— Понимаю. Извини, Жозефина. Я не должен был рассказывать.
— Вы плохо поступили. Я доверилась вам.
Я извинился в третий раз. Жозефина немного смягчилась и опять принялась за яблоко.
— Но полиция все равно узнала бы: мы не смогли бы сохранить этот секрет.
— Потому что дядя Роджер объявит себя банкротом?
Как всегда, она была хорошо осведомлена.
— Думаю, что все идет к этому.
— Сегодня вечером собираются обсуждать дядю Роджера. Папа, мама, дядя Роджер и тетя Эдит. Тетя Эдит хочет дать ему денег, но у нее их еще нет, а папа, наверное, не даст. Он говорит, что если Роджер попал в переплет, то сам виноват, и какой смысл бросать хорошие деньги вслед за плохими? А мама слушать об этом не хочет, потому что она надеется, что папа даст деньги на постановку «Эдит Томпсон». Вы слышали об Эдит Томпсон? Она была замужем, но не любила своего мужа. Она любила одного молодого человека, который сошел с парохода, а муж пошел из театра другой дорогой и заколол их кинжалом.
Я еще раз удивился обширности знаний Жозефины.
— Звучит-то хорошо,— продолжала Жозефина,— но пьеса не получится. Опять будет вроде «Иезавели».— Она вздохнула.— Как бы я хотела узнать, почему собаки не ели ее ладони!
— Жозефина, ты сказала мне, что почти наверное знаешь, кто убийца,
— Ну и что?
— Кто он?
Она презрительно посмотрела на меня.
— Ах, понимаю! До самого последнего момента... Даже если я пообещаю вообще ничего не рассказывать инспектору Тавернеру?
— Мне не хватает нескольких улик. И все равно,— продолжала она, кидая огрызок яблока в пруд,— я бы вам не сказала. Вы знаете, кто вы,— вы Ватсон!
Я проглотил это оскорбление.
— О’кей, я — Ватсон. Но ведь Ватсону рассказывали какие-то факты, а он делал неправильные выводы. Разве тебе не будет смешно слушать, как я делаю неправильные выводы?
Жозефина на секунду заколебалась, но потом покачала головой.
— Нет. И вообще мне не очень нравится Шерлок Холмс. Он ужасно старомоден.
— А как насчет писем?
— Каких писем?
— Которые Бренда и Лоуренс писали друг другу. Ты же сама мне о них говорила.
— А я выдумала.
— Не верю.
— Да, выдумала. Я часто выдумываю. Мне это нравится.
— Послушай, Жозефина, я знаком с одним человеком в Британском музее, который очень хорошо знает Библию. Если он узнает, почему собаки не ели ладони Иезавели, ты расскажешь мне про, эти письма?
На этот раз Жозефина не знала, на что ей решиться.
Недалеко от нас внезапно хрустнула ветка.
— Нет, все равно не скажу.
Я признал свое поражение. Слишком поздно я вспомнил совет отца.
— Ну ладно,— сказал я,— это только игра, ты сама ничего не знаешь.
Ее глаза вспыхнули, но она не заглотила приманку,
Я встал,
— Мне пора разыскать Софью. Пошли.
— Я останусь здесь.
— Нет, ты не останешься. Ты пойдешь со мной.
Я бесцеремонно схватил ее за руку и заставил встать. Она удивилась, но пошла за мной. Скорее всего потому, что ей хотелось посмотреть, как отнесется семья к моему присутствию. Почему я настаивал, чтобы она пошла со мной? Позже я понял. Потому что вдруг хрустнула ветка.
Глава 14
Из большой гостиной доносились голоса. Я не решился войти. Пройдя дальше по коридору, открыл какую-то дверь и попал в большую светлую кухню. На пороге стояла старая женщина в белоснежном переднике.
Насколько я знал, Нэнни никогда не видела меня, но она сказала:
— Вы ведь мистер Чарльз, не правда ли? Входите, я угощу вас чаем.
Я сел к столу, и Нэнни принесла мне чашку чая и бисквит. Мне казалось, что я снова в детской. Все было хорошо, и я ничего не боялся.
— Мисс Софья будет рада, что вы приехали. Она слишком нервничает.
— Где же Жозефина? Ведь она пришла со мной.
Нэнни неодобрительно щелкнула языком.
— Подслушивает у дверей и записывает все в свою дурацкую книжечку. Ее давно следовало отправить в школу, чтобы она росла с детьми. Я сказала об этом мисс Эдит, и она согласилась со мной, но хозяин считал, ,что ей лучше оставаться дома.
— Он, видимо, очень любит ее?
— Любил, сэр. Он их всех очень любил.
Я удивился тому, что она говорит о любви Филиппа к своей дочери в прошедшем времени. Нэнни заметила мое удивление и слегка покраснела.
— Когда я сказала «хозяин», то имела в виду старого мистера Леонидаса.
Прежде чем я успел ответить, в кухню вошла Софья.
— О, Чарльз! Нэнни, я так рада, что он приехал.
— Я знаю, родная.
Нэнни собрала посуду и вышла. Я подошел к Софье и обнял ее.
— Любимая, вы дрожите, в чем дело?
— Я боюсь, Чарльз.
— Я люблю вас. Если бы мы могли уехать!
Она отодвинулась и покачала головой.
— Это невозможно, мы должны быть здесь до конца. Но знаете, Чарльз, невыносимо жить, зная, что кто-то в доме, кто-то, с кем я встречаюсь и разговариваю каждый день,— хладнокровный, расчетливый отравитель.
Я не знал, что сказать.
— Только бы узнать правду. Больше всего меня пугает, что мы никогда не узнаем ее.
Я легко представил себе, какой это будет кошмар.
— Скажите, Софья, сколько людей в доме знали о глазных каплях? Кто мог знать, что они опасны для жизни?
— Я понимаю ваш вопрос, но это нам ничего не даст. Дело в том, что мы все о них знали.
— Но все знали примерно...
— Однажды мы пили кофе у дедушки. Он любил, чтобы все собирались у него. У него ужасно болели глаза. Бренда принесла капли, и Жозефина, которая вечно задает вопросы, спросила: «Почему на бутылочке написано „Глазные капли — не трогать!11? Что будет, если выпить всю бутылочку?» Дедушка засмеялся и ответил: «Если Бренда по ошибке впрыснет мне эти капли вместо инсулина, лицо посинеет и я умру, потому что у меня не очень крепкое сердце». А Жозефина сказала: «О-о!» И дедушка продолжал: «Поэтому мы должны тщательно следить за тем, чтобы Бренда не впрыснула мне вместо инсулина эзерин».
После паузы Софья добавила:
— Мы все это слышали. Понимаете, все!
Я понимал. Старый Леонидас сам подсказал убийце,! как можно просто и легко убрать его.
Я тяжело вздохнул. Софья угадала мои мысли.
— Это ужасно!
— Знаете, Софья,— медленно произнес я,— вы правы. Бренда не могла этого сделать. Сделать именно так, как сказал он, было бы слишком опасно.
— Не знаю. Бренда иногда бывает невероятно глупа,
— Ну не настолько же! Это, конечно, не Бренда.
Софья отошла от меня.
— Вы не хотите, чтобы убийцей оказалась Бренда?
— Ну что я мог сказать? Я просто не мог произнести: «Да, я надеюсь, что это не Бренда».
А почему не мог? Только потому, что Бренда была совсем одна и на нее была направлена ненависть всей семьи Леонидас? Жалость к более слабому? Ее беззащитность? Я вспомнил, как она сидела на диване в роскошном траурном туалете, страх, застывший в ее глазах...
Очень вовремя вошла Нэнни.
— Только и разговоров что об убийствах. Забудьте о них, вот что я вам скажу. Пусть этим занимается полиция, это их дело, а не ваше.
— О, Нэнни, неужели ты не понимаешь, что в доме убийца?
— Глупости, мисс Софья. У меня не хватает терпения с вами. Двери всегда открыты, ничего не запирается. Очень удобно для воров и грабителей.
— Но это не мог быть грабитель. Ведь ничего не пропало. И зачем грабителю понадобилось входить в дом и кого-то травить?
— Я не говорю, что это грабитель. Я только сказала, что все двери открыты. Любой мог войти. Если вы спросите меня, я скажу, что это сделали коммунисты.
— А зачем им убивать бедного дедушку?
— Ну, все говорят, что они всегда во всем замешаны. Если не коммунисты, то уж наверняка католики.
С видом человека, сообщившего свое окончательное решение, она вышла.
Мы расхохотались.
— Добрая старая протестантка,— сказал я.
— Теперь пойдем в гостиную, там идет семейный совет. Он был назначен на вечер, но почему-то начался раньше.
— Может быть, неудобно?
— Если вы собираетесь войти в семью, вам лучше увидеть их, так сказать, «без перчаток».
— О чем там речь?
— О делах Роджера. Вы уже, кажется, приложили к этому свою руку. Но надо быть сумасшедшим, чтобы подумать, будто Роджер убил дедушку. Он его обожал.
— Я и не думал, что Роджер убил... Я подозревал Клеменс.
— Только потому, что я подала вам эту мысль. Но вы ошибаетесь. Клеменс, по-моему, ничуть бы не расстроилась, если бы Роджер потерял все свои деньги. Я думаю, она была бы даже рада. У нее какая-то странная страсть — не обременять себя вещами.
— Пошли!
Когда мы вошли в гостиную, голоса разом смолкли. Все уставились на нас.
Семья была в сборе. Филипп сидел в большом кресле, в простенке. Его прекрасное лицо напоминало суровую маску. Он был похож на судью, произносящего приговор. Роджер пристроился сбоку на пуфе, около камина. Волосы взъерошены, галстук сбился в сторону. Он был очень взволнован. Клеменс сидела рядом с ним. Она смотрела в сторону. Эдит вязала в дедушкином кресле. Ее губы были плотно сжаты. Магда и Юстас напоминали прекрасный портрет Гейнсборо. Они сидели вместе на диване — красивый темноволосый мальчик и очаровательная герцогиня в роскошном платье из тафты, из-под которого выглядывала маленькая ножка в высокой туфельке.
Филипп нахмурился.
— Софья, прости, но мы обсуждаем семейные дела.
Я приготовился извиниться и уйти, но Софья опередила меня. Она решительно сказала:
— Мы с Чарльзом надеемся пожениться. И я хочу, чтобы он остался.
— А почему бы и нет? — вскричал Роджер, вскакивая с места.— Я повторяю, Филипп, что в этом нет ничего секретного. Весь мир узнает об этом завтра или послезавтра. Во всяком случае, мой мальчик,— он подошел ко мне и дружески положил руку на мое плечо,— вы все знаете. Вы были там утром.
— Ну, пожалуйста, расскажите нам, как выглядит Скотланд-Ярд,— воскликнула Магда.— Стол? Стулья? Какие занавески? Цветов, наверное, нет? Диктофон?
— Вы были там утром? — резко спросил Филипп,— Зачем? Ах да, ваш отец...
Он нахмурился. Я еще раз почувствовал, насколько мое присутствие нежелательно, но Софья сжала мою руку.
Клеменс пододвинула мне стул.
— Садитесь, пожалуйста!
Я взглянул на нее с благодарностью и сел.
— Вы можете говорить что угодно,— сказала мисс де Хэвиленд, очевидно, продолжая прерванный разговор,—1 но я считаю, что мы должны уважать желания Аристида. Когда вопрос о завещании выяснится, мое наследство переходит в твою пользу, Роджер.
— Нет-нет, тетя Эдит, нет!
— Я хотел бы иметь возможность сказать то же самое,— вставил Филипп,— но надо все обсудить.
— Дорогой Фил, ну как ты не понимаешь?! Я ни у кого не возьму ни копейки.
— Конечно, он не может взять! — отрезала Клеменс.
— Послушайте, Эдит,— вмешалась Магда,— если вопрос с завещанием выяснится, у него будет свое собственное наследство.
— Но это выяснение может затянуться,— заметил Юстас.
— Ты ничего не понимаешь, Юстас,— оборвал его Филипп.
Он сказал эту фразу с заметным удовольствием.
— И нечего обсуждать,— заявила Клеменс.
— Для меня, во всяком случае,— сказал Роджер,— это не имеет значения.
— Я думаю, что это имеет очень большое значение,— проворчал Филипп.
— Нет,— возразил Роджер,— нет! Разве что-нибудь имеет значение по сравнению с тем, что отец мертв?! А мы сидим здесь и обсуждаем денежные дела.
Филипп слегка покраснел.
— Мы только стараемся помочь...
— Я знаю, Фил, старина, я знаю. Но никто ничего не может сделать.
— Я, наверное, мог бы собрать некоторую сумму. Акции очень упали в цене, и я не могу трогать основной капитал, но...
Магда быстро перебила Филиппа:
— Конечно, ты не можешь достать денег, дорогой.
Было бы абсурдно пытаться и нечестно по отношению к детям...
— Еще раз повторяю, я ни у кого ничего не прошу! — заорал Роджер,— Я уже охрип, доказывая вам это. Я хочу, чтобы все шло как идет.
— Это вопрос престижа,— возразил Филипп,— отца и нашего.
— Это не было семейным делом. Это был полностью мой концерн.
— Да,— сказал Филипп, со значением глядя на него,— это был твой концерн.
Эдит встала.
— Я думаю, мы уже все обсудили.
Филипп и Магда тоже поднялись. Юстас вышел из комнаты, и я обратил внимание на его напряженную походку. Он слегка прихрамывал.
Роджер взял Филиппа под руку.
— Ты молодчина, Фил, я ценю твое желание помочь мне.
Братья вышли вместе,
Магда пробормотала!
— Какой шум из-за пустяков.— И последовала за ними.
Софья, сославшись на то, что должна приготовить мне комнату, ушла.
Эдит де Хэвиленд собирала свое вязанье. Она взглянула на меня, и я было решил, что она хочет поговорить со мной. Но она, видимо, передумала, вздохнула и тоже вышла.
Клеменс стояла у окна и смотрела в сад, я подошел и встал рядом.
— Благодарение Богу, все позади,— сказала она и добавила.» — Что за ужасная комната!
— Она вам не нравится?
— Я не могу в ней дышать. В ней всегда пахнет засохшими цветами и пылью.
Я подумал, что она не права. Это была очень «женская» комната, экзотическая, обволакивающая, и я бы предпочел ее комнате Клеменс.
— Это декорация, фон для Магдиных представлений.— Она взглянула на меня.— Вы понимаете, что мы тут делали? Акт II — семейный совет. Это Магда устроила. И совершенно напрасно. Обсуждать было нечего. Все решено и кончено.— Ее голос звучал почти радостно.
Потом она заметила мое недоумение,
— О, как вы не понимаете! Наконец-то мы свободны! Уже много лет Роджер — самый несчастный человек на свете. У него никогда не было способностей к бизнесу. Он любит лошадей и коров, любит жить в деревне. Но он обожал отца и не хотел его огорчать. Я не хочу сказать, что старик был тираном, что он навязывал детям свою волю. Он давал им деньги и свободу, был очень предан им.
— А разве это плохо?
— Я думаю, да. Когда дети вырастают, они должны жить отдельно и не зависеть от родителей. Это ведь вы подсказали полиции мысль, что Роджер убил отца из-за денег. Вы даже не представляете себе, насколько это смешно.
— Теперь я понимаю.
— Когда Роджер увидел, что крах неизбежен, он почувствовал огромное облегчение. Он предвкушал новую жизнь.
— Куда вы собирались уехать?
— На Барбадос. Недавно умерла моя дальняя родственница и оставила мне крошечное поместье. Совсем пустяк, но мы могли бы там жить. Конечно, мы будем очень бедны, но на скромную жизнь нам хватит. Зато мы будем вместе, без нервотрепки, далеко от всех.
Она вздохнула.
— Роджер смешной. Он ужасно переживает из-за того, что мы будем бедны. Это у него семейное — он придает деньгам слишком большое значение. Когда я жила с первым мужем, мы бедствовали. Роджер считает, что это был какой-то подвиг с моей стороны. Он не понимает, что я была счастлива. С тех пор я уже никогда не была так счастлива, хотя и не любила Ричарда так, как люблю Роджера. Меня не интересуют деньги, и уж, конечно, я не стала бы из-за них кого-то убивать.
Я безоговорочно поверил ей.
— А вас не смущает, что вам придется отказаться от работы, когда вы переедете на Барбадос? Вы ведь едете?
— Да, как только разрешит полиция. Нет, меня не смущает вопрос работы. Я бы не хотела бездельничать, но на Барбадосе найдется дело и для меня.— И, помолчав, добавила: — Ах, только бы скорее все это выяснилось, чтобы мы могли уехать.
— Клеменс, а вы не знаете, кто это сделал? При вашей сообразительности у вас, наверное, есть какие-то подозрения?.
Она как-то странно, сбоку, взглянула на меня.
— Нельзя строить догадки, это не научно,— сказала она смущенно,— но наиболее очевидными виновниками мне кажутся Бренда и Лоуренс.
— Так вы подозреваете их?
Клеменс пожала плечами.
Потом секунду постояла, как бы прислушиваясь к чему-то, и вышла из комнаты. В дверях она столкнулась с Эдит.