гостей, которые были там, тяжело ранены, половина убиты.
Отличная атмосфера для дэймоса. Я просто чуял проплывающие рядом возможности. Протягивай руку и бери, пользуйся.
– Кто с кем воюет?
– Официальная версия – ихаггареги добиваются независимости. Ну, и выступления против «представителей Полиса».
– А неофициальная?
Он притормозил на светофоре, пропуская еще одну колонну грузовиков.
– Цепная реакция, – сказал Руф и пояснил нехотя: – То, что происходит в Александрии. Когда Полис еще только развивался и на эти земли приплыли наши первые корабли – здесь были дикие необжитые территории. Наши соотечественники прокладывали дороги, рыли каналы, боролись с малярией и лихорадкой, строили дома, используя уже неплохо развитые у нас знания по инженерии. И вот земля стала пригодна для жизни – и тогда сюда потянулись местные племена. Стали активно заселиться, рассчитывая на помощь более сильных соседей. И получали ее. – Он усмехнулся совсем не весело. – Но знаешь, если постоянно черпать из полной бочки и не доливать, рано или поздно она опустеет. И теперь нуждающиеся уже начали скрести по дну, пытаясь добывать воду по-прежнему. Но ее почти не осталось. А они злятся, требуют. Хотят, чтобы все было как раньше… Под эту тему, конечно, и бандитские группировки стали вести свои разборки, и вооруженная оппозиция поднимает голову. Может произойти что угодно. Вплоть до смены правительства. Или войны.
Он замолчал, потом оценивающе взглянул на меня, словно решая, можно ли доверить мне дальнейшую информацию. Видимо – заключил, что я достоин доверия, и продолжил:
– Но это еще не все. Служба безопасности работает так плохо, что некоторое время назад, на соколиной охоте в оазисе Сах-дхара, часть семьи шейха была захвачена террористами. Чтобы не раздувать скандал, информацию скрыли. Но шейх отбашлил за выкуп столько, что теперь на эти деньги можно совершить пару революций и несколько смен правящих режимов.
– Значит, ваши военные группировки хорошо вооружены?
– Да, неплохо, – согласился Руф. – Прямые поставки из Баннгока.
Я задумчиво смотрел на руки бывшего сотрудника ОБСТ, лежащие на руле. Они были тяжелыми, мускулистыми, несмотря на возраст, перевитыми выступающими венами. И думал о том, сколько нелегкой работы сделано ими. И как много сил потратил этот человек на поддержание порядка в своем городе.
Навкратис огораживала от пустыни высокая каменная стена. А может, и не только от пустыни. Поверх каменной кладки была натянута колючая проволока в три ряда. По периметру стояли наблюдательные вышки. Въезд в оазис перекрывали стальные ворота с блокпостом.
Вернее, так было раньше. Теперь я видел, что проволока оборвана местами, створки ворот раздвинуты и частично занесены песком, а единственный охранник даже не удосужился заглянуть в проезжающую мимо него машину.
Я посмотрел на Руфа. Тот нахмурился.
– Раньше агломерация выделяла средства из бюджета для обеспечения порядка на этой территории. Работать здесь было очень престижно. Но с некоторых пор платить практически перестали и, естественно, желающих резко убавилось.
Я молча кивнул, принимая эту информацию. Если бы в Полисе не давали возможности всем гражданам выражать свою позицию и выдвигать требования, нашей Стены тоже бы не существовало. Да и сам мегаполис развалился на десятки отдельных частей, конкурирующих друг с другом.
Навкратис выглядел почти так же, как и его жители, которых я уже наблюдал на платформе подземной железной дороги. Какое-то сходство с Полисом есть, и в то же время ничего общего. Вроде бы он напоминал один из районов Полиса – похожая застройка, попытка оставить парки и скверы между кварталами, белые храмы, вырастающие посреди пустырей. Но в итоге все закончилось точно как со стеной, опоясывающей оазис. Старые здания, давно нуждающиеся в ремонте, улицы, заваленные мусором…
Руф остановил машину возле блочной трехэтажки. Ничем не выделяющейся из ряда такого же дешевого, серого жилья, стоящего вокруг пыльной шумной площади.
Окна первых и вторых уровней домов были забраны решетками, на витрины магазинов опускались тяжелые щиты, разрисованные кривыми граффити. Разбитый асфальт засыпан осколками, мусором, высохшими объедками. Несколько чахлых пальм, словно по ошибке забредших в этот район, уныло свесили растопыренные листья.
У подъезда с провалившимся козырьком и растрескавшимися ступенями компания мальчишек лениво гоняла доску для скейта, ее колеса тарахтели по асфальту. Из приоткрытой двери кальянной по соседству доносились негромкие голоса и мерный бубнеж телевизора. Торопливо прошла женщина в полном никабе, и, если бы не светлые глаза, ее можно было принять за коренную жительницу агломерации.
В подъезде стоял полумрак. Свет едва просачивался сквозь окна, забитые фанерой. Густая вонь застарелого сигаретного дыма, высохшей плесени и гнили сползала со стен, покрытых крошащейся штукатуркой и частично отколотой разноцветной плиткой.
Поднимаясь по лестнице на последний этаж, Руф останавливался время от времени, а на одном из пролетов украдкой закинул в рот таблетку.
Возле своей квартиры он вытащил из кармана связку ключей: два сейфовых, один кодовый, перепрограммируемый. И начал открывать замки один за другим.
– Так и хочется спросить, что там у тебя хранится внутри такое ценное.
Руф усмехнулся и распахнул дверь – тяжелую, металлическую, с дополнительными ребрами защиты.
Я вошел, с любопытством оглядываясь. Квартирка оказалась совсем небольшой – минималистская кухня, отгороженная от столовой тонкой перегородкой, спальня с узкой, идеально застеленной кроватью. Два окна с дешевыми жалюзи, пахнущие нагретым на солнце пластиком. Через них с улицы долетал приглушенный гул машин.
Чистота, доходящая до стерильности – все горизонтальные поверхности пустые. Ни чашек, ни обрывков бумаги, ни пыли. Оштукатуренные стены сияют белизной, на полах с дешевым покрытием – ни соринки. Хэл, любительница порядка, оценила бы.
Жилье одинокого человека. В нем не было бы ничего особенного, если бы не металлические несгораемые шкафы, занимающие почти все свободное пространство стен.
– Что здесь? – Я постучал по светло-серой стенке ближайшего, он отозвался гулким железным звуком.
– Списанные архивы. – Руф нажал кнопку на пульте, и комната наполнилась тихим шелестом кондиционера, гонящего прохладный воздух. – Есть хочешь?
– Нет. Спасибо. – Я подергал дверцу ближайшего, но та оказалась заперта.
– Чай? Кофе?
– Кофе.
Окна не открывались. Половина фрамуг глухие, а с распахивающихся сняты ручки. Хотя смысла в этой предосторожности не было – решетки снаружи перекрывали все пути к отступлению. Впрочем, и к проникновению извне – тоже.
Я одобрительно посмотрел на Руфа, сосредоточенно варившего кофе в кованой чезве на маленькой плитке. Пряный, горьковатый аромат плыл по комнатам, кондиционер, очищая воздух до стерильной чистоты, пытался втянуть его, но крепкий, бодрящий запах невозможно было победить.
Определенно мне был близок налет легкого безумия этой квартирки.
Ванная оказалась крошечной. Унитаз, угловая раковина и душевая кабина. Все также идеально чистое. Два белых полотенца висят ровно, как по линейке. Одна-единственная зубная щетка, в шкафу над зеркалом рядом с запасом мыла и зубной пасты – шеренга флаконов, заполненных россыпью мелких черно-фиолетовых кристаллов. Очень знакомых. За ними виднелись ампулы с еще чем-то многообещающим из верхнего списка веществ, не предназначенных для хранения дома. Сбоку приткнулась пачка стимуляторов. Я позаимствовал одну упаковку,
сунув ее в глубокий карман штанов.
Затем поднял сиденье унитаза, встал на край и отодвинул решетку вентиляционного люка. Черный пластиковый пакет лежал в углублении, на ощупь в нем легко угадывался пистолет и запасная обойма.
«Приятно не ошибаться в людях», – подумал я, возвращая все на место, как было.
Интересно бы проверить кухню, наверняка там в безобидных шкафчиках за кастрюлями и сковородками тоже найдется пара тайников с занятным содержимым.
– Кофе готов, – послышалось из-за двери.
– Иду. – Я вымыл руки и вернулся в комнату.
Микроскопическая расписная чашка была наполнена крепчайшим ароматным напитком, рядом на подносе стоял кофейник. Руф, сидя на диване за журнальным столиком, пил чай.
Я сел в кресло напротив.
– Ну, теперь можем поговорить.
Он достал из нагрудного кармана своей рубашки флэш-карту на тонкой, потемневшей от времени цепочке, положил на стеклянную столешницу и подтолкнул ко мне.
– Из-за этого я приезжал в Полис.
Я не взял устаревший носитель информации – кубик красного цвета со снимающейся крышкой.
– Не будешь смотреть? – удивился Руф.
– Нет смысла. Твой сон уже изучила Талия. Лучше, чем она, я в нем не разберусь.
– У тебя есть какой-нибудь план действий?
Феликс рассказывал, что прежде, давно, дэймос, победивший соперника, приходил в семью проигравшего и мог потребовать любую ценную вещь, или несколько вещей на свой выбор. И никто не смел ему отказать.
Но это в прошлом. Я не могу заявиться в дом Сотеров с приказом срезать пуговицы у всех представителей древнего рода. Неразумно. Опасно. И я не дэймос.
Тайгер, пожалуй, смог бы. Но вряд ли бы стал ворошить гнездо гидр. Могут затаиться или, наоборот, полезть во все стороны, а могут броситься душить всех без разбора.
Мне нужны нити воздействия. Невидимые, но крепкие.
– Тебе знакома фамилия Сотер? – Я взял чашку и отхлебнул обжигающий кофе. Глубокий яркий вкус растекся по языку, аромат ударил в голову, на миг погружая в состояние полной эйфории.
– Конечно, – сказал Руф, облокачиваясь на потертый валик дивана. – Кому здесь она не знакома. Раньше этому роду принадлежал весь город. Но со временем их влияние сильно уменьшилось. Теперь живут закрыто. Скрытно, я бы даже сказал. Почему интересуешься ими?
Я не ответил, погруженный в свои мысли. Если бы я был дэймосом, пленил бы кого-нибудь из работников дома, записал приказ в подсознание и отправил в резиденцию Сотеров, велев прихватить личную вещь родственника Лонгина, а затем принести мне. Раньше я поступал именно так. Еще можно залезть самому. Но это уже глупый риск.
Руф поднял кофейник и вновь наполнил мою опустевшую чашку.
Ладно, время на размышления еще есть. Пора заняться более выполнимыми делами.
– Я хочу встретиться со сновидящим, который работал с тобой.
– Можно устроить, – ответил Руф, поразмыслив. – Я позвоню ему.
Он достал свой старый телефон, вошел на кухню, прикрыл за собой тонкую створку. Но из-за хлипкой преграды я все равно слышал его голос.
– Да, Левк, это я… По делу. У меня здесь сидит сновидящий. Хочет с тобой побеседовать. Из Полиса… Нет, я предупреждал. И ты… Нет. Никто не собирается вас контролировать. Нет, сам ты погоди!
Разговор пошел на повышенных тонах. Я поднялся с кресла, открыл кухонную створку, привлек внимание Руфа щелчком пальцев, демонстрируя ему флэш-карту, и многозначительно ткнул в телефон. Хозяин дома кивнул, показывая, что понял мой намек, и прикрыл микрофон ладонью.
– Скажи, что у меня его вещь, и, если он отказывает мне во встрече в реальности, я приду к нему в сон.
Руф не без удовольствия повторил мои слова. Его собеседник помолчал, затем бросил что-то кратко и отключился.
– Встреча сегодня. Через три часа. Он будет ждать.
– Отлично.
– Оазис Таманассет. Если выедем сейчас, как раз успеваем. – Он достал из-за дивана свою трость.
– Руф, ты можешь меня не сопровождать. Я доберусь сам.
– Исключено. Я еду с тобой.
– Слушай, это далеко и муторно…
– Не надо считать меня старой развалиной. По городу лучше не перемещаться без содействия местного.
Я хотел сказать, что вряд ли могу рассчитывать на его помощь, даже если кто-то решится напасть на меня… Но не сказал.
– Руф, еще раз, ты – остаешься. Я поеду один.
– Не указывай мне, что делать, – резко ответил он. – Я тебе в отцы гожусь.
Я открыл было рот, чтобы озвучить свой настоящий возраст, если уж он приводит его в качестве главного аргумента…. Однако не стал ничего говорить и по этому поводу.
– Ладно. Хочешь тащиться по жаре на другой край пустыни – твое дело.
До оазиса Таманассет мы добирались на машине Руфа. Территория была отделена от резервации белых пыльным, жарким отрезком серо-желтых барханов.
Казалось, пустыня хотела слизнуть старые полуразрушенные дома окраин обоих районов, но так и прилипла серым, песчаным языком к грязной, запутанной паутине улиц, напоминающих термитник. Глиняные заборы выше человеческого роста сменялись стенами зданий с крошечными окошками под самой крышей и неизменными бетонными столбами недостроенных этажей. Лестницы со сбитыми ступенями вели с одного уровня дороги на другой. На каждой более-менее широкой улице возникали стихийные рынки. Под драными навесами лежали груды медной посуды, дешевые украшения, фрукты, ткани, рыба, над которой роились мухи, клетки с курами.
И, как насмешка, в ряду глиняных коробок зданий – античный храм, превращенный в свалку. Колонны, до половины заваленные гниющим мусором, в нем обломки статуй с разбитыми, изуродованными лицами, мраморные стены со следами от пуль исписаны ругательствами. Крыша провалена.
По улицам, несмотря на жару, слонялись горожане. Торговались, просто сидели на земле, провожая бессмысленными взглядами ползущие среди заваленных отбросами обочин машины, шумно играли в сенет[10].
Я не увидел ни одного белого лица.
Руфу пришлось покрутиться по городу, чтобы найти место для парковки. Он загнал машину в тенистый переулок, провонявший мочой и помойкой, приткнулся рядом с двумя помятыми «таирами» и выбрался наружу, захватив свою трость.
– Здесь недалеко, – сказал он мне, запирая дверцу со стороны водителя. – Пройдем пешком.
Остервенело трещали цикады, казалось, их тоже сводила с ума жара. Мусор на тротуарах был спрессован до плотности глины. Посреди мостовой грызлись собаки из-за окровавленной требухи. Жирные зеленые мухи взлетали над протухшими отбросами.
Руф покосился на меня, пытаясь понять, какое впечатление производит на его гостя пейзаж. Но я видел райончики и похуже.
Возле одного из старых домов с провалившимися окнами сидели дети. По очереди бросали об стену кости от бараньего позвоночника и в зависимости от того, как те падали, боком или на четыре ножки костяных отростков, начинали радостно вопить или, наоборот, разочарованно подвывать.
Когда мы проходили мимо, мальчишки прекратили игру и угрюмо уставились на нас. Черные глаза из-под косматых волос, падающих на чумазые лица, следили за каждым нашим движением. Но сами они молчали и не двигались.
Тишина была полной, лишь где-то вдалеке слышался рокот машин.
А потом я услышал за спиной невнятное бормотание. И что-то ударило меня по лопатке. Очень твердое. Под ноги покатился камень, как