III
— Отец, — сказал Эван, застав Уолтера любующимся в одиночестве орхидеями в одной из оранжерей Мэтта, — я хочу поговорить с тобой.
— А, — протянул Уолтер, стараясь не выдавать своего страха перед разговором, который он пытался оттянуть, — конечно... ты видел когда-нибудь такие орхидеи? Исключительные экземпляры. Такая расцветка...
— Отец, — суровым тоном произнес Эван, — я хочу знать, какие у нас отношения с Тристаном Пуулом и его обществом.
— А, — сказал Уолтер, — да, конечно.
— Я предлагаю выйти отсюда и сесть на скамейку, что стоит у дальнего конца лужайки. Здесь слишком жарко для серьезной беседы.
— Жарко, да? Для орхидей это отлично.
Он перешел к другим цветам.
— Отец...
— Ты не должен беспокоиться, Эван. Это мои заботы.
— Неверно, — сказал Эван. — Я несу за тебя ответственность.
— Мой дорогой мальчик, я вполне способен постоять за себя! Я ценю любой твой совет, но ты напрасно беспокоишься.
— Пуул действительно арендовал у тебя помещение?
— Мы заключили джентльменское соглашение, — сказал Уолтер, мечтая спрятаться в зарослях орхидей. — Я сдал ему на год оба крыла. Все равно эти комнаты пустовали; я подумал, что нам пригодятся дополнительные деньги.
— Сколько он тебе платит?
— Ну, — Уолтер отчаянно пытался выиграть время, — это хороший вопрос. Я рад, что ты задал его. Видишь ли...
Он замолчал.
— Да? — сказал Эван.
— Давай сядем на скамейку, как ты предложил, — Уолтер решил выиграть еще пару минут для обдумывания ответа. Но когда они сели на краю лужайки, напротив розовых кустов, он обнаружил, что ему по-прежнему нечего сказать.
— Да, отец? — невозмутимо произнес его мучитель.
— Дело в том, — сказал Уолтер, — что соглашение не предусматривает денежного вознаграждения. За аренду помещения мисс Миллер взяла на себя обязанности экономки, а Пуул — личного врача Гвайнет.
Возникла пауза. Уолтер напрягся всем телом в ожидании взрыва, которого не последовало.
— Я этого боялся, — произнес наконец Эван. — Может быть, это и хорошо. Если договор не предусматривает оплату, его легче признать недействительным.
— Ну, по правде говоря...
— Он тебе что-то заплатил?
— Символическую сумму — один шиллинг.
— О боже! — сказал Эван. — Отец, я не хочу тебя обидеть, но как ты связался с этим человеком? Где познакомился с ним?
— Ты знаешь, что я должен раз в месяц открывать двери Колвин-Корта для народа, поскольку министерство труда взяло на себя расходы, связанные с содержанием развалин замка и часовни? Пуул появился в марте. Он представился как турист, интересующийся старинной архитектурой, и Гвайнет, чувствовавшая себя хорошо в тот день, показала ему сад и сводила к замку. Пуул проявил громадный интерес, он задавал такие умные вопросы, что я пригласил его на ленч. Затем он предложил мне сдать ему все поместье в аренду на год. Я, разумеется, не согласился, и он уехал. На следующий день Гвайнет заболела — с ней случился рецидив. Я разволновался. Доктор предложил госпитализировать ее, но тут вернулся Пуул. Он хотел узнать, не передумал ли я насчет аренды. Узнав, что Гвайнет больна, он сказал, что лечит травами и попросил разрешения прописать ей одно средство. Конечно, я согласился — я не увидел в этом ничего опасного, к тому же я сам верю в целительную силу трав. В старые времена...
— Пуул приготовил настойку, и Гвайнет тотчас выздоровела, — сказал Эван. — Травы тут ни при чем. Подействовало внушение.
— Возможно, — сказал Уолтер, не .осмелившись спорить. — В любом случае, как ты понимаешь, я был благодарен Пуулу, и когда он предложил компромисс — попросил не весь дом, а лишь два его крыла, — я обнаружил, что соглашаюсь...
— Понимаю.
— Он показался мне славным молодым человеком, — как бы оправдываясь, сказал Уолтер, — к тому же я избавился от расходов на экономку, общество поддерживает чистоту и порядок во всем доме, и Гвайнет чувствует себя теперь гораздо лучше.
— Кто оплачивает счета?
— Счета? — переспросил Уолтер, надеясь, что он ослышался.
— Счета, — сказал Эван. — Кто несет бремя дополнительных расходов по содержанию этих тринадцати человек в Колвин-Корте? Кто платит за их питание?
— Ну, по правде говоря, — сказал Уолтер, — платил за -них я, но Пуул вернет мне деньги после первого августа. В настоящий момент общество испытывает финансовые затруднения, но в августе...
— Понимаю, — сказал Эван тихим спокойным голосом, который испугал Уолтера сильнее, чем явное проявление гнева. — Отец, в каком состоянии находятся твои финансовые дела? Если ты решил сдать часть Колвин-Корта в аренду, наверно, ты сам испытываешь денежные затруднения, однако, судя по твоим же словам, эта акция пока что приносит тебе одни лишь убытки. У тебя перерасход в банке? Тебе пришлось продать часть акций?
— Ну, кое-что у меня осталось, — сказал Уолтер. — Средства твоей матери, которые вы с Гвайнет унаследуете после моей смерти, приносят мне небольшой, но стабильный доход. Мне пришлось продать несколько ценных бумаг, но...
— Сколько?
— Ну, пожалуй, довольно много, но когда я взял небольшую ссуду под залог дома...
— Понимаю...
— Все не так плохо, — оптимистично заявил Уолтер.
— Отец, я не хочу спорить с тобой, однако, на мой взгляд, дела обстоят хуже некуда. Один вопрос абсолютно ясен — ты не можешь позволить себе содержать за свой счет тринадцать человек. Общество должно покинуть Колвин-Корт.
— Но договор... здоровье Гвайнет... я обещал Пуулу...
— Я удивлюсь, если окажется, что договор имеет юридическую силу, — сказал Эван. — Если это так, я уплачу неустойку. В конечном счете это обойдется дешевле. Что касается Гвайнет, то ей нужен хороший психотерапевт. Я не хочу, чтобы какой-то сумасшедший травник использовал мою сестру в качестве морской свинки. Я признаю, что у Гвайнет есть свои проблемы, но ей нужна помощь профессионала, а не дилетанта.
— Гвайнет — весьма болезненная девушка, — робко сказал Уолтер.
— Отец, мы живем в двадцатом веке. Ей можно помочь.
— Я знаю, ты не веришь, что Гвайнет действительно больна, но...
— Нет, верю. То, что болезнь имеет психосоматическое происхождение, вовсе не означает, что ее физические симптомы нереальны. Но причина болезни — психическая, а не физическая.
— Но Гвайнет такая умная, — возразил Уолтер. — С головой у нее все в порядке.
— Интеллект тут ни при чем, отец.
— Но... Гвайнет не захочет, чтобы Пуул уехал. Я это знаю. Эван, не будет ли лучше, если он останется?
— Ты не можешь позволить себе это, отец. И нельзя допустить, чтобы Гвайнет привыкла к нему. Он не излечит ее, а в конце концов ей может стать еще хуже, чем до знакомства с ним.
— Я не знаю, как попросить его уехать, — подавленно произнес Уолтер. — Не знаю, что ему сказать. Он такой славный молодой человек... добрый... серьезный.
— Я сам с ним поговорю, — сказал Эван. — Позволь мне уладить это за тебя.
— Мне бы не хотелось перекладывать мои проблемы на твои плечи, а то ты пожалеешь, что вернулся домой, и снова надумаешь куда-нибудь умчаться...
— На этот раз нет, отец.
Они помолчали. Я, должно быть, ослышался, подумал Уолтер, боясь поверить своим ушам. Эван, очевидно, сказал что-то другое.
— Конечно, в Америке для врачей есть большие возможности, — сказал Уолтер. — Я это знаю.
— Существуют разные возможности, — заметил Эван, — и деньги — это еще не все. В Африке я понял, что не хочу покидать Уэльс — и Англию — навсегда.
Уолтер молча взял сына за руку. Вновь обретя дар речи, он сказал:
— Как прекрасен сейчас розовый сад. В этом году розы великолепны.
Они посидели какое-то . время, любуясь розами. Наконец Эван встал и рассеянно провел рукой по волосам.
— Значит, ты разрешаешь мне поговорить с Пуулом об этом деле?
— Поступай, как считаешь нужным, — сказал Уолтер, испытывая облегчение оттого, что разговор, которого он давно боялся, закончен, и его самое сокровенное желание, похоже, сбылось. — Предоставляю тебе полную свободу действий.
— Я поговорю с Пуулом в понедельник, как только мн удастся встретиться с ним, — сказал Эван.
Вопреки здравому смыслу ему уже казалось, что Николу в Уэльс пригласил Пуул, словно это он, а не Уолтер, был настоящим хозяином Колвин-Корта.
IV
В воскресенье, под вечер, Эван и Уолтер вернулись в Колвин-Корт, а Бенедикт, Джейн, Лайза и близнецы — в коттедж. Эван решил ничего не предпринимать в отношении общества до возвращения Пуула, но в понедельник он мобилизовал всю свою выдержку и отправился к сестре. Заглянув в комнату Гвайнет, он увидел, что девушка рисует фломастерами огромный плакат.
— Можно к тебе на минуту, Гвайнет? — вежливо сказал он, повысив голос, чтобы быть услышанным на фоне музыки, грохочущей из проигрывателя. Он снова взглянул на плакат. Гвайнет нарисовала несколько концентрических окружностей над черной пентаграммой, одна вершина которой находилась внизу, а две другие были обращены вверх.
— Что это? — спросил Эван, пытаясь вспомнить, что он читал о лечении искусством.
— Мое представление о пятом измерении, — сказала Гвайнет, выключив проигрыватель.
— Ясно, — произнес Эван. Перед его глазами замелькали тесты Роршаха. — Гвайнет, я хочу поговорить с тобой об отце.
— Если ты намерен сказать нечто гадкое о Тристане, — взгляд девушки тотчас стал колючим, — то лучше поищи другого собеседника.
— Сейчас меня главным образом волнует отец.
Он сел на ковер возле Гвайнет, пытаясь установить контакт с ней.
— Гвайнет, финансовое положение отца оставляет желать лучшего. Похоже, общество в настоящее время существует на его деньги; он не может позволить себе такие расходы.
— Я уверена, что со временем Тристан рассчитается с ним, — невозмутимо отозвалась Гвайнет и вывела вокруг пентаграммы окружность.
— Возможно, — сказал Эван, — но сейчас, по-моему, отец не в силах содержать это общество в Колвин-Корте. Он фактически не в силах содержать самого себя, не то что общество.
— И что я должна делать в связи с этим? — агрессивно сказала Гвайнет. — Бесполезно рассчитывать на то, что я пойду работать.
— Нет, я знаю, что сейчас ты не в состоянии сделать это. Но медицина в наше время творит чудеса, и я убежден, что какой-нибудь специалист с Харли-стрит сумеет...
— Я никогда не поправлюсь настолько, чтобы кормить себя, — сказала Гвайнет.
— Возможно, но разве ты не хочешь освободиться от постоянного страха перед очередным ухудшением?
— Моя болезнь неизлечима, — сказала Гвайнет. — Папа, в отличие от тебя, это понимает.
— А если я скажу тебе, что он хочет показать тебя специалисту с Харли-стрит?
— Папа сделает все, что ты ему скажешь, — заявила Гвайнет. Это еще ни о чем не говорит.
— Но...
— О, почему бы тебе не уехать в Америку и не оставить нас в покое? — взорвалась Гвайнет. — Тут было так спокойно, пока ты находился в Африке! Мы с папой жили счастливо, а ты ворвался сюда и все испортил! Зачем тебе понадобилось влезть в нашу жизнь?
Фразы из дюжины монографий по фрейдизму всплыли в памяти Эвана.
— Я лишь пытаюсь тебе помочь, — сказал он.
— Нет, — возразила Гвайнет, — ты пытаешься вогнать клин между мною и папой.
Они помолчали.
— И между мной, папой и Тристаном, — добавила девушка.
— Гвайнет, общество не будет находиться здесь вечно, ты это знаешь. Когда-нибудь Пуул уедет отсюда.
— Тогда я снова заболею, — Гвайнет вывела фиолетовым фломастером еще одну окружность.
— Если тебе станет хуже, ты согласишься съездить к врачу с Харли-стрит?
— Если болезнь вернется, я, возможно, умру.
— Возможно,— сказал Эван, —хотя я в этом сомневаюсь.
Он поднялся с ковра и вышел из комнаты.
Через несколько секунд после его ухода проигрыватель снова загремел на полную мощность.
Поддавшись внезапному порыву, Эван отправился, в восточное крыло, где размещалась половина общества. Он стучал в двери, потом заглядывал в комнаты. Там лежали женские вещи, но никто не отвечал на стук. Комнаты были пусты. Эван прошел в западное крыло, где квартировалась вторая половина общества, и снова произвел осмотр помещений.
Последняя дверь оказалась запертой.
Эван без колебаний открыл дверцу кухонного шкафа и, не найдя там того, что он искал, тотчас обратился к Агнес Миллер:
— Мисс Миллер, где дубликат ключа от большой спальни в конце западного крыла — той спальни, к которой примыкает гардеробная?
— Дубликат ключа? — повторила полная добродушная Агнес.
— Да. Он куда-то исчез из шкафа экономки, где хранятся дубликаты ключей.
— О, — сказала Агнес, — дело в том, что это комната мистера Пуула, он держит оба ключа у себя. Мистер Пуул, живя среди двенадцати женщин, придает большое значение неприкосновенности своей комнаты. Надеюсь, вы меня понимаете.
— По-моему, второй ключ всегда должен находиться в доступном месте, — сказал Эван, — на случай пожара.
— Очень разумно! — воскликнула Агнес. — Я об этом не подумала. Я поговорю с мистером Пуулом, когда он вернется; уверена, он найдет приемлемый компромисс.
— Спасибо, — резко произнес Эван и повернулся.
— Вам что-то нужно взять из комнаты мистера Пуула, доктор Колвин?
— Это не срочно. В шкафу гардеробной остались мои вещи, проникнуть туда можно только через спальню:
— Понимаю. Вы не смотрели на чердаке? Я знаю, сейчас в этом шкафу находятся только вещи мистера Пуула; вероятно, ваши вещи перенесены в другое место.
— В таком случае я загляну на чердак. Спасибо, мисс Миллер.
Но он не стал обыскивать чердак. Вместо этого, сев в машину, отправился любоваться знакомыми пейзажами полуострова Говер и обдумывать предстоящий разговор с Пуулом. Он съездил к церкви, стоявшей на берегу моря в Ок-свиче, потом отправился дальше по извилистой сельской дороге к Порт-Айнону. От Порт-Айнона он поехал к Россини, посидел некоторое время нa скалах. Рядом с ним мирно паслись овцы, волны накатывались на безлюдный пляж, тянувшийся до песчаных дюн Лангенита. В седьмом часу Эван вернулся в Колвин; Пуул и Никола еще не приехали из Лондона.
Эвану пришлось взять себя в руки. Он почувствовал, что в его душе закипает ярость, что он теряет выдержку еще до встречи с Пуулом. Почему Никола разрешила Пуулу подвезти ее? Почему Пуулу удалось уговорить Николу поехать в Колвин, если он, Эван, не сумел это сделать? Пуул... Кто он такой?
Терпение Эвана истощалось; сейчас он был способен на безрассудство. Заглянув в сарай, стоявший возле теплиц, он нашел кусок проволоки и положил его в карман вместе с отверткой. Убедившись в том, что его никто не видит, вернулся в западное крыло и снова проверил каждую комнату.
Там никого не было. Члены общества либо помогали готовить ужин, либо сидели в гостиной на первом этаже. Наверху находился один Эван. Собравшись с духом, он согнул из проволоки крючок и осторожно ввел его в замочную скважину комнаты Пуула.
Но замок был старым, ржавым, неподатливым. Отбросив проволоку, Эван сунул в щель свои водительские права. Снова потерпев неудачу, взял отвертку и начал отворачивать крышку замка.
Прошло несколько секунд. Шорохи заставляли его постоянно оборачиваться, но они доносились из гостиной, коридор оставался безлюдным. Сняв крышку, он увидел механизм замка. С помощью отвертки Эван отодвинул засов и вошел в комнату.
Ему бросился в глаза царивший там порядок. Каждая вещь находилась на своем месте; не было видно ни мелочей, ни одежды, ни фотографий в рамках. Единственная в комнате картина с изображением черной пентаграммы на кроваво-красном фоне висела над кроватью. Одна из вершин пентаграммы была обращена вниз, две другие — вверх. Потрясенный Эван вспомнил о рисунке Гвайнет. Возможно, подумал он, Пуул приводил ее в эту комнату. Возможно, он даже...
Самообладание едва не покинуло Эвана; с большим трудом он взял себя в руки. Возможно, Гвайнет сама нарисовала эту картину и подарила ее Пуулу в знак благодарности. Тогда не было ничего удивительного в том, что Пуул повесил ее на стену.