Чиновник неодобрительно покачал головой.
– Уж до Полтавы доехали, а никак не уйметесь! На всех станциях о вас предупреждены. Что твой барин-то, говорят, большой шалун?
– Да нет-с, – отвечал слуга, выгружая из кибитки саквояжи. – Тока он нигде не служит. Сочиняет.
– Нехорошо, – вздохнул смотритель. – Иди, глотни чайку, болезный.
Тем временем Пушкин, довольный выходкой, погонял неоседланную лошадь к местечку Инчи в двадцати верстах от тракта. Там в имени Вернигоровщина жил его приятель Родзянко, к которому он хотел заскочить напоследок.
Дав подписку нигде не останавливаться, поэт и не думал исполнять обещание. Что могло значить слово дворянина в отношении к царскому сатрапу? Ссыльный нарочно заворачивал в каждый приметный городок по пути следования.
Первые версты были очень грустными, но потом Сверчок разрезвился. Ему казалось, что за ним следят. Что люди в телегах и колясках, сновавших по дороге – переодетые полицейские. Что каждый его шаг станет известен властям и «Милорд Уоронцов» узнает, как ему натянули нос! В самом деле: почему бесчестный человек требует честного слова?!
На шее кобылки бился неснятый хомут, держась за который Пушкин преодолел всю дорогу. Барина в Вернигоровщине не оказалось. Но игра в погоню от этого ничуть не пострадала. Пушкин стремительно вошел в дом. Спросил крынку молока. Полежал на диване. Потом сграбастал маленький придвижной столик, перо и лист бумаги, нарисовал свой профиль, приколол его булавкой к обоям и уехал тем же манером.
Чем севернее уходил тракт, чем «образованнее» становились города, чем больше на станциях толклось офицеров и чиновников, тем чаще, услыхав фамилию «Пушкин», проезжающие кидались к поэту, норовя носить его на руках. Только теперь гонимый странник осознал, кем сделала его судьба в обмен на несчастья. Любой стол был для него накрыт, любая компания почитала за честь пригласить к себе. Он мог выбирать и пользовался правом, если встречал знакомых, которые трепетали от желания напомнить ему о мимолетной встрече.
Кибитка встала в Могилеве. Воздух звенел от жары. С Днепра не долетало ни ветерка. На сей раз Пушкин переоделся кучером и расхаживал между повозок, подражая повадкам ямщиков. На нем была красная мятая рубаха с косым воротом, ермолка, смазные сапоги. Мужики кто гонял его, кто угощал семечками. Молоденький корнет Куцинский из учебного эскадрона попробовал было посмеяться, обратив внимание товарища своего Распопова на чучело, но тот прищурился и замахал руками.
– Это Пушкин! Я его знаю!
Юноши ринулись вперед.
– Александр Сергеевич, вы меня, должно быть, забыли? Я племянник директора лицея Энгельгардта. По воскресеньям меня дядя брал в Царское, а вы с Дельвигом учили декламировать стихи.
– Вот так встреча! – Поэт расцвел. – Как ты вырос, Саша! А я все тебя воображал кадетом. Идем ко мне.
Пушкин повел корнета на почту в надежде заказать хоть квасу. Но через минуту здание уже трещало от набившихся офицеров, которым Куцинский раззвонил, какого знатного гостя занесло на станцию. Явилось шампанское. Пили за все, что приходило в голову. Здоровье русской поэзии. Вольность. Прекрасных дам. Гибель гонителей.
Потом подняли Пушкина на руки и понесли на квартиру к Распопову, по дороге пристроилась целая толпа. Там гостя качали и наизусть декламировали, кто что помнил. А помнили много. Когда убаюканный шампанским поэт минут на пять задремал, голоса смолкли, и эта неестественная тишина при натужном пыхтении хмельных офицеров разбудила Пушкина. Он приказал поставить себя на стол и держать с двух сторон.
Я люблю вечерний пир,
Где веселье – председатель,
А свобода, мой кумир,
За столом законодатель!
И тут же из разных углов в ответ послышалось нестройно, но с чувством:
Где до утра слово «пей»
Заглушает крики песен,
Где просторен круг гостей,
А кружок бутылок тесен.
Было уже четыре часа утра. Утешенный молодецкой попойкой, живо напомнившей дни Лицея, Пушкин склонил голову набок и уже не слышал предложения искупать его в шампанском. Так же на руках офицеры отнесли поэта из дома на станцию и уложили в кибитку. Проснулся Александр Сергеевич уже часам к пяти вечера, когда Могилев остался далеко позади.
Одесса.
Воронцов не стал тянуть с решением. Он сразу после доклада Казначеева и Липранди знал свой маневр. Медлить было нельзя. И так господа полковники, щадя его во время болезни, откладывали описание героического рейда по катакомбам. А сами потихоньку продолжали готовить план операции. С помощью тряпичников Липранди изрядно уточнил карту коридоров и шахт. А Саша осмелился предположить, что для проникновения под землю вооруженным отрядам понадобятся проводники.
– В самый последний момент возьмем, – заявил Иван Петрович. – Народ неверный. Предупредят своих. И поминай, как звали.
Когда они представили наместнику разработанный маршрут, Михаил Семенович крякнул. Не наигрались в войну! Даже стрелки на схеме показали разыми цветами: откуда войдут «наши», куда отступит воображаемый противник.
– Какими же силами, господа, вы намерены осуществить захват вооруженных банд под городом? – с легкой усмешкой осведомился он.
– Полагаю, силами полиции. – Казначеева удивил вопрос. – Ловить воров дело стражей порядка.
Воронцов покачал головой.
– Вы же сами докладывали, что значительная часть чиновников в связи с контрабандистами. Неужели полицейские чисты? Нет, им придется говорить в решающую минуту. Да и под землю не пускать. Ненадежны. Пусть встанут у выходов на поверхность и задерживают тех, кто будет выбегать. На это, думаю, они способны.
Липранди с сомнением покусал ус. Лучше бы и вовсе обойтись одними военными. Но где столько взять? К несчастью, генерал-губернатор возглавлял лишь гражданское правление, под его рукой не было ни одного полка. Для проведения мало-мальски серьезной операции Воронцову пришлось бы идти на поклон к начальнику поселений Витту, или…
– Я попрошу помочь адмирала Грейга, – после недолгого раздумья сказал Михаил Семенович. – Он честный человек, ни в каких здешних гнусностях не замешан. Его эскадра как раз вышла из Севастополя в учебный рейд. Может, не вызывая ничьих подозрений, подойти к Одессе.
На том и порешили. С пакетом к Грейгу поехал Липранди, чтобы в случае чего разъяснить моряку детали. Сын знаменитого екатерининского адмирала не то чтобы пришел в восторг от перспективы размять своих «салаг», а как-то просветлел лицом. Сразу видать, засиделся. Ни войны с турками. Ни рейда в Средиземное море. Ни… ну хотя бы чего-нибудь, кроме надраенных палуб. А тут Воронцов возьми да и придумай штуку с контрабандистами! У Ивана Петровича осталось ощущение, что Грейг воспринял просьбу наместника как приглашение на охоту.
Адмирал изучил план, внес незначительные коррективы. Надо же было и ему поучаствовать. Липранди в душе со смеху помирал над важными уточнениями моряка, но из уважения к высоким чинам все принял. Решено было отправить на берег человек до трехсот под командованием флотских офицеров. Там отряды получали проводников из нищих и вступали в катакомбы со стороны моря. Входы, обращенные к степи, патрулировала полиция.
Градоначальник Гурьев узнал о намеченном плане поздно ночью накануне высадки десанта. А перед рассветом уже началась операция. Все, что, согласно ордеру наместника, он мог сделать – отдать полиции приказ собраться у выходов из катакомб.
Еще до зори лодки обмочили брюхо зыбкой, холодной водой и по притихшему морю заскользили к черной полосе берега. Люди выпрыгивали у самого прибоя, втаскивали шлюпки на гальку и, выгрузившись, не строились, а цепочками начинали подниматься по едва приметным тропкам на склон. Их вели провожатые самого воровского вида. Липранди лично подобрал каждого птенца Чумки и строго-настрого наказал морякам следить за «сусаниными»: как бы не завели. Солнце едва выказало из-за ртутной полоски горизонта розовый бочок, а хвосты отрядов уже втянулись в лазы.
Оставалось ждать. На этот раз Казначеев и Липранди не пошли под землю. Ни к чему. Они будут только мешаться и сбивать командиров с толку советами. Пусть флотские сделают свое дело. Смысл операции состоял не только в захвате складов с контрабандой и оружием или выкуривании из-под земли засевшего там ворья. Необходимо было узнать, что за люди прячут в криптах ружья итальянского производства и для чего их доставили? Если это Этэрия, то почему не отправляет помощь братьям-грекам? Или нечто опасное затевается здесь, в Одессе?
Липранди и Казначеев поднялись на склон и побрели по гребню. Ветер дул со степи. Море внизу оставалось спокойным, тогда как жухлая трава наверху закручивалась в воронки. Минутами порывы сбивали с ног. Наклонившись в очередной раз, Саша услышал снизу характерное щелканье, заглушенное толщей известняковой плиты.
– Стреляют.
Липранди тоже согнулся.
– В разных местах.
Жители катакомб оказали сопротивление. Пальба продолжалась около часа и еще не утихла, когда новая, дружная волна выстрелов послышалась со стороны степи.
– Прорываются через полицейский кордон, – помрачнев, бросил Иван Петрович. – Наши пузаны их не удержат.
Саша и сам понимал: дело швах. На стражей порядка надежды мало. Каково же было удивление офицеров, когда грохот усилился. На слух они хорошо отличали резкое клацанье полицейских штуцеров от беспорядочной и разношерстной стрельбы не пойми из чего. Под конец штуцера преобладали и били, перекрывая все более редкое щелканье. Господа полковники переглянулись. На их лицах было написано изумление, смешанное с недоверием. Почему-то оба не почувствовали себя легче. Они еще не успели осознать, что не так, а уже ускорили шаг и почти бежали. Совершив марш-бросок минут в двадцать, Казначеев и Липранди приблизились к выходам из катакомб. Издалека было видно, как спокойно расхаживают возле отверстых пещер фигурки в синей форме. А вокруг на земле валяются тела тех, кто успел выскочить.
Саша прищурился и вдруг выругался с редкой для него злостью.
– Ни одного живого! Как же мы теперь… – он не договорил.
Липранди изо всей силы стиснул ему плечо.
– Граф будет очень недоволен.
«Semper immota fides». Михаил смотрел на двух вороных лошадок, поддерживавших щит с его гербом. Они были вырезаны на спинках готических стульев, недавно доставленных в строящийся дворец из Англии. «Верность никогда неколебимая». Было о чем задуматься.
Несколько минут назад от наместника вышел князь Волконский. То, что он сказал, не удивило и не напугало Воронцова. Но погрузило в самые черные мысли. По сравнению с ними вчерашняя досада на графиню, недавняя суета вокруг Пушкина, карьерный поединок с де Виттом казались несущественны.
Теперь генерал-губернатор догадывался, на что пошли потерянные Киселевым полтора миллиона, кто закупал оружие, хранившееся в катакомбах, и для чего оно предназначалось. «В многом знании много печали».
Волконский пришел утром. Они никогда не были друзьями. Без царя в голове, но с пылким сердцем, Серж слыл игрушкой сначала в руках Орлова, потом Пестеля. Отправляя его в Одессу, последний дал инструкции не только насчет Пушкина. Наместник был для тайного общества фигурой желанной. Напрасно генерал ворчал, что ни одному слову графа нельзя верить:
– Он ненасытен в тщеславии, неблагодарен, неразборчив в средствах и мстителен.
Все эти качества не были в глазах Пестеля чужды истинному заговорщику.
– Вы должны с ним поговорить, – отрезал полковник. – Нам необходима поддержка в Одессе.
План, который разрабатывал Павел Иванович для 2-й армии, имел один недостаток – слабые тылы. В случае неудачи необходимо было подготовить пути к отступлению. Одесса – единственный порт, свободный от военных судов. Зона открытой торговли. Много иностранных кораблей, их приход не вызывает подозрений. Можно попытаться занять город силами поселенцев Витта. А если тот изменит? Нужна страховка.
– Зная ваши неприязненные отношения, я бы не послал вас, – внушал Пестель. – Но вы – единственный человек его круга.
Проклиная судьбу, Серж поплелся. Запиской он попросил Воронцова принять его в неслужебное время. Михаил Семенович согласился, хотя и без удовольствия. Разговор сначала шел об отвлеченных предметах. Чудесный климат. Усталость от службы. Окружающая нищета. За десять лет разорение от войны так и не изгладилось. Торговые обороты падают, налоги растут. Семь коров тощих съели семь коров тучных…
– Чего вы хотите, князь Сергей Григорьевич? – наконец спросил наместник. – Не пора ли перейти к делу?
Серж уже раз десять показывал Воронцову масонские знаки, но тот не ответил ни на один. Не может быть, чтобы не понимал. Опасался. В каком градусе откровенности с ним можно говорить?
– Ваше имя связывают со всем, что было в армии либерального, – начал гость. – Если в государстве произойдут коренные перемены, вы не сможете остаться в стороне.
– О какого рода переменах речь?
– О самых радикальных.
– Риеги с Лувелями спать не дают?
Волконский не ожидал от собеседника такого ядовитого тона.
– Судьба России вряд ли отделима от судьбы Европы. Но наше место не в Священном союзе.
– Но и не в одной компании с побитыми угольщиками.
– Рано или поздно…
– Лучше поздно.
Они несколько секунд смотрели друг на друга.
– Вот каких вы теперь держитесь взглядов? – с легким презрением бросил Волконский.
– Я взглядов не менял, – возразил Воронцов. – Но не понимаю, почему у вас из необходимости реформ вытекает гражданская война?
– Есть способ избежать резни. Молниеносный захват власти. Жесткая диктатура…
Губы Воронцова сложились в горькую усмешку.
– Вы проиграете.
– Почему? – гость насупился. – Россия не Испания. Если у нас разгорится военная революция…
– Именно поэтому.
Бендеры.
Утром следующего дня Воронцов отбыл к Сабанееву под Бендеры. Иван Васильевич жил на хуторе. Граф диву давался, как друга раскормила жена! Поперек себя шире. Однако бодрости генерал не терял, пил заметно меньше и поминутно отвлекался на детей, которые без его хозяйского окрика норовили поставить дом на трубу. Поначалу Пульхерия Яковлевна спряталась от знатного гостя, но потом вышла и приняла наместника как положено – ухой, шаньгами и поросенком с гречневой кашей. Радостно и светло было на жаркой от бессарабского солнца веранде. Вокруг хутора ветер клонил поспевавшую рожь. Здесь по пословице – посади ось, вырастет тарантас.
– Славно ты устроился, – похвалил Михаил, когда семья отобедала и мужчины остались одни.
– Не жалуюсь, – солидно отвечал генерал. – Табачку не пожуешь? Свой. Сам сеял.
– Нет. Ты же знаешь, запаха не переношу.
Воронцов встал и прошелся по веранде. Сабанеев смотрел на него, чуть прищурившись, как сытый кот.
– Что-то неладно?
Михаил повернулся на каблуках.
– Скажи ты мне, Иван Васильевич, если у нас заварится каша, как в Испании, что делать?
Сабанеев вздрогнул. Сонливая лень мигом слетела с него.
– Исполнять присягу.
Воронцов затряс головой.
– Когда государь сам толкает нас к измене?
– Бог ему судья. – Иван Васильевич отломил от плитки табака угол и засунул его в рот. – Делай, что должен. И ни о чем не тужи. Мы-то с тобой, кажется, где только ни были, всего насмотрелись. Неужели страшно?
– Страшно, – не стал лукавить Воронцов. – Порой так страшно, что ночей не сплю. Сижу, работаю, вдруг подступит, и не знаю, стоит ли дальше делать. Или собрать семью, посадить на корабль и прямым ходом к отцу в Англию. Ради чего я дороги строю? Скважины долблю? Завтра придут, все разграбят и меня же на первом фонаре вздернут.
– Не годятся такие мысли, – строго остановил его Сабанеев. – Надо будет, повоюем. Бог милостив. Ты можешь семью отослать. А другие?
– То-то и беда. Ко мне приходил Серж Волконский.
– Я про него знаю, – кивнул генерал. – У нас их целое гнездо. Только, когда настанет час, накрыть его не составит труда. Потому как нет у них силы. Одни разговоры. И с разговорами они приходят. Аки бесы в душу. Надо уметь сказать «нет».