно подумать, здесь действительно кому-то понадобится наркоз. Эта деталь, царапнув сознание, на миг выбивает меня из ритма.
Ассистент откидывает простыню. Я мельком оглядываю туловище невысокого парня и механически отмечаю, что он сходного со мной телосложения, только немного покрепче. Волос на груди почти нет. На плече татуировка из переплетения зазубренных линий. Голова прикрыта отдельной в несколько раз сложенной тканью. Я, так же, как он, когда-то подписал бумажку о том, что завещаю тело науке.
Хирург делает надрез в области паха, где проходят большие артерии, устанавливает фиксатор и вводит катетер. Начинается showtime[28], и посторонние мысли мгновенно улетучиваются. Тактовая частота происходящего возрастает до предела. Ассистент придерживает фиксатор, и Уолтер виртуозно, в два приёма доводит катетер до сердца. Чувствуется работа мастера. Пока он проделывает этот манёвр, все замирают, следя за картинкой на мониторе дублирующем флюороскоп[29].
– Мы там. Берём образцы? – бросает Уолтер.
– Да, – выдыхаем мы в один голос.
Ариэль нависает надо мной, заглядывая через плечо. На некоторое время я руковожу происходящим. Всё проделывается чётко и деловито, будто пациент жив, но настоящая причина в том, что мы можем потерять его в любой момент. Каждая секунда на вес золота. Что-то не ладится с калибровкой, и я прошу повторить первичные замеры. Хирург понимает нас с полуслова и ловко устанавливает катетер в нужной точке.
– Вы в своём уме?! – орёт Уолтер, оглянувшись, в паузе между манипуляциями. – Седьмая минута облучения пошла!
Мы кидаемся к халатам, наскоро натягиваем, помогая друг другу застегнуть их на спине. Напяливаем воротнички. Халаты громоздкие, ниже колен, и в них мгновенно становится жарко. Воротнички жмут и, чтобы посмотреть в сторону, приходится поворачиваться всем телом. После минутной заминки действие возобновляется с удвоенной интенсивностью.
Мы проходим по характерным сценариям, и Ариэль настаивает на неоднократном повторении ключевых ситуаций. Вскоре наши требования даже мне начинают казаться чрезмерными. Спустя два часа все уже на пределе, но никто не подаёт признаков недовольства, и работа продолжается в прежнем темпе.
В кратких передышках, пока врачи реконструируют очередной клинический сценарий, ко мне возвращаются воспоминания. Я с тревогой жду, когда пациента будут усыплять. Само это выражение всегда коробило меня округлой политкорректностью. Вроде как речь и не идёт об умерщвлении. Это мой первый опыт на человеке, но прежде не раз доводилось участвовать в экспериментах на животных, преимущественно свиньях, так как анатомия и физиология их внутренних органов, и в частности сердца, сходны с человеческими. После окончания опыта зверюшка могла бы преспокойно жить дальше, но, как правило, необходимо сверить результаты с оригиналом. То есть вынуть сердце, разрезать и сравнить. Самое парадоксальное, что даже в тех случаях, когда извлекать сердце не обязательно, зверей всё равно "усыпляют", иначе наше мероприятие граничило бы с издевательством над животными. И поэтому их неизменно убивают из якобы гуманных соображений, а на самом деле – чтобы не подпасть под соответствующую статью.
Выглядит это так: анестезиолог окидывает собравшихся вопросительным взглядом и, убедившись, что к свинке больше претензий не имеется, вводит раствор. Сигнал электрокардиограммы быстро затухает, но он, сверяясь с часами, выжидает отведённые протоколом пять минут. Потом записывает точное время смерти, накидывает на бездыханную тушу простыню и уходит.
Следом приходит другой мужик, откидывает простыню, примеривается и делает глубокий надрез поперёк груди. Затем ещё и ещё. Впервые это увидев, я почувствовал, как у меня внутри что-то треснуло. Это нарушение святости кожного покрова шокировало сильнее всего. В этот момент свинья превращалась из животного в груду мяса. Далее этот тип засовывал руку в кровоточащую щель, погружая её чуть ли не по локоть, и с чавкающим хрустом кромсал внутренности грудной клетки, а я стоял рядом, держа наготове банку с физраствором.
Как сейчас вижу – мужик достаёт сердце с ошмётками коронарных сосудов, из которых сочится густая тёмная кровь, и запихивает в подставленную ёмкость. Усмехаясь, берёт из моей одеревеневшей руки крышку, привычным движением запечатывает и рывком сдирает окровавленные перчатки.
Эти образы вспыхивают в сознании, но голос Уолтера раз за разом выдёргивает меня оттуда. И вот три последних сценария, изначально входивших в категорию "если успеем", – завершены. Мы с Ариэлем синхронно бросаем взгляд на часы – четыре часа пролетели словно четыре минуты. Всё закончено, наиболее важные этапы повторены по несколько раз.
– Ну что? – проронил через плечо Уолтер.
– Всё, – выдохнул я.
– Всё, – осоловевшим голосом пробормотал Ариэль.
– Точно? – он оглянулся. – Можно ещё разок успеть, решайтесь…
– Да-да, действительно всё, – кивнул Ариэль. – Всем спасибо.
Уолтер извлёк катетер, выключил флюороскоп, пожал нам руки и удалился. Мы принялись упаковывать оборудование. Вошёл анестезиолог. Я внутренне напрягся, но он лишь бегло осмотрел тело, сверился с приборами и попросил ждать его в холле.
Санитары вывезли койку. Медсестра – машину жизнеобеспечения. Я с облегчением выдохнул. Со сборами управились на удивление быстро, и я даже успел наспех высмолить две сигареты, начхав на запрет курения на территории больничного кампуса.
– Держите, – анестезиолог вручил мне до боли знакомую пластиковую ёмкость. – Постарайтесь поскорее в заморозку.
– Спасибо, – прочувствованно промолвил Ариэль. – Прямо по приезде – в лабораторию на гистологию, всё уже оговорено.
Анестезиолог кивнул.
– А что с остальным? – не удержался я от дурацкого вопроса.
– Разбираем, желающих предостаточно, – буднично отозвался врач. – Органы разойдутся ещё сегодня, разве что конечности останутся, да и то не все.
* * *
По пути в аэропорт, я обнаруживаю четыре пропущенных звонка. Улучив момент, отхожу в сторону и набираю номер.
– Ир, привет.
– Где ты? Всё о'кей?
– Да, я был на опыте…
– Почему ты не отвечаешь?
– Ир…
– Сложно найти минуту перезвонить?
Я не нахожу слов. Явственно чувствуется нарастающее напряжение.
– Ир… – просительно повторяю я.
Она молчит.
– Ира…
Мой тон становится заискивающим, и от этого я начинаю закипать, а она не отвечает, нагнетая невыносимость происходящего.
– Ира! – говорю я требовательно.
– Что?
– Ира, пойми… – делая над собой усилие, начинаю я.
– Не трудись, – тускло откликается она. – Я уже всё поняла.
И действительно, я не в состоянии сейчас что-либо объяснять.
– Ир, я прилечу в Сан-Хосе и позвоню тебе.
Она снова молчит.
– Ира, пока. Прилечу и позвоню.
Выждав несколько секунд, я вешаю трубку. Так… если сегодня я её продинамлю…
Возвращаясь к стойке регистрации, где уже началась посадка, судорожно потираю виски, пытаясь сосредоточиться. Как ни крути, добраться до Лос-Анджелеса к мало-мальски приемлемому времени никак не удастся. Пока долетим до Сан-Хосе, пока закинем вещи, пока то-сё, а езды до LA часов пять в лучшем случае. От усталости и морального переутомления ситуация с каждой секундой кажется всё более нестерпимой и безвыходной.