ждал, чувствуя, как в нём понемногу поднимается уже знакомый гнев. Гнев, страх и
изумление – вот те чувства, которые вызывал в нём Фернан Риверте, и он не мог себе
представить, как сможет сделать то, что должен, испытывая только это и ничего больше.
Голос Риверте прозвучал, как обычно, подобно грому среди ясного неба, когда Уилл,
задумавшись, ждал этого меньше всего.
– Могу я узнать, отчего вы на меня так пялитесь, сир Уильям? Вы находите меня
привлекательным?
И снова Уилл смог лишь открыть рот – и поспешно захлопнуть его, ибо ответить на это
было решительно нечего. Риверте опустил свои бумаги и теперь смотрел на него в упор.
Он был одет в костюм для верховой езды – видимо, только что приехал откуда-то и не
спешил переодеваться. Костюм был неожиданно простого, но очень элегантного покроя.
Заглядывавшее в окна солнце создавало мутноватый ореол вокруг тёмной фигуры Риверте
и придавало ему, пожалуй, даже некоторую обаятельную загадочность. Если бы он ещё не
раскрывал рта…
– Ну? – ледяным тоном спросил граф. – Находите? Или нет?
«Скажи «да», – так же холодно приказал голос Роберта в голове Уилла. Он сглотнул.
– Вы звали меня, сир? – спросил он, в отчаянии обнаружив, что голос сел от волнения.
– Да. И вы несказанно осчастливили меня, явившись. Сядьте там.
Его палец повелительно указал на кресло в стороне от стола – маленькое и, судя по виду,
не слишком удобное. В него Риверте наверняка усаживал людей, которых стремился
выставить в собственных глазах жалкими ничтожествами.
– Благодарю, но я предпочитаю остаться на…
– Сесть, я сказал.
Он не повысил голоса и, казалось, даже не сменил тона. И тем не менее Уилл, до этого
момента ещё как-то боровшийся со снедающими его чувствами гнева, тревоги и
унижения, беспрекословно поплёлся к креслу и опустился в него почти с радостью.
Пожалуй, и впрямь было неплохо присесть.
Риверте проследил за ним взглядом; теперь их разделяло не более трёх шагов. Какое-то
время он, казалось, молча разглядывал Уилла, пытавшегося сидеть прямо и не сжиматься
в кресле под этим испепеляющим взглядом глаз, чья синева казалась при нынешнем
освещении особенно яркой. Насмотревшись и, казалось, сделав какие-то одному ему
ведомые выводы, Риверте сказал:
– Могу ли я полюбопытствовать, монсир, какого дьявола вы за мной шпионите?
Если бы Уилл не сидел, он бы упал от удивления.
– Шпионю?! Я?!
– Ну не я же. Согласитесь, было бы в высшей мере странно шпионить за самим собой.
Лучшие умы современности считают это признаком душевного нездоровья. К тому же я
знаю себя слишком хорошо, шпионить за собою мне было бы нестерпимо скучно. А вы, я
полагаю, решили развлечься именно этим? Так вы трактовали моё предложение самому
себя занять?
– Я не шпионил за вами, сир. И в мыслях такого не держал. Не понимаю, отчего вы…
– Значит, – сказал Риверте, – вчера вы не выдавали себя за моего пажа Освальдо и не
выпытывали у некоего мальчишки подробностей гнусного блуда, которому он предавался
с моей особой?
Уилл задохнулся и отвёл глаза. Как он узнал?!
– Так было это или нет, сир Уильям? Быть может, вас оклеветали?
– Н-нет…
– Что – нет?
– Не… оклеветали… прошу простить меня, сударь… я действительно…
– Что? Говорите громче. Можете на хиллэш, если вальендо внезапно вылетел у вас из
головы. Я пойму.
– Я вправду позволил себе задать несколько вопросов тому мальчику, – собравшись с
духом, ответил Уилл. – Я не видел в этом ничего преступного либо предосудительного.
– Разумеется, ничего предосудительного в этом и не было, – вдруг как будто смягчившись,
сказал Риверте. – Меня удивило другое: с чего у вас возникло желание копаться в моём
грязном белье? Что это – врождённая любознательность учёного мужа? Изучение теории
людских пороков? Или, может быть, ревность?
Уилл вздрогнул.
– Господь, пастырь мой, – вполголоса проговорил Риверте. – Я угадал? Вы надо мной
смеётесь. Скажите, что смеётесь, Уильям.
– Не понимаю, о чём вы, – быстро ответил тот, чувствуя, что его щёки пылают, будто
факелы.
Риверте бросил свои бумаги на стол и шагнул к нему. Уилл невольно отпрянул,
втиснувшись в неудобную спинку кресла и изо всех сил сжимая подлокотники.
– Ну-ка, ну-ка… поглядите на меня. С чего это вы так переполошились? Дело, конечно, не
стоит и выеденного яйца. Просто сегодня утром я спросил Освальдо, обеспечил ли он
нужды мальчика, доставившего мне вчера несколько приятных минут. На что мой первый
паж ответил искренним удивлением, а поскольку мальчик ещё не успел вернуться к себе в
деревню, я нашёл и его и допросил сам… да не волнуйтесь вы так за него. Отчего вы
побледнели? То в краску вас кидает, то в бледность… Вы здоровы? Собственно, мальчик
лишь сказал мне, что о нём позаботился какой-то весьма нервный молодой человек,
пристававший к нему с расспросами. Когда я попросил его описать мне этого человека, он
описал вас. Признаюсь, я был заинтригован, ибо прежде вы не проявляли интереса к моим
постельным делам, скорее наоборот… потому я ещё раз спрашиваю вас, Уильям: что на
вас нашло?
Они стояли друг к другу очень близко. Уилл выдавил судорожное подобие улыбки.
Сейчас или никогда…
– Вы сами сказали… сир, – прошептал он, не прилагая ни малейших усилий, чтобы снова
густо покраснеть, ибо в более непристойную ситуацию он не попадал никогда в жизни.
Синий взгляд Фернана Риверте отражал глубокую задумчивость. Уилл заметил на столе
початую бутылку – и, кажется, понял, что было причиной этой задумчивости.
– Чудны дела твои, господи, – проговорил Риверте, не трогаясь с места. – Признаюсь
честно: внешне вы не вполне в моём вкусе. Вы, хиллэсцы, поразительно нескладны, не
говоря уж о том, что мне не нравятся бледные люди… впрочем, в вашем случае всё не так
плохо. Однако всё равно вынужден вас… хм… разочаровать. Вы слишком молоды для
меня. Я, конечно, человек безнадёжно пропащий, но растление детей – это отвратительно
даже с позиции такого закоренелого аморалиста, как я.
– Я не ребёнок! – с совершенно детской запальчивостью воскликнул Уилл – и, запоздало
поняв, до чего глупо это выглядело, почти не обиделся, когда Риверте ответил ему
взрывом хохота.
– В самом деле? Охотно верю! Сколько же вам лет, мой великовозрастный друг –
пятнадцать, шестнадцать?
Уилл потрясённо уставился на него. Неужели его действительно можно принять за
ребёнка?! Понятно, что Риверте жил в стране, где преобладали рослые плечистые люди,
Уилл и вправду должен был казаться ему мелким мышонком, но… всё равно было обидно.
– Мне почти восемнадцать, – сказал он, даже не пытаясь скрыть обиду. – Будет через два
месяца.
Смех стих. Уилл ощутил странный толчок изнутри, как будто внутренний голос запоздало
пытался предупредить его о чём-то. Но было слишком поздно. Риверте больше не
улыбался, его глаза снова стали задумчивыми.
– Восемнадцать? – переспросил он, словно не веря. – Действительно? Как странно…
никогда бы не подумал. М-м… Похоже, я погорячился. Это меняет дело.
И, не подав ни малейшего предупреждения, он наклонился, взял Уилла за подбородок и
поцеловал в губы.
Уилл задохнулся, ощутив тёплый рот, накрывший его собственный. Все мысли, все
чувства разом покинули его – он весь, казалось, сосредоточился там, где к его телу
прикасались чужие губы и пальцы. Твёрдая рука не давала ему отвернуть голову, он
чувствовал кожей металлический холод колец на пальцах, стискивавших его лицо. Глаза
прямо перед его глазами были открыты и смотрели на него со спокойным любопытством.
Уилл зажмурился. Сердце колотилось в груди, словно совсем обезумев, но, как ни
странно, он не ощущал отвращения, к которому так долго себя готовил. Чужое дыхание
было тёплым, чужие губы – мягкими и неожиданно осторожными. Что-то влажное
скользнуло по его верхней губе, приподнимая её – Уилл не сразу понял, что это язык. От
изумления и ещё какого-то странного, незнакомого чувства он приоткрыл рот – и снова
задохнулся, когда всё тот же язык проник в него и прошёлся внутри, жарко и
требовательно, проникая всё глубже. Уилл стиснул ручки кресла с такой силой, словно
собирался их отломить. Он яростно молил бога, чтобы это поскорее кончилось… и в то же
время отчего-то не хотел, чтобы это закончилось слишком быстро.
Когда Риверте отпустил его, Уилл ещё несколько мгновений сидел с закрытыми глазам.
Потом чуть-чуть приподнял ресницы, не осмеливаясь прямо смотреть в лицо человека,
которого намеревался убить.
– Вы восхитительны в своей целомудренности, – сказал Фернан Риверте, вынимая платок и
оттирая чернильное пятно с пальца. – Но не мне срывать этот цветок. Вижу, как вас
корёжит от одного моего прикосновения. Уж и не знаю, что вам наговорили обо мне ваши
богобоязненные родичи, однако спешу развеять ваши страхи. Я, молодой человек, никого
и никогда не брал силой. Так что можете спать совершенно спокойно и не изводить моих
слуг расспросами. – Он на секунду умолк, потом небрежно добавил: – У вас чернило на
щеке. Я вас измазал, простите.
Уилл машинально коснулся пальцами подбородка. Он не мог выдавить ни слова. Риверте
отвернулся от него и бросил платок на стол, в кипу бумаг.
– Я вас более не задерживаю, – сказал он.
Уилл поднялся и, не чуя под собой ног, вышел, даже не сумел придумать какой-нибудь
вежливой формальности на прощанье. Закрыв за собой дверь, он прислонился к ней
спиной и сполз на пол.
«Я не смогу, – подумал он. – О, бог мой… брат Эсмонт… Роберт… я не смогу! Он всё понял.
И каким же я был идиотом, если решил, что сумею его провести…»
До самого вечера у него горели губы.
Уилл старательно – и весьма успешно – избегал общества хозяина Даккара в течение всего
этого, показавшегося ему бесконечно долгим, и следующего дня. Он понимал, что
поступает неправильно, что нельзя прятаться, если он в самом деле собирается сделать то,
в чём поклялся Роберту… Но не мог же он просто войти к Риверте в спальню и сказать…
сказать… он даже не мог придумать, что можно сказать в такой ситуации. После сцены в
кабинете мысль об этом стала для него ещё невыносимее.
Поэтому он решил, что, может быть, будет не так уж плохо, если он действительно просто
дождётся, пока Риверте покинет Даккар – и тогда у него просто не останется возможности
выполнить задуманное, что радовало Уилла намного больше, чем тревожило. Однако
Риверте словно забыл о своих словах. После отъезда его гостей прошла неделя, а он не
подавал виду, будто собирается уезжать. Может быть, он чего-то ждал – Уиллу трудно
было судить, потому он и не строил догадок.
В эти дни он снова засел за книги – теперь отдавая предпочтение Руадам, в которых
надеялся найти объяснение всем мучавшим его ощущениям. Он смутно понимал, что
было что-то запретное, что-то необычайное и в то же время недопустимое в том, что он
чувствовал, когда мужская рука властно, хотя и не больно сжимала его лицо, и мужские
губы сминали его губы, мужской язык проникал в его рот… От этих воспоминаний он
ощущал одновременно стыд и жар. И отвращение тоже, но… из всех чувств отвращение
было, пожалуй, самым слабым.
Риверте, казалось, совершенно забыл о нём. Он по-прежнему часто отлучался,
возвращаясь к полуночи, теперь уже один, и за стеной до самого утра было тихо. Это
было до того непривычно, что мешало Уиллу уснуть – оказывается, он привык к
постоянному скрипу и стонам за стеной. Впрочем, он вовсе не сожалел об их отсутствии.
В один из дней, листая труд Святого Иакка, Уилл наткнулся на отсылку к трактату мэтра
Альбиана, с которым Святой Иакк настоятельно советовал ознакомиться прежде, чем
приступать к чтению. Уилл вспомнил, что видел эту книгу в библиотеке Даккара, в самый
свой первый день здесь. Риверте не было в замке, он уехал утром вместе с Гальяной, и
Уилл мог без опаски совершить вылазку.
Он без приключений добрался до библиотеки и какое-то время искал нужную ему книгу –
в прошлый раз он вытащил её наугад, и теперь, когда она и вправду была ему нужна,
никак не мог вспомнить, где она стояла. Он провозился дольше, чем следовало, и так
углубился в поиски – он всегда погружался в то, чем был занят, с самозабвением,
достойным скорее порицания, чем похвалы – что не услышал вовремя шагов в коридоре.
Лишь когда дверная ручка стала поворачиваться, Уилл понял, что уже не один. Конечно,
это мог быть один из пажей или горничная, зашедшая вытерпеть пыль – но мог быть и
нежданно вернувшийся Риверте, видеться с которым у Уилла желания было меньше, чем
когда-либо. Однако днём Риверте обычно работал в кабинете, а не в библиотеке – там окна
выходили на солнечную сторону и было больше света. Значит, если это и впрямь Риверте,
то скорее всего он зашёл за нужной книгой и не задержится надолго…
Всё это с быстротой молнии мелькнуло в сознании Уилла. Не успев довести мысль до
конца, он метнулся вдоль стеллажей к окну, каким-то чудом ничего не задев и не обрушив
по дороге. Тяжёлые зелёные портьеры свисали с окон к самому полу и были наполовину
задёрнуты – спрятаться за ними не составило труда. Правда, Уилла могли увидеть со
стороны улицы, но окна библиотеки находились на третьем этаже, и Уилл надеялся, что
никто не станет на них глазеть.
Едва он успел шмыгнуть за пропахшую пылью занавеску, как дверь открылась. Уилл
услышал шаги и тут же понял, что это не Риверте – но и не слуга. Шаги были медленные и
тяжёлые, словно вошедший озирался по сторонам – и одновременно никуда не торопился,
чувствуя себя в своей тарелке и намереваясь побездельничать. Кто же это мог быть?..
Уилл стоял, затаив дыхание и слушая, как скрипит паркет под ногами незнакомца. Потом
застонало кресло – человек опустился в него, и был он, похоже, немалого роста и
комплекции, раз заставил кресло так скрипеть. Затем раздалось шуршание бумаг, и на
время всё стихло. Уилл понимал, что глупо прятаться вот так, но как бы теперь он
объяснил, что делал за портьерой? Оставалось надеяться, что незнакомый гость вскоре
уйдёт.
Эта надежда, как и большинство надежд в жизни Уилла, пошла прахом.
Прошло несколько минут, и раздались новые шаги – их Уилл теперь различил бы среди
тысячи других. Резкий, быстрый, упругий шаг. Хлопнула дверь.
– Ну? – раздался грубый голос, от звука которого Уилл невольно вздрогнул. Он сразу
представил себе обладателя этого голоса и тяжёлых шагов: толстого, коренастого увальня
с красным щекастым лицом. – Ты прочёл?
Риверте, видимо, ответил жестом – или не ответил вовсе. Он пошёл вперед, и сердце
Уилла подскочило, когда ему почудилось, что тот направляется к окну – но потом он
остановился и, судя по звуку, тоже сел.
– Что-нибудь интересное? – спросил обладатель грубого голоса.
– Если бы, – ответил Риверте. И когда он только успел вернуться?.. В его голосе сквозило
усталое раздражение – Уилл никогда не слышал в нём ничего подобного.
– Новости, как понимаю, неутешительные.
– Сантьяро, не строй из себя идиота. Да и из меня тоже. Когда из Рувана в последний раз
бывали хорошие новости?
– Ха! Когда его величество Рунальд Первый свернул шею! – воскликнул тот, кого назвали
Сантьяро, и громогласно расхохотался.
– Именно. Но на сей раз, боюсь, свернутой окажется шея кое-кого другого.
– Ты как будто рассержен, Фернан.