– А что, по мне это так заметно? – спросил Риверте голосом, не выражавшим ровным
счётом ничего.
Сантьяро шумно хмыкнул.
– Чёрт тебя знает, что по тебе заметно, а что нет… Так что он там пишет?
– Как обычно. Грозит массированным наступлением по нашим приграничным форпостам.
– Дьявольщина! Опять?!
– Вижу, для тебя это тоже новость, – ответил Риверте и, кажется, встал. Уилл услышал, как
он прохаживается по библиотеке. – Чёрт, душу бы продал, чтобы оказаться сейчас в
Сиане.
– Его величество Рикардо всё ещё не желает видеть твою слащавую рожу?
– Не похоже. По крайней мере на мои письма он не отвечает.
– Эк переклинило…
– Я могу его понять, – равнодушно отозвался Риверте. – Всякий раз, когда я иду против его
приказа, он притворяется, будто очень зол. Если он будет поступать иначе, рано или
поздно его окружение забеспокоится, не слишком ли сильное влияние я на него имею.
– Неужто ты веришь, что никто не думает этого уже теперь?
– Они могут думать что угодно – главное, чтобы не трепали языками. Этого Рикардо
допустить не может. Ты же знаешь, как он чувствителен к мнению окружающих. – Он
умолк. Зашуршала бумага. – Надо что-то делать, Сантьяро.
– Чёрт подери! Ещё бы!
– Нет, я не о том. Рунальд как будто всерьёз верит, что я ломаюсь исключительно по
привычке. И когда он уже угомонится…
– Для этого тебе необходимо инсценировать собственную смерть. Это единственное, что
его успокоит.
– Да? А это, пожалуй, мысль…
По его тону нельзя было понять, говорит он всерьёз или шутит. Но Сантьяро, похоже,
знал это лучше Уилла – он фыркнул.
– Возможно, но подумай о смятении, которые эта новость внесёт в ряды Вальены. И о
преждевременной радости Тальи и Хиллэса. Нет уж, Фернан, живи и гадь по углам ко
всеобщему удовольствию, как прежде.
– Спасибо за разрешение, Сантьяро.
– Не за что, друг.
Уилл вдруг вспомнил, как у них в Хиллэсе высмеивали прозвище Риверте. Вальенский
Кот, стремящийся нагадить в каждом углу, до которого может добраться – так о нём
говорили. Уилл опасался, что не до конца понимает смысл этой грубой шутки, и был
вдвойне поражён, услышав её из уст человека, называвшего Риверте другом – и, похоже,
говорившего с ним, как друг.
– Кстати о Хиллэсе, – сказал Сантьяро, и Уилл вздрогнул. – Что мальчишка?
– А что мальчишка? Тебя интересует, не затащил ли я его ещё в постель?
– Уволь меня от подробностей… Ты знаешь, я не по этой части. А что, затащил?
– Пока нет.
– Гм… верю в тебя. Главное, не залюби его до смерти.
– Ни в коем случае, Сантьяро. Я прекрасно понимаю, к чему ты клонишь.
– Да?
– Да.
Уилл, в отличие от них, совершенно этого не понимал, и его сердце колотилось так, что он
дивился, почему этот стук всё ещё его не выдал.
– На самом деле, – проговорил Сантьяро негромко, – в этом вопросе я склонен согласиться
с Рикардо. Чем заваривать всю эту кутерьму с договорами и заложниками, тебе стоило
просто сравнять Тэйнхайл с землёй, как ты намеревался вначале. Весь Хиллэс следом за
ним встал бы на колени. Я знаю хиллэсцев – это тщедушный и туповатый народец…
– В самом деле? – спросил Риверте так холодно, что Уилл на долю мгновения ощутил
непостижимое, невероятное чувство, ещё более дикое и пугающее, чем жар, охвативший
его, когда губы этого человека коснулись его губ…
Это было чувство благодарности.
– Если все они так тщедушны и тупы, как Бранд Норан, боюсь, описанный тобой
завлекательный сценарий провалился бы в первом же акте.
– Ты одолел его за четверть часа!
– Разве я давал повод предположить, что это было легко?
Уилл слушал, затаив дыхание. Теперь он был рад, что не ушёл, пока мог. Без сомнения, он
в жизни бы не дождался от Риверте таких признаний, знай он, что Уилл слушает его.
– Хиллэс не так прост, как хочет думать Рикардо. Если бы было так, я взял бы его ещё пять
лет назад, тогда же, когда и Шимран.
– И ты всерьёз думаешь, что эта твоя политика выжидательного давления даст плоды?
Особенно теперь, когда Рунальд снова взбеленился и готов развязать с тобой войну?
– Я знаю лишь, что мне сейчас совершенно не нужен ещё один горячий фронт на севере,
Сантьяро. Запада вполне довольно.
Последовала пауза.
– Ты что, трусишь, Риверте?
– Выпей для храбрости пинту браги и спроси меня ещё раз.
Сантьяро беззлобно рассмеялся своим грубым смехом.
– Однажды кто-нибудь всё-таки пообломает тебе рога, сукин ты сын. Посмотрим, как ты
тогда запоёшь.
– Если до этого дойдёт, мой друг, споём дуэтом.
– Воистину… ты прав, как всегда. Так что, – неожиданно официальным тоном добавил он, –
мне передать моему господину и повелителю, королю Рувана?
Уилл затаил дыхание. Так этот человек – посланник королевства Руван?! Единственной на
сегодняшний день страны, дававшей Вальяне решительный и яростный отпор,
единственной, граничившей с Вальеной и сумевшей сохранить полную независимость, а
не жалкую видимость её, как Сидэлья, Асмай, Шимран и даже Хиллэс? Но почему же он
говорит с Риверте, с советником своего врага, таким тоном, почему называет короля
Вальены по имени, почему носит имя вальенца?..
– Передай, – после паузы сказал Риверте, – что я всегда считал его благоразумным
человеком. И надеюсь впредь не получить повода для того, чтобы сменить своё мнение.
Иначе я могу пожалеть о безвременной кончине короля Рунальда Первого, о котором, как
ты помнишь, очень скорбел.
– Как кошка скорбит о погибшей мыши… помню, помню, как же…
– Мы, коты, такие, что с нас взять.
– Так это всё? Ты даже не напишешь ему?
– Чтобы меня уличили в переписке с враждебным двором? А ты точно на моей стороне,
Сантьяро, раз даёшь мне такие советы?
– Но Рунальд написал тебе.
– Это было крайне неосторожно с его стороны. Если его двор узнает, что он готов пойти
на попятную, он может продержаться на троне не намного дольше своего отца.
– А ты бы этого не хотел?
– Нет. Сейчас я не вижу ему достойной замены.
Они умолкли. Какое-то время стояла тишина, потом заскрипело кресло – гость Риверте
поднялся.
– Спасибо, что принял меня, Фернан.
– Ну, как я мог отказать старому другу?
– Если Рикардо узнает, у тебя могут быть проблемы
– Не могут, а будут. Но он ведь не узнает, не так ли?
– Если это будет зависеть от меня – да. – Сантьяро помолча. Потом сказал так тихо, что
Уилл испугался – неужели он понял, что их разговор слышат? – Тебе, разумеется, решать
самому, но если хочешь знать моё мнение – ты играешь с огнём. Рунальд будет зол на тебя
за такой ответ.
– Разумеется, но ты совершенно прав: решать именно мне.
Повисла пауза, в которой было заметно меньше дружелюбного взаимопонимания, чем
прежде. Потом Риверте сказал:
– Мне жаль, что ты не можешь даже переночевать. Сейчас в Даккаре отличная охота.
– И только это тебя тут держит, верно?
– Увы, не только это. Но охота всё равно славная.
Сантьяро тихо засмеялся непонятным для Уилла смехом.
– Ты совсем не меняешься, Фернан.
– Это к лучшему или наоборот?
– Чёрт тебя знает. Не провожай меня.
Хлопнула дверь. Это было странное прощание – впрочем, не более странное, чем сама
встреча. Король Рувана тайно посылает к Риверте гонца с предупреждением о грядущем
нападении на границы… что это – ловушка? Или, быть может, далеко заброшенная удочка
в попытке переманить на свою сторону человека, с лёгкостью манкирующего приказами
своего короля и ничем за это не поплатившегося, кроме сомнительной ссылки? Уилл
попытался вспомнить, что говорил Риверте о Хиллэсе и Тэйнхайле. Он был слишком
заинтригован услышанным и никак не мог уложить в голове все выводы, навалившиеся на
него разом.
– Сир Норан, вы можете выйти из-за портьеры. Хватит стоять столбом.
В первый миг Уилл решил, что воспалённое воображение подвело его. Но потом понял,
что ему не послышалось – и похолодел.
– Ну? Вы выйдете или мне вытащить вас самому? Вы там ещё не задохнулись от пыли?
Голос Риверте звучал небрежно, почти весело. Обмирая от страха, Уилл шагнул из своего
укрытия.
Риверте стоял у стола, скрестив руки на груди, и насмешливо смотрел на него.
– Носки ваших сапог торчали из-под шторы, – ответил он на невысказанный вопрос,
застрявший у Уилла в горле. – На ваше счастье, мой гость сидел спиной к окну и не
обратил внимания на сей подозрительный факт. Что же это за пагубная страсть к
вынюхиванию, монсир, а? Неужели богу триединому она угодна? Неужели это чувство
пестовал и воспитывал в вас досточтимый брат, как там его…
– Почему, – с трудом разлепив губы, выговорил Уилл, – почему вы не подали виду, что
заметили меня? Почему?
– Потому что стоило мне обнаружить ваше укрытие, и назавтра вы были бы мертвы. В чём
я, как уже неоднократно подчёркивалось, абсолютно не заинтересован.
– Вы… знали… с самого начала знали, что я там стою?
– Да.
– И то, что вы говорили…
Риверте широко улыбнулся. Улыбка вышла не злой – скорее лукавой.
– Предоставляю вам теряться в догадках, что из моих слов предназначалось для Сантьяро,
а что – для вас, – загадочно ответил он. – Кстати, это не настоящее его имя. Впрочем, дела
это не меняет – если бы он увидел вас, то убил бы, и, боюсь, тут я не смог бы ему
помешать. Если такой человек как Сантьяро берётся убивать, спасения нет ни для кого.
«Жаль, что он не убьёт вас», – едва не вырвалось у Уилла. Он был растерян, сбит с толку и
смущён – но, как ни странно, не чувствовал ни унижения, ни страха. Ему даже было
немножко смешно. Носки сапог торчали из-под шторы… и впрямь как ребёнок, в самом
деле.
– Ну и зачем вы там прятались? А?
– Я… – переступив с ноги на ногу, пробормотал Уилл. Вопрос был закономерен, но как
трудно было на него ответить! – Я услышал шаги и подумал, что это вы… я не хотел…
– Не хотели мозолить мне глаза. Что ж, вполне благоразумное решение. Идите сюда, –
сказал Риверте и поманил его – тем самым жестом, что когда-то в нижнем зале у камина,
как собаку, двумя пальцами. Уилл, всё ещё чувствовавший себя виноватым, покорно
подошёл. Риверте указал ему куда-то, Уилл повернулся – и увидел гитару, прислонённую
к ножке стола.
– Должно быть, Освальдо оставил, – пояснил граф в ответ на вопросительный взгляд
Уилла. – Он иногда играет здесь – говорит, тут хорошая акустика, что бы это ни значило.
Я, по правде, ни черта в этом не смыслю. А вы?
– Ну… – Уилл меньше всего ждал сейчас разговора о музыке и снова смешался. – Меня
учили, немного… как всех…
– О да, Хиллэс, столь презираемый моим другом из Рувана, славится своими
менестрелями. Вы умеете петь Руады?
– Некоторые. Брат Эсмонт… мой наставник… говорит, что священные песнопения угодны
богу, потому что эту песнь поёт не разум, но сердце.
– Неплохо сказано, – заметил Риверте. – Хотя и враньё, как почти всё, что говорил вам ваш
наставник. Ну-ка, сыграйте мне что-нибудь.
Уилл отступил на шаг и затряс головой.
– Я?! Нет, что вы… моё искусство…
– Если бы мне хотелось искусства, – перебил Риверте, поднимая гитару и впихивая её ему
в руки, – я бы выписал из Сианы самую модную знаменитость сезона. Или на худой конец
позвал Освальдо – у него недурно выходят асмайские серенады. Но в данный момент я
совершенно не настроен внимать образчикам искусства. Мне просто охота послушать вас.
– А вы… может, вы сами?.. – глупо спросил Уилл, и Риверте фыркнул – совсем по-кошачьи.
– У меня отвратительный голос, как вы и сами прекрасно слышите. Сильный и звучный,
но отвратительный. К тому же я напрочь лишён музыкального слуха. Ну же, сир Уильям,
не ломайтесь, вы ведь не один из моих пажей. Давайте, загладьте моё дурное впечатление
от вашей проделки. Должен же, в конце концов, быть от вас хоть какой-то прок?
Последнее заявление, сделанное обычным небрежным тоном, задело Уилла сильнее всего.
Он в самом деле жил тут на правах гостя, и толку от него до сих пор было меньше, чем
беспокойства. Вздохнув, он сел в стоявшее рядом кресло и пристроил гитару на колене.
Риверте остался на ногах, возвышаясь над ним. Уиллу было бы легче, если бы он отошёл
подальше или хотя бы сел, но попросить об этом он не решился. Он тихонько вздохнул,
перебрал струны для пробы, приноравливаясь к инструменту – и взялся за дело.
Петь Руады он не стал. Неожиданно для самого себя он заиграл народную песенку,
простую, с незатейливым мотивом и двумя строчками в рефрене. Это была колыбельная,
которую ему пела кормилица, одна из тех песен, которые каждый новый исполнитель
чуточку переиначивает на свой лад, меняя интонацию, одно-два слова или проигрыш, и
которую поэтому нельзя исполнить дважды одинаково. Когда Уилла, подобно всем
благородным юношам, обучали музыке, отец выбрал для него гитару – этот истинно
рыцарский инструмент, столь ж неотъемлемая часть образа рыцаря, как роза и клинок.
Уиллу, с его духовной устремлённостью, ближе была арфа, но он, как и во всём прочем,
покорился выбору своего родителя – и не слишком жалел об этом. Он играл неважно, а
пел ещё хуже – господь дал ему слух, но голосом наделил слишком тихим и мягким,
недостаточно красочным, чтобы как следует усладить взыскательного слушателя. Словом,
как раз таким голосом и талантом, какие пристало для исполнения простой народной
песенки про девушку, которая ждёт домой своего любимого, когда идёт снег, ждёт, когда
осыпается вишня, ждёт, когда колосится пшеница, ждёт, когда падают листья, ждёт, когда
спит её дитя, рождённое от другого… Простая песенка, грустная и красивая. Уиллу она
нравилась, и к третьему куплету он совсем забыл о том, где и для кого её поёт.
Когда он умолк и отпустил струны, несколько секунд ему было так хорошо, как не было
уже очень давно. По правде, он даже припомнить не мог в себе подобного ощущения.
Подняв голову, Уилл посмотрел на человека, который стоял над ним и смотрел на него. И
ничего, совсем ничего не смог прочесть ни в его лице, ни в остановившихся, потемневших
глазах.
– Ты ведь должен ненавидеть меня, – сказал Фернан Риверте голосом, столь же блеклым и
пустым, как его лицо и глаза в этот миг. – Я убил твоего отца. Я унизил твоего короля. Ты
заложник моей страны и пленник в моём доме. Я аморален, бездушен и всё такое прочее.
Разве не так?
Уилл молчал, не зная, что сказать. Риверте ещё какое-то время смотрел на него всё тем же
пустым взглядом. Потом протянул руку и забрал у него гитару.
– Убирайтесь, – сказал он.
И Уилл ушёл, не оглянувшись и так и не взяв книгу мэтра Альбиала.
Глава третья
Следующим утром Риверте прислал за Уиллом – и не кого-нибудь, а Гальяну – с
приглашением явиться в музыкальную комнату. Приглашение было, как обычно,
оформлено в виде приказа, и Гальяна изложил его всё тем же приторно-любезным тоном,
который, с учётом всех обстоятельств, был хуже любой брани. Если к Риверте Уилл,
кажется, начинал немного привыкать, то хищная улыбка Гальяны и его пальцы с острыми
ногтями, которые он то и дело плотоядно потирал, и неестественно тонкие приподнятые
брови по-прежнему вызывали в Уилле стойкое омерзение – хотя теперь он уже не был так
уверен, что среди многочисленных преступлений этого человека значилось похищение
невинных детей. Как бы там ни было, Уилл пошёл с ним – потому что понятия не имел,
где находится музыкальная комната, и вряд ли нашёл бы её сам.