Воронцов растер ладонями лицо.
– Я сказал.
– Ну и молодец. – Сабанеев хлопнул друга по плечу. – Давай чай пить. Пульхерия Яковлевна, а не осталось ли яблочного пирога?
Глава 3
Царь Мирликийский
Октябрь 1824 года. Берлин.
В Берлине Николаю Павловичу всегда светило солнце. Они с Шарлоттой останавливались в Шарлоттенхофе, и совпадение имен неизменно приводило их в восторг. В Сан-Суси эти двое впервые увидели друг друга. Долговязый, худой и взъерошенный юноша. Ей сразу захотелось его причесать. А ему – быть причесанным этой аккуратной чистенькой девочкой, которая хлопала белесыми ресницами и повторяла: «Вы в любой момент можете передумать».
Ха! Он не передумал. Во-первых, потому что думали за него. А во-вторых… потому что принцесса сразу приняла строгий план семейного счастья, который Никс изложил ей с самым серьезным видом.
– Много детей и никаких секретов друг от друга.
Жених был нескладный. Но в нем сквозило столько нерастраченной любви, что принцесса тут же подставила ладошки. И Никс с готовностью отдал тепло, на которое никто не претендовал.
Их поженили не сразу. Великий князь четыре года ездил в гости. Подружился с братьями. Пришелся по сердцу отцу. Невеста хлебнула полную чашу волнений, когда император Александр отправил Николя в Лондон и там вокруг царевича закружили марьяжный хоровод родные принцессы Уэльской. К этому моменту его уже называли самым красивым принцем Европы. А Шарлотта так и осталась беленькой и худенькой. Но он вернулся к ней.
– Вы пренебрегли блестящей партией.
Они шли по дорожке от Главного каскада к гротам. И невеста чуть ехидничала, стараясь скрыть свою радость.
– Во-первых, я люблю вас, – начал Никс перечисление причин и вдруг рассмеялся. – Вам интересно знать, что во-вторых?
С тех пор утекло много воды. Четверо малышей, семь лет брака. А он все норовил затащить ее то в грот, то в розарий. Нет, положительно, Берлин – счастливый город.
Утром его высочество заканчивал бриться. Шарлотта ушла к сестрам в большой дворец. В их покоях оставались только русские слуги. Тем более Никса удивило явление тощего как щепка молодого полковника Генерального штаба фон Бока, которого великий князь лишь пару раз видел на маневрах. Кажется, кузен Вилли говорил, что этот тип – карточный плут, и предостерегал против игры с ним.
– Чем могу служить?
Гость нервно повел шеей и с опаской уставился в окно.
– Вашему императорскому высочеству, возможно, будут небезынтересны некоторые бумаги.
В руках фон Бок вертел небольшой пакет, перевязанный красной тесьмой. Николай не сразу понял, что ему предлагают. Он никогда прежде не оказывался в подобных ситуациях и не знал, как себя ведут с предателями. Ему захотелось немедленно выгнать фон Бока. Ибо его воспитывали в рыцарских добродетелях. Однако любопытство побороло гадливость.
– Что это? – спросил царевич, изо всех сил стараясь не выдать голосом неприязни.
– Донесения генерала Натцмера из России. От восемнадцатого года.
Николай вздрогнул. Олдвин фон Натцмер сопровождал в Петербург принцессу Шарлотту. Свадебная свита его невесты. Всех военных из нее великий князь знал по именам.
– Зачем мне документы такой давности? – с легким пренебрежением осведомился он.
– Из них вы узнаете, как прусский кабинет уже тогда смотрел на союз с Россией, – без малейшего смущения ответил фон Бок.
– И как?
Полковник молчал, выразительно глядя на конверт.
– Сколько?
– Триста пятьдесят талеров.
Сошлись на трехстах. Царевич с крайней неохотой отсчитал требуемую сумму, спрятал пакет в бюро и поспешил выпроводить фон Бока.
– Помните, ваше высочество, – с понимающей улыбкой сказал полковник, – я всегда к услугам друзей.
Еще не хватало! Всякая шваль будет набиваться в друзья! Почему он сразу не спустил этого человека с лестницы?
Но брат никогда не пренебрегал сведениями. И Николай решил последовать его примеру. Минуту-другую великий князь ходил вдоль стола. Потом закрыл дверь и снова вынул конверт. Ножом для разрезания бумаги распорол тесьму. Взял первый листок. Почерк короля Фридриха-Вильгельма, отца Шарлотты.
«Хорошенько уясните, генерал, – писал тесть, – как Вы должны отвечать на вопросы императора Александра. Наш союзник делает столько шуму из революционного духа в Европе для того, чтобы оправдать громадный состав своей армии. Его истинная цель – быть посредником, если не диктатором на континенте. Чтобы иметь возможность угрожать всем, он намерен сохранить многочисленное войско. Скажите ему, что у нас под ружьем не более ста тысяч, этого довольно для обороны, но не для посылки карательных экспедиций. Однако в случае нападения мы соберем и четыреста!»
Николай невольно рассмеялся. Каков плут! Значит, отправить солдат в Италию, Испанию или Латинскую Америку пруссаки не могут. Но грозят России в случае нападения аж четырьмя сотнями тысяч! У страха глаза велики!
Однако при чтении инструкции начальника прусского Генерального штаба фон Гральмана смеяться расхотелось.
«Вы, генерал, без сомнения, найдете способ узнать:
1. В каком состоянии укрепления Риги?
2. Когда будут вновь отстроены форштадты Псковской крепости?
3. Приступили ли русские к починке стен Нарвы и Ивангорода?
4. Может ли царь рассчитывать, что Новгород выдержит осаду?»
Кровь бросилась Николаю в лицо. Они проезжали через эти земли, когда везли Шарлотту в Россию. Свадебный кортеж приветствовали, как союзников! Почему люди такие свиньи? Даже самые славные из них! Фридрих-Вильгельм – дедушка будущего императора. Не наведаться ли в Ивангород по-родственному?
Никс сгреб листок и скомкал его. Хотел зашвырнуть в камин. Но разгладил на столе ладонями. Такую вещь надо гвоздем прибить ко лбу. Чтобы не забывать, когда ему в очередной раз станут улыбаться.
Донесения Натцмера также заслуживали внимания: «У Зокгольма около Риги Двину можно перейти вброд. С немецкой стороны весьма легко бомбардировать город. Все брустверы так низки, что на них не составит труда взобраться без помощи лестниц. Цитадель не снабжена веревками…» И еще двадцать страниц в том же духе. Зря, что ли, человек старался? Надо учесть.
Сзади послышался шорох. В комнату вошла Шарлотта. Муж обернулся, у него было такое лицо… Он сгреб бумаги в верхний ящик стола и выдавил:
– Я должен поговорить с твоим отцом.
Король и оба принца играли в бильярд в арсенальной комнате. Особенно Никс был дружен с Вильгельмом, младшим. Рыжий, курносый, с волосами торчком, он напоминал Мишку. И, может быть, потому нравился.
– В чем дело, дитя мое?
Взволнованный вид выдавал великого князя с головой. Он порывисто приблизился к столу и бросил на зеленое сукно кипу бумаг.
– Ответьте мне, дорогой батюшка, – от гнева голос Николая дрожал. – Неужели, нося имя союзника, вы рассматриваете Россию как врага?
Прусский монарх был меланхоликом и не любил шумных сцен. Он протянул руку и собрал разлетевшиеся по игровому полю листки.
– Что вас, собственно, удивляет, сын мой? – Его голос звучал сонно. Длиннолицый, узкий, как часы, он казался заведенным механизмом. Точным, хорошо смазанным, но двигавшимся через силу. – Пруссия – маленькая страна. Мы обязаны думать о своей безопасности.
– Она была бы еще меньше, если бы Россия не хлопотала за нее даже перед Наполеоном! – Великий князь ожидал, что тесть будет оправдываться, и теперешнее поведение поразило его едва ли не так же, как содержание бумаг. – Где ваша семья нашла убежище, когда вас выгнали из собственной столицы? Мой брат принял вас как друзей, а не как изгнанников. Вы отдали мне в жены свою дочь. И теперь злоумышляете против собственных внуков?
– Все это политика. – Фридрих Вильгельм сморгнул пару раз белесыми ресницами. – Не надо путать ее с семейными делами, сынок. Ради любви к вам Шарлотта покинула родину, близких и отказалась от своей веры. Вы должны ценить ее жертву и оставаться нашим другом.
Уже второй раз за день ему говорили о дружбе!
Никс ушел, оставив королевскую семью в крайнем огорчении. Он знал, что помирится с ними. Хотя бы ради жены. Через неделю великокняжеская чета покинула Берлин. Солнце светило по-прежнему. И только сидя в карете, царевич подумал, что следовало не устраивать скандал, а заплатить полковнику фон Боку наперед за дальнейшую информацию.
Одесса.
Осеннее совещание в Одессе свелось к вербовке новых членов и попыткам склонить колеблющихся согласиться на цареубийство. А рассчитывали на большее. Недаром Пестель привез с собой генерал-интенданта 2-й армии Юшневского. Переговоры двух управ. Делегаты обеих армий. Нужно было выяснить, до какой степени эмиссары иностранных братьев готовы помочь деньгами, а этэристы – действовать слаженно. Но… после разгрома складов Одессу спешно покинул граф Мочениго, а греческие повстанцы залегли на дно. Генерал-губернатор и не знал, какую цепь провалов в планах тайных обществ вызвали его шаги.
На другой день после пальбы в катакомбах Михаил Семенович призвал к себе отцов-основателей одесской Этэрии – греческих купцов Скуфаса, Ксантоса и Афанасиса. В качестве бесплатного приложения явился Струдза, считавший своим долгом говорить за всю диаспору. Гости от «товара» открестились. Но наместник и не ожидал иного.
– Господа, – строго сказал он. – Считаю своим долгом напомнить, что Россия предоставила вашим соотечественникам убежище и оказывает помощь. Однако никаких противозаконных действий на вверенных мне землях я не потерплю. Вы лишитесь патентов на торговлю и, милости просим, разбойничать в пределах Оттоманской Порты.
– Этэрия не имеет отношения к обнаруженному оружию, – заявил старик Струдза.
– Без сомнения, – рассмеялся генерал-губернатор. – Вы собирались закидывать врагов апельсинами!
Собравшиеся невольно заухмылялись.
– Повторяю еще раз. Меня не интересует, как вы будете использовать ружья и патроны на турецкой стороне. Но в пределах России им делать нечего.
Это все, что он мог. Собственное бессилие раздражало.
– Даже официальное расследование ни к чему не приведет, – с досадой бросил граф Казначееву, когда греки ушли. – Мы тут же упремся в начальника южных поселений. А он для меня неприкосновенен.
Кейдан. Польша.
Коляска нырнула в ухаб перед самой станцией, кучер взмахнул кнутом, гикнул, огрел лошадей да обложил по матушке польские дороги. Четверо фельдъегерей по сторонам экипажа придержали лошадей, чтобы не оказаться впереди его высочества. Адъютанты поотстали. Упряжка шестериком легко миновала овраг и показалась уже на гребне, когда в воздухе раздался хлопок. Точно взорвали праздничную тыкву с конфетти.
Константин Павлович от неожиданности откинулся назад. Фуражка с головы слетела в грязь. Лицо обдало запахом пороха. Лацкан шинели подняло ветром, и пуля пробила толстое сукно насквозь. Целое мгновение, растянувшееся перед глазами, как капля воска, царевич оставался один на один со следующим выстрелом. Но тот не прогремел. Лишь через секунду адъютанты кинулись к Константину, а фельдъегеря – к поленнице дров справа от дороги. Со стороны станции бежали люди.
Великий князь оставался смертельно бледен. Он не любил сюрпризов. И не слыл храбрецом, хотя в юности принимал участие в швейцарском походе Суворова. Эта слава далеких дней сообщала ему нечто романтическое в глазах соотечественников. Из-за серых от дождей бревен генерал Курута вытащил за ухо мальчишку лет пятнадцати. Долговязого, с руками, высовывавшимися из рукавов коротенькой куртки. Его допотопный пистолет брезгливо нес адъютант. В это время со станции послышался шум. Там нашли второго злодея, притаившегося под окном. Столь же великовозрастного и вооруженного дедовской фузеей.
Юнцов поставили перед великим князем. Сбежавшийся от станции народ трепетал, ибо Кейдан – городок невеликий, не дай бог на него падет немилость императора. Константин Павлович набычился. Первый испуг прошел, и в голову, как всегда, ударила кровь.
– Это Молесон, – гудела толпа. – Сын директора гимназии.
– Оно и видно, – рыкнул августейший седок, вертя пальцем в простреленной шинели. – Зачем же вы хотели убить брата царя, дети?
– В Вильно терзают студентов! – выкрикнул ему старший. А потом засопел и покосился на приятеля. – К тому же нам обоим жизнь надоела. Я влюблен в сестру Тюра, а Тюр в мою. Безответно.
– Полагаете, каторга прибавит вам взаимности?
Великий князь колебался. Дать бы обоим пинка и отправить домой. Но хохот застревал в горле. Уже второе покушение устраивали на него проклятые школяры! В Вильно 3 мая ученик гимназии вместе с товарищами написал на доске: «Да здравствует конституция! Жаль, некому о ней вспомнить!» Виновников забрили в солдаты. Вслед за тем в Коржех, Поневеже и самой Варшаве задержали студентов, от руки переписывавших призывы покончить с тираном.
Решение суда о смертной казни Тюру и Молесону великий князь, конечно, не подписал. Но рудники им были обеспечены.
– Я слишком крупная мишень, – говорил Константин, хлопая себя обеими руками по заду. – Боюсь, в другой раз не промахнутся.
Одесса.
– Давай считать их по пальцам! – Пестель смотрел в черные горящие глаза подполковника Александра Поджио. До чего все итальянцы темпераменты! Настоящий карбонарий, только на русской службе. – Для удара в Петербурге я готовлю двенадцать удальцов. В Польше Лунин возглавит обреченную когорту. Доверять ляхам убийство русского великого князя ниже нашего достоинства.
Поджио согласно затряс головой.
– Принесем в жертву всех! Нечего смотреть на пол и возраст. Проклятое семя!
Павел Иванович удовлетворенно кивнул. Да, так будет проще. Республике в первые дни возникновения некогда возиться с пленными членами царской фамилии. Да и за спиной у заговорщиков надо сжечь мосты. Чтобы не оглядывались назад. А то опять начнут рядить: можно – нельзя, позволительно – непозволительно… Первую кровь всегда переступить трудно. Если же это будет кровь августейших лиц, дальше пойдет легко. Остальная обесценится.
– Государь, – перечислял Поджио, – три брата, их жены, императрица-мать, дети Николая, сестры, выданные замуж в Германии и Голландии, их отпрыски…
– Всего тринадцать, – заключил Павел Иванович. – Знаешь ли, друг, что это ужасно? Если убивать и в чужих краях, то числа не будет. У всех великих княгинь мужья и дети. Довольно объявить их лишенными прав наследства. Кто захочет престола, облитого кровью?
– Я готов отправиться в Польшу и осуществить приговор, – заявил Поджио. – Только это должен быть именно приговор. А не убийство. Их надобно судить заочно. И вынести вердикт.
Пестель поднял ладони к лицу и с силой потер глаза. «Господи, почему они все время играют? Ставят условия. Капризничают. Никто не хочет просто делать дело!»
Варшава.
– Почему ты так не любишь поляков? – Александра смотрела в окно кареты на светлый еловый лес по сторонам дороги. – Твои братья оба оказывают им явное предпочтение.
– Я русский, – буркнул Николай.
Проезд через Варшаву всегда казался ему пыткой.
– У меня была няня-англичанка, – сообщил он. – Мисс Лайон. Очень славная. Я ее обожал. Когда она следовала в Россию, здесь началось восстание, всех русских захватили, и ее вместе с нашими дамами полгода держали в крепости, пока Суворов не взял город.
Никс откинулся на спинку сидения и опустил веки. Ему не было и пяти. Он играл на полу в детской, а няня вязала в уголке, перебрасываясь с горничной ничего не значащими фразами. Речь коснулась Польши. И бонна порассказала глупенькой девчонке, какие такие бывают галантные ляхи. Женщинам и в голову не пришло, что ребенок понимает больше, чем кажется.
«Что ты строишь, Ники?» – ласково спросила мисс Лайон, когда горничная удалилась.
«Дачу для тебя». – Великий князь нагораживал стулья и натягивал на них сверху покрывала.