— А где же Коля? — спросил я, поздоровавшись с приятелями.
— Шут его знает где, — усмехнувшись, ответил Миша, — верно, ночь прогулял, а теперь никак не встанет.
— Да, может, проспит, совсем не придет? — забеспокоился я.
— Придет, никуда не денется, — успокоил Миша. — Я нарочно время с запасцем назначил.
— Вот видишь, я же говорил, что спешить нечего, — сказал мне Сережа, — а ты все горячку порешь.
— Это не горячка, а порядок, — вмешавшись в разговор, поддержал меня Копаев, — раз договорились — в шесть сбор, значит, нужно к сроку являться. — Он помолчал и добавил: — Эх, жаль, Колька в армии не служил, ему бы там живо мозги вправили, отучили бы от этих штучек.
— Это от каких таких штучек?! — вдруг послышался из темноты веселый голос Кольки. — Здорово, орлы! — приветствовал он нас. — Все в сборе, молодцы! Ну, пошли, пошли, ребята, — заторопил он. — Вы рады тут рассиживаться, лясы точить. А собаки где? — обратился он к Мише.
— Собаки в сарае. Чего же их зря тут держать — отвязать недолго.
— То-то — недолго. Эх вы, бабы рязанские! — махнул Колька рукой и скрылся во дворе.
Через секунду он вышел, держа на сворке обеих собак, Амура и Найду.
— Пошли! — скомандовал он.
Коля шел впереди и так быстро, что мы за ним еле успевали. В какой-нибудь час с небольшим уже дошли до первого леса — Перлочинки. Было еще темновато, собак пускать рано: ну-ка сразу поднимут зайца, стрелять никак еще нельзя.
— Вот теперь и посидеть и покурить можно, — сказал Коля. Снял с себя ружье, охотничий рог и привязал собак к ближайшему дереву.
Мы все расселись: кто на пеньке, а кто прямо на земле. Закурили все, кроме Миши и меня.
— А ты не хочешь еще разок попробовать? — предложил мне папиросу Сережа.
— Нет, спасибо. Такую дрянь совсем не хочется.
— Не привыкай к этому баловству, — сказал мне Миша, — что в нем хорошего: ни вкуса, ни удовольствия.
— Да уж ты, известно, барышня кисейная, — засмеялся Коля и, лихо потянувшись, прибавил: — Ух, ребятушки, как спать охота! Ведь и не ложился даже.
— Все с кисейными барышнями гулял? — спросил Миша.
— А то как же: дело молодое, чего время зря терять.
— Правильно, — одобрил Сережа.
Мы посидели с полчасика. Уже немного развиднелось, но было как-то серо, туманно.
— Ну, ждать больше нечего, пора пускать! — сказал Коля. Он быстро встал, отвязал собак от дерева и спустил со смычков.
— А ну ищи, ищи, ищи, собаченьки! — подвеселил он засидевшихся собак.
Те легким галопом перебежали через поляну и скрылись в кустах.
— Давайте, ребята, рассыплемся цепью, пойдем вдоль леса да будем посвистывать, покрикивать, так скорее русачка поднимем. Он теперь на лежке крепко лежит. Кругом лист шуршит — вот косой и таится где-нибудь в овражке, — сказал Николай.
Мы разошлись в разные стороны и не спеша двинулись цепью вдоль леса.
«Неужели я сегодня убью зайца? — думал я. — Нет, такому счастью не бывать: ведь Копаев, Коля, Миша — охотники уже опытные, они живо подладятся под гон и стукнут косого. Ну что же, хоть гончих послушаю».
Ребята то тут, то там изредка покрикивали, подбадривая собак и стараясь вспугнуть с лежки зайцев. Из их голосов сразу выделялся звонкий и какой-то особенно залихватский голос Кольки.
— А ну давай, давай, давай! — на весь лес с каким-то затягиванием выводил Николай и заканчивал лихим посвистом.
Неожиданно издали, из леса, ему отозвался какой-то странный вопль. Я сразу не понял, что это. Прислушался: вот опять. Казалось, кто-то впереди, в лесу, закричал плачущим голосом: «Ай-ай-ай!» Закричал и смолк.
«Да ведь это собака взлаивает, — сообразил я. — Значит, нашла заячий след, разбирается в нем и изредка подает свой звонкий голос». А вот и второй голос: этот уже погромче, погрубее, наверное, Амура, а первый, тоненький, — Найдин. Собаки, верно, наткнулись на следы зайца. Ночью зверек бегал по лесу, кормился, а к утру спрятался куда-нибудь под кустик, в овражек, лег на дневку. Сейчас собаки разберутся в ночных следах, вспугнут зайца и погонят. Куда же мне стать, чтобы перехитрить его, чтобы заяц, удирая от собак, выскочил на меня? Я остановился в нерешительности. Что делать? Бежать куда-то или оставаться на месте? А между тем собаки взлаивали все чаще, все азартнее. Голоса охотников давно уже смолкли. Теперь мои приятели, верно, так же, как и я, стоят в нерешительности, ждут, в какую сторону погонят собаки.
И вдруг обе гончие разом залились на весь лес отчаянным лаем.
Подняли, погнали! Куда же бежать? Я стоял, вслушиваясь в голоса собак. Они сливались в какую-то странную, волнующую мелодию. Эхо подхватывало ее, разносило по всему лесу. Невольно вспомнилась «Псовая охота» Некрасова:
Хор так певуч, мелодичен и ровен,
Что твой Россини! что твой Бетховен!..
И верно, это вовсе не отрывистый собачий лай — эхо сливает его в протяжную плачущую мелодию.
Однако слушать некогда, нужно бежать в ту сторону, куда собаки погнали зверя. И я во весь дух понесся по узкой лесной тропинке. Перебежал через какой-то овражек, выскочил на бугор, на широкую лесную поляну. Остановился, прислушался. Собаки гнали всё так же горячо и дружно, но их голоса постепенно удалялись.
Что же, бежать следом за ними? Но тут я вспомнил наставление Михалыча: никогда не бегать за собаками, а выбрать хорошую полянку и караулить. Зверь далеко по прямой не уйдет, он обязательно завернет в какую-нибудь сторону и начнет ходить по лесу кругами, путать, сбивать со своего следа собак. Вот тут-то его и надо подкараулить. «Останусь здесь, подожду», — решил я.
И действительно, через несколько минут собачьи голоса стали слышнее. Значит, зверь повернул, идет обратно.
«Может, уже недалеко, может, сейчас выскочит?» — мелькнула мысль, и сердце сладко замерло. Ведь заяц иногда идет далеко впереди собак.
«Нужно стать в кусты, чтобы косой меня не заметил», — решил я и быстро переменил место: встал между густыми кустами орешника. «Вот тут уже не заметит», — подумал я. И вдруг… что-то серое живое бесшумно мелькнуло среди стволов молодых осинок.
Заяц-русак! Значит, обманул собак, запутал свои следы, а пока гончие разбирались в этой путанице, уже далеко укатил. Теперь он скакал не спеша, насторожив уши, прислушиваясь к собачьим голосам и будто соображая, что же делать дальше. С каждым прыжком он приближался к кустам, где я засел.
Стрелять рано, подпущу поближе. Теперь пора. Хочу вскинуть ружье, оно не поднимается, будто держит кто. В отчаянии я рванул его вверх. Заяц заметил движение, прыжок — и его уже нет, исчез в кустах, исчез так же бесшумно, как и появился.
Какое горе! Но что же с ружьем? Я взглянул вниз, Проклятый ремень зацепился за толстый крючковатый сук. Он-то и помешал вскинуть ружье.
В полном отчаянии я сел прямо на землю. Как же я не подобрал в руку ремень, даже не взглянул на него? Да и зачем я залез в эти кусты, почему не притаился возле них? Ведь Михалыч говорил: заяц никогда не увидит тебя, если не шевелиться. Забыл, забыл все, что мне говорили, и вот результат.
Я ясно представил себе, как бы закувыркался после выстрела русак и растянулся бы на земле. Вот было бы торжество — первый раз на охоте с гончими и первым убил.
Грохот выстрела разом прервал мои мысли. «Убил, убил кто-то другой. А может, промахнулся?» — мелькнула последняя надежда.
Мимо меня по редкому осиннику, именно там, где только что скакал заяц, пронеслись с отчаянным лаем собаки. Ну что толку: они гонят по свежему заячьему следу, сейчас добегут до того места, где стреляли, и, конечно, смолкнут — значит, зверь убит. А может, и не смолкнут, погонят дальше?..
Я стоял в каком-то нервном напряжении, вслушиваясь в удаляющиеся голоса гончих. Неожиданный громкий крик разом решил всё.
— Сюда, сюда! — на весь лес разнесся Колькин голос.
А вот и собаки смолкли — значит, Коля убил.
Я поспешил на его голос через мелколесье, через кусты. Выбрался на соседнюю лесную поляну. Гляжу — на ней уже все в сборе, стоят толкуют, руками размахивают. Собаки тут же вертятся возле охотников. Я тоже подошел к компании.
— А ты не стрелял? — спросил меня Сережа.
Я отрицательно покачал головой.
— Я тоже не стрелял.
— А мимо меня прямо в двух шагах прошел, — волнуясь, заговорил Миша. — Я его справа жду, оглянулся случайно — а он совсем с другой стороны катит, чуть с ног не сшиб.
— А ты бы его шапкой, шапкой ловил… — захохотал Коля.
— Какой там шапкой, — перебил Миша, — я и глазом моргнуть не успел.
— А на меня прямо по дорожке выскочил, — сказал Копаев. — Вижу, сыплет. Ну, думаю, ложись! Подпустил поближе, тяну, тяну за спуск, не стреляет, курки не взвел — вот досада-то.
Услыхав эти рассказы, я сразу успокоился — значит, не на меня первого он выскочил. Могли убить другие еще раньше. Один не успел, у другого курки спущены, значит, оплошность и со старым охотником может случиться. И я тоже рассказал, как упустил случай подстрелить косого.
— Эх вы, дружки-приятели, — подмигнул нам Колька, — на охоте не спать, а охотиться нужно, вот что! — Он поднял с земли свою добычу, здоровенного русака, лихо встряхнул его. — Вот он, косоглазенький! — Коля отрезал обе задние лапки и угостил собак.
Те съели мигом вместе с шерстью, только облизнулись. Давай, мол, еще. Но больше Коля не дал. Он привязал зайца на ремень и ловко перекинул через плечо.
— Ну пошли, пошли, сейчас еще найдем! — Он посвистал собакам.
Те встрепенулись и снова бросились в лес. Мы тоже разошлись цепью, пошли дальше.
И снова волнующее ожидание. Слух напряжен до последних пределов, ловит каждый шорох, каждый звук.
А звуков в осеннем лесу немало: то лист зашуршит, падая с ветки на ветку, то застучит о ствол дерева хлопотливый дятел, то пронзительно закричит сойка. А вот заквохтали спугнутые с рябины дрозды. Целая стайка их пролетела мимо меня и расселась по деревьям.
Может, стрельнуть, ведь совсем недалеко? Нет, не стоит. Разве за такой дичью я пришел сегодня в лес? Выстрелишь, а глядь — заяц где-нибудь поблизости, еще отпугнешь.
Я посмотрел на рассевшихся по деревьям дроздов и подумал: «Еще, кажется, так недавно мы с Сережей охотились вдвоем с одним ружьишком «монтекристо» в саду за городом. Тогда дрозд казался желанной дичью, а вот теперь и стрелять в него не хочется, теперь в руках у меня уже настоящая дробовая двустволка. Может, даже сегодня из нее застрелю зайца. Ведь мог же застрелить, рядом был». И от одной этой мысли снова до боли сжалось сердце.
«Ай-ай-ай-ай!» — где-то совсем близко неожиданно взвизгнула и залилась Найда. И тут же ее высокий плачущий голосок подхватил низкий сочный баритон Амура. Видно, собаки наткнулись на совсем свежий заячий след, может, даже сами вспугнули зверька с лежки, вспугнули и сразу погнали.
У меня от волнения даже мурашки по телу побежали. Сейчас, сейчас выскочит!.. Я подобрал в руку ружейный ремень, быстро взглянул на курки: взведены ли? Все в порядке.
А собаки заливаются громче и громче. Это уже не лай, это какой-то бешеный рев, и стоны, и плач. Будто проснулись лесные духи, проснулись и все разом зашили, захохотали, заплакали.
Я стоял, замерев на месте, вглядывался в каждую прогалинку между деревьями, вглядывался до боли и глазах и в то же время как очарованный слушал; слушал не только ушами, но, кажется, всей душой, всем сердцем эту ни с чем не сравнимую музыку. Да, именно музыку разноголосого гона в осеннем притихшим лесу.
Всего две собаки, два голоса: один высокий, заливистый, с каким-то надрывом, а второй — низкий, мужественный, но такой же взволнованно-страстный. И вот их певучая перекличка наполняет собой весь лес. Нет, это не так: поют не только они — вместе с ними поет и лесное эхо. Оно, именно оно сотнями своих голосов создает этот ни с чем не сравнимый хор, хор ликующих лесных духов.
Как хорошо! И даже немножко жутко. Кажется, вот-вот эта лавина звуков налетит на тебя, захлестнет… И вдруг выстрел. Проклятье! Будто ножом по сердцу. Убит или нет? Гончие смолкли. Вот и конец. Кто же убил?
Ребята начали перекликаться. Я вяло поплелся в их сторону. И вновь лесная поляна, и кучка охотников, и собаки около них. Кто же на этот раз герой? Верно, опять Колька? А может, Копаев. Миша вряд ли. Он как охотник что-то мне не внушает доверия.
Подхожу. В самом центре — Сережа. В руках русак. Неужели он? Острая зависть — как кинжал в самое сердце.
— Ты? — спрашиваю.
— А то кто же? — задорно отвечает Сергей и продолжает свой рассказ: — Гляжу, он кустами ко мне. Собак обманул, значит, и идет себе не спеша, слушает. Я его шагов на двадцать подпустил, стук — и не копнулся.
Постояли, потолковали о том, кто видел, кто не видел зверя, кто мог бы убить, да не убил и почему. Стрелял в него два раза Миша, только уж больно далеко. «Так уж стрельнул, чтобы душу отвести».
После своей неудачи я как-то совсем завял. Мне даже не хотелось идти в следующий лес — уже не верилось, что я смогу там что-то подстрелить.
День разгулялся по-летнему солнечный, даже жаркий: никак не поверишь, что это уже начало сентября.
— Нечего, ребята, валандаться! — сказал Коля. — Жарко, сухо, собаки работать не будут. Пошли домой.
Вот и пошли. Только кто с чем пошел? Растянулись гуськом по лесной дороге. Впереди, конечно, Николай с зайцем за плечами, с гончими на смычке, аа ним Сережа, тоже с зайцем. Вид бравый, мало чем Кольке уступит.
Шествие замыкали мы с Мишей. Мы шли с ним без всякой добычи, так сказать, совсем налегке. А вот идти-то было куда тяжелее, чем Коле с Сережей. Вот когда оправдала себя старая русская пословица: «Своя ноша не тянет». Дай мне тогда обоих русаков, я бы до города бегом без отдыха добежал.
ПОНЕДЕЛЬНИК СОВСЕМ НЕ ТЯЖЕЛЫЙ ДЕНЬ
Все в жизни меняется. Приходится иногда и пословицу изменить. Как хорошо понимал я раньше пословицу: «Понедельник — самый тяжелый день в неделе». Понимал, когда ходил в школу к бабке Лизихе. А вот теперь за целых полчаса до срока побежал в училище. Скорее бы ребят увидеть, потолковать с ними о будущем школьном вечере. Жаль только, что зайца вчера не убил, вот бы рассказал! Толька Латин уж наверное позавидовал бы. Теперь, увы, завидовать нечему. Вот Сергей небось в своем классе задаваться начнет. Хорошо, что мы в разных классах. А то ребята пристали бы с расспросами: «А ты почему не убил, стрелять не умеешь? Зачем тогда на охоту ходишь? Стрелял бы ворон да галок». Хорошо, что мы с Сережей не вместе учимся.
Я пришел в класс один из первых, сел за свою парту, стал поджидать товарищей. Класс постепенно наполнялся и оживал. Вот и Толя пришел. Вид лихой, даже фуражку забыл снять. Подошел ко мне, протянул руку:
— Давай пять!
Сел, бросил фуражку в парту, положил перед собой книжки, лениво потянулся.
— Ну как она, жизнь-то? Что вчера делал?
Я начал рассказывать. В это время подошел Лева, как всегда чистенький, аккуратненький.
— Куда ты на мое место уселся? — спросил Толя.
— А ты что, купил его? Теперь, брат, свобода, все места общие.
— Слезай, слезай, — улыбаясь, потянул его за плечо Лева, — а то учитель придет, нехорошо.
Ребята расселись по своим местам. В класс вошла пожилая, очень полная учительница, Маргарита Ивановна. Все мы отлично знали ее. Она жила совсем одна в небольшом уютном домике возле городского сада. У себя дома она обучала желающих пению и игре на фортепьяно. Однако широкую известность Маргарита Ивановна приобрела в городе совсем не этим. Она прославилась тем, что, помимо своей основной специальности — музыки, очень любила цветы, выращивала у себя в садике какие-то необыкновенные розы, а кроме того, обожала голубей.
Нередко в свободные от музицирования часы можно было увидеть эту почтенную даму стоящей на плоской крыше своего сарайчика возле голубятни и размахивающей, как флагом, тряпкой, привязанной к длинному шесту. Взоры Маргариты Ивановны в это время бывали устремлены ввысь, где легким белым облачком носилась стайка ее голубей.