библиотеке, в коридоре или во дворе замка, куда Уилл спускался раз в день подышать
свежим воздухом. Погода в эти дни пошла на лад и стояла превосходная: туман развеялся,
яркое солнце светило над полями, и лучи его весело поблескивали в лужах, в которых
плескались воробьи. Однажды Уилл замешкался и попал как раз на выезд гостей из замка;
он слышал, как Риверте сказал кому-то из своих спутников, что, похоже, «их друг из
Хиллэса» привёз в Даккар хорошую погоду. И в самом деле – слуги говорили, это были
первые солнечные дни в Коральенской долине с начала лета.
Увы, даже это не могло привести Уилла в более приподнятое настроение. Он очень плохо
спал и потерял аппетит. Он всё время думал о последнем разговоре с Робертом – и о сне,
который приснился ему первой его ночью в Даккаре. И когда он об этом думал, ему
хотелось лечь на кровать лицом вниз и натянуть подушку на голову… Что он и делал
ночами.
Как-то раз, когда бессонница одолела его особенно безжалостно, Уилл лежал, глядя в
балдахин кровати широко открытыми глазами, и слушал, как за стеной скрипит кровать
Риверте. Звуки были особенно громкими и настойчивыми; Уилл, как обычно, не имел ни
малейшего понятия, с кем Риверте коротает ночи, и совершенно не хотел этого знать.
Наконец возня утихла, потом смолкла совсем. Уилл тихонько вздохнул, моля бога
ниспослать ему хотя бы чуточку сна и забытья…
А потом он услышал такой жуткий, такой душераздирающий вопль, что волосы у него
стали дыбом.
Через мгновение вопль повторился. Уилл кубарем скатился с постели, запутавшись в
простыне и грохнувшись на пол – к счастью, ковёр смягчил его падение. Выпроставшись,
Уилл кинулся к двери и распахнул её. Он ждал увидеть слуг, несущихся по коридору на
крик, но коридор был пуст и тёмен. Вопль тем временем повторился в третий раз, он
звучал уже чуть тише и протяжнее, но всё равно походил на стон человека, которому
живьём тянут кишки. Сомнений не было: кричали в спальне Риверте.
Забыв обо всём на свете, Уилл кинулся к двери и заколотил в неё кулаками.
Он очнулся и задал себе вопрос, что вообще он делает, когда за дверью громко
выругались. Крик не повторялся; Уилл замер, но было уже поздно – раздались шаги, дверь
широко распахнулась, и он увидел Риверте.
– Какого дьявола? – рявкнул хозяин Даккара. – Пожар или штурм? Уильям?.. В чём дело?
Уилл попятился. Риверте стоял в дверном проёме, залитый неожиданно ярким светом
десятков свечей, расставленных, как Уилл уловил боковым зрением, по всей спальне. Он
был совершенно обнажён, чёрная грива волос, обычно безупречно уложенных,
растрепалась и падала на глаза, придавая ему сходство с диким зверем. Вальенский Кот,
тупо подумал Уилл – так его называют. Он и впрямь походил сейчас на кота, огромного,
взбешённого кота. Тугие узлы мышц перекатывались на широких плечах, под
золотящейся в отблесках света кожей, блестевшей от пота. Опустить взгляд ниже плеч и
груди Уилл не посмел – и в то же время не мог смотреть ему в лицо. Он чувствовал себя
полным идиотом.
– Простите, – пробормотал он, запинаясь. – Я услышал крик…
– Неужели?
В голосе Риверте было сколько притворного изумления, что Уилл залился краской до
ушей.
– Фернан… – простонал женский голос у Риверте за спиной; судя по тону, его
обладательница либо умирала, либо было очень близка к агонии. – О, умоляю, вернись…
Звучало это столь мучительно, что Уилл невольно бросил взгляд за плечо Риверте, по-
прежнему закрывавшего проход – и увидел белоснежный локоток, холмики грудей и
водопад рыжих кудрей, струящийся на подушку.
– Иду, душа моя, – холодно сказал Риверте, не оборачиваясь – и, глянув на Уилла,
вопросительно изогнул бровь. – Присоединитесь?
– Ч-что?! Нет!!!
– Как хотите, – буднично ответил Риверте и захлопнул дверь прямо у него перед носом.
Уилл услышал, как он идёт прочь от двери, и его голос, говоривший: «Вы переполошили
половину замка, дорогая. Не могли бы вы орать немного потише? Впрочем, я, кажется,
знаю, как этому помочь…»
Уилл вернулся к себе. Его трясло – так, как не трясло даже после последнего, того самого
разговора с Робертом. Не помня себя, он забрался в постель и обхватил колени руками. Из
головы у него не шло зрелище обнажённого мужчины, стоящего в дверном проёме и
залитого ярким светом. Внезапно Уилл понял, что и сам почти голый – на нём была только
ночная сорочка. Он представил, что должен был подумать Риверте, распахнув дверь и
увидев его – и протяжно застонал, ткнувшись лбом в колени. Он не мог взять в толк, что
вообще заставило его сорваться с места и кинуться к двери. Но эти вопли, о, боже… как
она кричала, эта женщина! Уилл никогда не думал, что такой крик может исторгнуться по
причине, отличной от смертельного ужаса. Что же он такое с ней делал?..
От этой мысли ему стало ещё больше не по себе. Поняв, что не уснёт, Уилл вскочил,
наскоро оделся и, запалив свечу, открыл Священные Руады – главную книгу культа,
которую, к стыду своему, ни читал ни разу с того дня, как оказался в Даккаре, хотя прежде
изучал ежедневно – вместе с братом Эсмонтом, объяснявшим ему сложные места. Там
было несколько стихов, приличествующих случаю, успокаивающих кровь и приносящих
умиротворение. Уилл принялся читать их, но это не помогало. Он ловил себя на том, что
невольно прислушивается к звукам за стеной, теперь совершенно иным; он не понимал,
кто или что могло их издавать, и хотя это свидетельствовало лишь о чистоте его
собственных помыслов, это непонимание смущало и тревожило его ещё сильнее.
Он просидел до рассвета, пока не услышал в коридоре привычные уже шаги. Тогда только
разрешил себе немного отдохнуть, лёг на кровать не раздеваясь – и до самого полудня
забылся беспокойным, тяжким сном.
Когда он проснулся, оказалось, что гости разъехались. На сей раз окончательно – Уилл
спал так крепко, что не слышал суматохи, сопровождавшей сборы. Теперь всюду сновала
челядь, наводившая порядок в опустевших спальнях; заодно зашли и к Уиллу, заявив, что
надо вытрясти ковры и помыть пол, в связи с чем его выгнали вон и велели не являться по
меньшей мере два часа.
Уиллу совершенно не хотелось сегодня покидать своё убежище. Но, растеряв после
прошедшей ночи остатки и без того невыдающейся решительности, он молча покорился
непререкаемой воле слуг и, взяв под мышку томик нравоучений Святого Альберта, побрёл
по замку в поисках укромного местечка, где можно было бы схорониться.
Слуги мельтешили всюду, и Уилл бродил, пока не оказался в той части замка, куда до сих
пор не заглядывал – в восточном крыле, менее обжитом и, как следствие. более пустынном
и заброшенном, чем оживлённое западное. Одна из галерей, уставленных креслами,
высокими вазами и рыцарскими доспехами, показалась ему довольно уютной; он прошёл
немного по ковру, заглушавшему звук его шагов, и уже собрался опуститься в кресло,
когда увидел Риверте.
Тот стоял в дальнем конце галереи, заложив руки за спину, и рассматривал картину,
висевшую на стене. Рядом с ним находился маленький резной столик, на котором Уилл
заметил бутылку и бокал. Тихо, очень тихо Уилл сделал шаг назад, молясь, чтобы Риверте
не повернул голову в его сторону – и через миг галерея огласилась раздирающим уши
грохотом рыцарского доспеха, задетого локтем Уилла, и по такому случаю с готовностью
рухнувшего на пол.
Если бы Риверте позвал его, как прежде в зале для пиршеств, Уилл, должно быть, просто
развернулся бы и кинулся прочь – до того он обезумел от стыда. Но прежде, чем он успел
даже подумать об этом, Риверте оказался рядом. Помутившимся от смущения взглядом
Уилл увидел выросшую над ним фигуру в чёрном камзоле.
– О господи, сир Норан, почему вы всё время что-нибудь роняете? – спросил Риверте, без
видимого труда поднимая доспехи и возвращая их в вертикальное положение – хотя, по
прикидкам Уилла, они весили никак не меньше полтораста фунтов.
Вопрос был, надо сказать, в высшей степени справедливый. Уилл не мог на него ответить
– он и дома всегда отличался неуклюжестью, вызывавшей раздражение отца, огорчение
мамы и насмешки Роберта. Последний говорил, что там, где находится Уилл, обязательно
что-нибудь упадёт или разобьётся.
– Я прошу прощения… я не знаю, как…
– Полагаю, вы были погружены в благочестивые размышления, – заметил Риверте,
поправляя съехавший набок шлем на несчастном рыцаре. – Скорее всего,
душеспасительные – ибо именно они способствуют наибольшему отрыву от реальности,
олицетворяемой бренным миром телесных сущностей. Не исключаю также, что именно я
стал причиной вашей глубокой задумчивости, повлекшей фатальную рассеянность. Так
что это мне следует извиниться перед вами, тем более что, по счастью, на этот раз вы
ничего не сломали.
– Простите, – снова пробормотал Уилл, окончательно сбитый с толку, и Риверте обратил
на него взгляд – подозрительно безмятежный. Да он пьян, внезапно понял Уилл. Бутылка,
стоящая на столике в другом конце галереи, была полна не более чем наполовину. Едва
перевалило за полдень, а он уже пьёт… Уилла передёрнуло.
– Вижу, вы вновь избрали для времяпровождения место, к которому неравнодушен и я, –
сменил тему Риверте, обводя галерею широким жестом. – Посему, – продолжал он
галантно, – не откажете ли мне честь разделить со мной опохмел?
– Что разделить? – опешил Уилл.
– Опохмел. Я знаю, вы вчера не пили, но я пил, увы, и больше, чем следовало, так что
ныне меня терзает жестокая жажда, к сожалению, не совсем духовная…
Не дожидаясь ответа Уилла, Риверте фамильярно приобнял его за плечи и решительно
повёл в другой конец галереи, в направлении, прямо противоположном тому, к которому
Уилл стремился всей душой. Разделять опохмел с Риверте ему хотелось меньше всего на
свете. Однако он безропотно взял бокал и столь же безропотно выпил, когда Риверте
чокнулся с ним бутылкой и, провозгласив: «За прекрасных дам, дарящих нам
незабываемые бессонные ночи!», приложился прямо к горлышку. Вино было
великолепным, а тост уместным, потому что прошлую бессонную ночь Уилл и в самом
деле вряд ли смог бы забыть.
– Вижу, – сказал Риверте, поставив бутылку на стол, – вчерашний конфуз вверг вашу душу
в смятение и хаос. Согласен, темперамент сиры Элеонор способен вызвать
замешательство даже у видавшего виды мужчины, однако поверьте мне на слово, он
сполна себя оправдывает. Так что напрасно вы вчера не остались – она была бы не против.
По правде, её несколько задело ваше поспешное бегство, и мне пришлось принести ей за
вас извинения… Скажите, Уильям, вы что, никогда не видели голую женщину?
Он говорил насмешливо, но без обычной своей едкой злости – похоже, вино смягчало его
колючие манеры и делало почти добродушным. Уилл видел, что на самом деле он вовсе
не сердится из-за случившегося недоразумения – скорее, забавляется им от души. Однако
последний вопрос Риверте заставил его торопливо отвернуться. Уилл поставил бокал на
стол и пробормотал что-то насчёт того, что не смеет больше мешать досточтимому сиру…
– Небеса всемогущие, – проговорил тот. – Что… и вправду не видели?!
– Хорошего вам дня, – собрав остатки воли, твёрдо сказал Уилл и шагнул прочь – но тут же
замер, когда железная рука метнулась вперёд и вцепилась в его плечо с такой силой, что
он едва не охнул.
– Это воз-му-ти-тель-но, – раздельно повторил Риверте, глядя на него блестящими от
выпитого глазами – Уиллу хотелось верить, что только от выпитого. – Чтобы молодой
человек вашего возраста, вашего положения, вашей внешности, в конце концов – и такое
упущение! Вижу, вас многому предстоит научить. Идёмте!
– Куда? – испугался Уилл; на миг он всерьёз подумал, что Риверте сейчас потащит его в
одну из тайных комнат, о существовании которых в его замках ходило множество слухов,
и швырнёт Уилла в живое море из обнажённых женских тел. От этой мысли у Уилла
затряслись колени, и в своей слабости он позволил Риверте проволочь себя по коридору в
соседнюю галерею.
Это оказалась оружейная – огромный, очень длинный зал, все стены которого были
увешаны полотнищами с гербами графов Риверте. К полотнищам было прикреплено
бесчисленное и разнообразнейшее оружие, зловеще поблескивавшее в дневном свете, едва
проникавшем сюда сквозь опущенные портьеры. Риверте отпустил плечо Уилла, подошёл
к ближайшему полотнищу и снял со стены две шпаги
– Держите! – небрежно сказал он и бросил Уиллу одну из них.
Уиллу пришлось вскинуть обе руки – и выронить зажатую под мышкой книгу, но шпагу
он всё-таки поймал. Нравоучения Святого Альберта с глухим стуком упали на пол. Уилл
хотел поднять их, но Риверте коротко бросил ему: «Защищайтесь!» – и немедленно
перешёл в атаку, столь стремительную, что Святой Альберт вместе со всеми его
нравоучениями мигом вылетел у Уилла из головы.
В первый миг он ощутил ужас. Он слишком хорошо помнил, как этот человек, этот
кошмарный, непостижимый и непредсказуемый человек выводил пляску смерти с его
отцом на поле под Тэйнхайлом – и знал, что сам не сможет поддерживать этот танец и
секунды. Но умирать Уиллу не хотелось, несмотря на всё, что было, и всё, что ещё
предстояло выдержать, поэтому он сцепил зубы и каким-то чудом сумел отразить первый
выпад. Это ободрило его, он выровнял дыхание и взял себя в руки. Он умел драться, хотя,
конечно, не мог сравниться в этом с Робертом, однако если оружие попадало ему в руки,
он мог выбросить из головы все мысли и, как учил его их мастер фехтования, стать
собственной рукой, которая, в свою очередь, становилась шпагой. Это звучало просто для
Уилла, читавшего много умных книг и привыкшего оперировать ещё более мудрёными
абстракциями. Поэтому он, как и всегда в таких случаях, стал своей рукой, а рука его
стала шпагой.
Какое-то время – Уилл даже приблизительно не смог бы сказать, сколь долго – в
оружейной стоял лишь лязг железа. Уилл был жив, что удивительно, и до сих пор не
обезоружен, что удивляло ещё больше. Наконец Риверте остановился, так же внезапно,
как и кинулся на него. Он не улыбался, но его лицо выражало некое подобие
удовлетворения.
– Неплохо, – сказал он и забрал у Уилла шпагу.
Тот растерянно смотрел, как Риверте идёт к стене и водворяет оружие на место. Лишь
теперь вспомнив про оброненную книгу, Уилл заозирался – и понял, что они
переместились по залу довольно далеко от того места, где начали схватку. Вернувшись к
двери, Уилл поднял книгу и отёр с неё пыль рукавом.
– Неплохо, – прозвучало у него за спиной снова, – но много хуже, чем я мог ожидать от
сына Бранда Норана. Вами что, совсем не занимались?
Уилл выпрямился и обернулся. Он отдавал себе отчёт в своём сомнительном воинском
мастерстве, но тон, которым Риверте констатировал его неумелость, был оскорбителен.
– Отчего же, – холодно отозвался Уилл. – Занимались. Но не так, как вы, видимо,
полагаете. Война – не единственное из искусств.
– Да, есть ещё искусство ублажения плоти, – задумчиво ответил Риверте. – Но в нём вы,
как я могу предположить, также далеко не виртуоз…
– Ещё есть искусство постижения духа, – довольно грубо перебил его Уилл, в новом
порыве гнева и смущения забыв о своей принципиальной подчёркнутой вежливости.
– О, – после паузы коротко сказал Риверте. – В самом деле. О духе я вечно забываю. Так