Стройка затевалась большая, трудная. Началась широкая вербовка изыскателей и строителей: инженеров, техников, землекопов, мостовиков, укладчиков рельс, плотников, чернорабочих.
В Казани, как и во многих больших городах, на участке, который обслуживала Шолпан, появился новый адресат с броской красной вывеской:
УПОЛНОМОЧЕННЫЙ ПО НАЙМУ РАБОЧЕЙ СИЛЫ НА ТУРКСИБ
При первой же встрече с ним Шолпан спросила:
— Что такое Турксиб?
— Туркестано-Сибирская железная дорога.
— Где она?
— Пока нет, но скоро будет. — Заинтересованный в привлечении людей на постройку, уполномоченный начал подробно объяснять, где ляжет дорога, какую принесет пользу. В рассказе замелькали родные для Шолпан имена: реки Чу, Или, Каратал, горные перевалы Курдай, Чокпар, города Токмак, Алма-Ата.
— Берут ли на стройку шоферов и письмоносцев? — еще спросила Шолпан.
Шоферов брали в самую первую очередь, а относительно письмоносцев уполномоченный не имел указаний.
— Я — письмоносец, немножко умею стучать на телеграфе, делать плов, сыр, кумыс, — похвалилась Шолпан.
— Ой, ой! — восторгался уполномоченный. — Да мы назначим тебя заведовать либо всей почтой, либо столовой.
Она решила завербоваться. Ахмет Каримов горячо любил свою веселую златоликую Шолпан и без раздумья согласился поехать на Турксиб.
Завербованные и желающие завербоваться собирались в городе Фрунзе, столице Киргизии, по соседним станциям, откуда велись изыскания. Где-то тут предполагалось начать новую дорогу, но где — об этом шел большой спор. Ахмет и Шолпан высадились из вагона на станции Луговая. Тогда она была маленькая, всего в один домик. В нем размещались и все дорожные службы: касса, телеграф, дежурка, и жили все станционные работники.
Толкнувшись во все двери, Ахмет с Шолпан не нашли зала ожидания и решили натянуть свой балаган. Для этого были у них одеяла и разные тряпки, но не виднелось ничего для опоры: ни целого деревца, ни кустика, ни срубленной на дрова лесинки. Отапливалась станция кизяком.
Вокруг была порыжело-увядшая степь, на всей ее видимой шири маячил одинокий всадник, скакавший к станции. Подскакав, он осадил коня перед Шолпан с Ахметом и заговорил по-казахски, сам же переводя свою речь на русскую:
— Аман! Здравствуй! Хабар бар?
Приунывшая было Шолпан радостно встрепенулась: перед ней стоял вестник Длинного Уха, и теперь все узнается, все устроится. Она схватилась одной рукой за стремя, другой за гриву лошади, хотя ни конь, ни всадник не делали попытки уезжать, и заговорила без передыху, тоже путая русскую и казахскую речь:
— Новости бар, бар, большие новости. Русский брат Ахмет Каримов и его жена Шолпан, мы, значит, приехали строить новую дорогу. В степях где-то кочует наш брат Тансык, передай ему по Длинному Уху, что ждем его на станции Луговой.
— Йё, йё! — Да, да, скажу, — обещал всадник. — Сегодня же твое слово полетит соколом во все стороны.
Затем Шолпан пожаловалась, что вот приехали и не знают, куда деваться на ночь.
— Джёк! — Нет такого места.
— И даже балаган не к чему приладить, — продолжала Шолпан.
Всадник посоветовал укрепить его за любой телеграфный столб.
— Можно? — обрадовалась Шолпан.
Он сказал, что к таким столбам часто крепят походные балаганы, привязывают коней и торбы с продуктами для сбережения их от шакалов.
— Тогда подожди уезжать, будешь наш гость, — пригласил его Ахмет.
Шолпан с Ахметом немедленно принялись творить у одного из столбов пестрый тряпичный балаган, а гость поехал собирать по степи засохший навоз — кизяк для костра.
Потом в горьком, но милом, как родина, кизячном дыму всю ночь пили чай, рассказывали новости, мужчины угощали друг друга табаком. А над ними, сладко щемя слух и душу, зазывно пели телеграфные провода.
— Кто поет там? — спросил гость. Много раз слыхал он пение проводов, натянутых вдоль главной колесной дороги через степь, но не знал, отчего рождается оно.
— Поет Узун Кулак — Длинное Ухо, — ответила Шолпан. Гость так удивился, что стал похож на каменную фигуру с древнего степного могильника.
— Да, да, поет Длинное Ухо, — повторила Шолпан. — Оно быстрее самого резвого коня, оно, как молния, может в одну минуту перелететь через всю Казахскую степь.
— Ай, ой! — дивился гость. — И кто этот Узун Кулак, человек, птица, конь, зверь?
— Нет. Его никто не видел. Он такой маленький, что летит в тонкой проволоке. Его зовут телеграфом.
Всадник не мог понять такого дива, а Шолпан не могла объяснить, и разговор оборвался. Шолпан пообещалась растолковать все потом, когда она станет телеграфисткой и будет управлять телеграфом, как наездник конем.
Утром Шолпан и Ахмет пошли узнавать, есть ли еще на Луговой строители Турксиба и где квартируют они. Вестник Длинного Уха умчался в степь, и побежало от него во все стороны: сестра Тансыка Шолпан и русский брат Ахмет Каримов приехали строить новую дорогу. Они ждут Тансыка на станции Луговая. Ахмет будет ездить на шайтан-арбе.
Жители многих мест Казахстана в те годы не видели еще ни поезда, ни автомобиля. По слухам, у них сложилось сказочное представление о бесовской телеге, которая сразу бежит, орет, шипит, плюется горячим паром, чадит черным вонючим дымом, — и все это делает сама, одна, без лошадей, без верблюда, без ишака. Назвали загадочную, телегу шайтан-арбой, потом это имя перенесли на паровоз и автомобиль.
Шолпан будет служить Длинному Уху. Но не по-казахски, с конем, а без него, не развозить новости, а посылать по тем проволокам, что натянуты от столба к столбу вдоль большой колесной дороги на Семипалатинск.
Скоро приедут еще люди, много людей.
На Луговой в те дни строителей было меньше двух десятков. Квартировали они все в недалеком сельце из восьми маленьких саманных хаток, без потолков, с плоскими камышовыми крышами и земляными полами. Пока что они занимались самоустройством, а для дороги ничего не делали, жили в ожидании, когда закончится спор, где легче и выгодней проложить ее.
Спор об этом начался давно, с самого первого замысла соединить Сибирь и Среднюю Азию рельсами, возникшего еще до революции. Построить такой путь у царской России не было сил, и только после революции Советская Россия приступила к делу — весной 1927 года начались изыскания. Сперва было задано, что новая дорога должна пойти от города Фрунзе на город Алма-Ату по отрогам горного хребта Заилийского Алатау. В результате изысканий возникли четыре варианта. Все они вызывали резкую критику руководящих организаций, потому что все планировали большие скальные работы, местами двойную, даже тройную тягу при эксплуатации, все были привязаны к району с частыми землетрясениями.
Во время споров появилось предложение изучить еще один вариант, уже пятый, Чокпарский. Он сулил уменьшить скальные работы, исключить двойную тягу, увести дорогу из района землетрясений в безопасный, но сильно удлинял путь и в станцию примыкания выдвигал Луговую, а город Фрунзе оставлял в стороне от новой магистрали.
У всех вариантов были сторонники и противники. Спор вырос до всесоюзных размеров, захватил не только изыскателей-путейцев, но и смежников: геологов, гидрологов, экономистов, захватил высокие государственные учреждения, печать от центральных миллионотиражных газет до районных листовок, тысячи людей.
По срокам, назначенным Советом труда и обороны, уже надо бы класть рельсы, а строители еще не знали куда. Решили срочно организовать большую экспедицию для изысканий на Чокпаре, в помощь техническим изыскательским партиям привлечь ученых геологов, гидрологов, сейсмологов. Начальником экспедиции назначили опытного строителя железных дорог инженера Елкина.
Станция Луговая сделалась отправным пунктом для изыскателей по пятому — Чокпарскому — варианту, они потянулись сюда со всех направлений, обследованных прежде: Курдая, Кастека, Какпатаса. Появилась работа и для тех, кто приехал не для изысканий, а уже строить. Первая получила ее Шолпан, получила именно ту, о которой давно мечтала, — на телеграфе. Единственный станционный телеграфист оказался бессильным передать весь поток телеграмм, который хлынул из Луговой и в Луговую. Маленькая, нигде, кроме своей дороги, не известная дотоле станция за несколько дней прогремела на всю страну. Постепенно устроились все, кто хотел, а потом обнаружилась даже нехватка рабочей силы.
И всегда-то горячее летнее солнце южного Казахстана в тот год пекло особенно сильно. За шесть весенне-летних месяцев не выпало ни капли дождя. Земля дышала накаленной сковородкой. Воздух стоял неподвижно, и в нем, как в зеркале, отражались аулы, озера, пасущиеся стада, всадники, пешеходы. Трудно было отличить, где настоящее, а где его отражение. Не проходило дня, чтобы Тансык не ошибался, и наконец так устал от погони за миражами, что решил полностью отдаться на волю своего коня. Выезжая за новостями, он бросал поводья на шею ему, а сам, разморенный жарой, либо дремал, либо курил, совсем не стараясь замечать, что творится вокруг. Но старый, опытный конек, хорошо знавший повадки Длинного Уха, примечал все. Вот в небе пролетел орел, на песке оставила след змея. Умный конь решил, что змея, орел не нужны хозяину, и не подал никакого знака. А вот показался в стороне всадник, и конь круто повернул к нему. От резкого движения Тансык очнулся. На этот раз всадник оказался не миражем.
— Хабар бар? — сказал ему Тансык.
— Бар, бар. Ой, много. — Всадник остановился, и полилась целая река новостей: — Больше месяца гоняюсь я за одним парнем, пересек все реки Казахстана, окружил все озера, поднимался на все горы, много раз видел хвост его коня, а догнать не могу.
— Зачем тебе этот парень? — спросил Тансык.
— К нему приехала сестра Шолпан и ждет его на Луговой.
— Как зовут парня?
— Тансык.
— О-о! Можешь отдыхать: ты догнал его.
И оба зарысили в Луговую. Один на свидание к сестре, другой за свежими новостями. По пути заехали в недалекий аул, взяли там Исатая с конем, старого верблюда и юрту. Путь до Луговой напрямую одолели в одну неделю.
Шолпан не узнала Тансыка, так он вырос, и долго удивлялась, что ему уже восемнадцать лет. Как быстро идет время. Ей понравилось, что он служит Длинному Уху. И всегда это было нужное доброе дело, теперь же особенно.
— Я тоже служу Длинному Уху, — похвалилась она.
— А где твой конь? — спросил Тансык, не видя поблизости ни одного коня.
— Стоит в конторе!
— Как это?
— Стоит на столе и ждет меня.
— Не понимаю.
— Сперва ешьте плов, пейте чай, после будете глядеть моего коня.
И Тансык и гость, оба сильно проголодавшиеся, занялись едой. Шолпан спросила мужа, кого бы пригласить ей на разговор по прямому проводу.
— Зачем?
— Хочу показать Тансыку и нашему гостю, какое у меня Длинное Ухо.
Начали перебирать знакомых, с которыми вели переписку. Решили, что самый подходящий человек для такого разговора русский брат Роман Гусев. Он жил в Москве, с ним Шолпан и Ахмет обменивались праздничными телеграммами. Для него телеграф, телеграмма были привычным делом.
Вечером, уходя на ночное дежурство, Шолпан позвала с собой мужа, Тансыка и гостя. Все осторожно втиснулись в маленькую телеграфную каморку.
— Вот мой конь. — Шолпан показала на аппарат морзе.
— Однако, смеешься? — проговорил Тансык растерянно: обижаться ему или не следует.
— Совсем не думаю, вот гляди. — Шолпан села перед аппаратом и начала тихонько нажимать. Аппарат заквохтал вроде курицы, Шолпан переводила его речь на понятную всем, человеческую: «Москва, главный телеграф. Станция Луговая Ташкентской железной дороги вызывает к прямому проводу товарища Гусева Романа, проживающего по адресу…»
— И он придет к нам? — изумился Тансык.
— Придет в Москве к такому же коню, как мой. — Шолпан погладила свою морзянку.
— И что будет делать?
— Говорить с нами.
— И мы услышим его?
— Увидим его слова. Теперь посидите тихо, не мешайте мне. — Шолпан принялась отправлять и получать телеграммы. Работая ключом телеграфного аппарата, она одновременно с этим, специально для Тансыка и гостя, прочитывала вслух то, что отправляла и получала. Отравляемые телеграммы были написаны на бланках, получаемые аппарат выдавал на узенькой длинной бумажной лейте, испещренной мелкими черточками и точками. Шолпан читала эту ленту, как книгу или газету.
Телеграммы шли из самых разных мест. О многих Тансык прежде и не слыхивал. Наконец лента сообщила из Москвы, что Роман Гусев у провода. На это Шолпан отстучала: «Наш дорогой русский брат, говорят с тобой из Казахстана твои братья Ахмет Каримов, Тансык и сестра Шолпан. Посылаем тебе низкий горячий поклон». Роман ответил: «Привет, привет!» А Шолпан продолжала: «Знаешь ли ты, что у нас будут строить большую железную дорогу?» — «Знаю», — ответил Роман. — «Мы уже нанялись. Приезжай и ты к нам на Луговую». — «Ладно, подумаю». — «А теперь прощай, брат Роман!» — «Прощайте, мои милые. Спасибо за память!»
Шолпан выключила аппарат на минутку и спросила:
— Ну, как нравятся мой конь и мое Длинное Ухо?
И Тансык и гость были в полном восторге. Вот это конь — сам стоит на одном месте, а знает все, что делается в мире. Они еще поглядели недолго, как работает Шолпан, а затем оба помчали в аулы и на дороги потрясающую новость: в Луговой появилось новое Длинное Ухо — телеграф. Ему не надо ни гонцов, ни коней, не надо скакать по пескам, по камням, жариться на солнце, коченеть на морозе. Им управляет сестра Тансыка Шолпан. Она сидит в доме, на стуле, одной рукой, всего лишь одним пальцем трогает тихонько маленькую машинку — и новости летят по проволокам, летят быстрей самого резвого коня, самого сильного ветра, быстрей грома. Шолпан говорит, что новости переносит невидимая молния.
2. Пастух инженеров
Передав рассказ о телеграфе другим вестникам Длинного Уха, Тансык вернулся на Луговую к сестре. Несколько дней он отдыхал, гостевал, потом ему стало скучно и стыдно шататься без дела, когда все кругом работали.
— Я тоже хочу работы. Скажи, где спрашивать ее? — обратился он к сестре.
— Хорошо, молодец, — похвалила она, сама большая труженица. — Ходи, гляди, выбирай!
Маленькая тихая станция тогда превращалась в подобие шумного, бессонного караван-сарая. В поездах местного сообщения, на скрипучих рассохшихся телегах, запряженных волами, верхом на верблюдах и конях то и дело приезжали изыскатели со всех четырех забракованных вариантов. В изношенной до лохмотьев одежде, чугунно загорелые, сильно похудевшие и оттого узловатые, они были похожи на саксаул.
Каждая партия устраивалась своим табором с отдельным костром. Но погодя недолго начиналось знакомство с соседями, гостеванье, песни, споры.
Спорили больше о вариантах, чаще всех мелькали слова «Курдай», «Чокпар» и еще «инженер Елкин». Одни превозносили его: «Умняга. Сколько уж курдаили ему голову, но не удалось закурдаить, послал к черту все курдаи, скалы, мосты, туннели, попер против всех на равнину, на Чокпар. И правильно. Паровозы и вагоны — не козлы, чтобы прыгать по горам». Другие, наоборот, поносили его: «Трус, испугался гор. Ползучий червяк. Его пора сдать в архив».
Перебыв на Луговой дня три-четыре, сменив спецовку, получив довольствие и все прочее необходимое, изыскатели снова уходили в «поле», по Чокпарскому направлению. Полем они называли всякое место под открытым небом — степь, горы, лес, болото, — где вели изыскания, и свою работу там называли полевой.
Один из поездов загнал в тупик и оставил там железнодорожную платформу с какой-то машиной, немножко похожей на вагон и на телегу.
К машине тотчас собрались рабочие.
— Вот наконец приехала и моя любимая работа, — сказал Ахмет Каримов, временно занимавшийся приемкой прибывающих грузов. Потом быстро заскочил на платформу и начал внимательно оглядывать машину. Это оказался небольшой американский автомобиль «доджик», приспособленный для езды по бездорожью. Он уже поработал где-то: на колесах была засохшая грязь, а в баке — изрядно горючего.
Перед машиной столпилась большая ватага верховых и пеших кочевников. Такие ватаги постоянно кружились около изыскателей и в Луговой и в поле, разглядывали, ощупывали инструменты, снаряжение, забрасывали вопросами: «Что это? А это? Зачем? Что делает?»