В семь тридцать она встала и ушла. Ждать больше она не могла. Это не имело смысла.
Когда Анжелика подходила к своему дому, наконец брызнул дождь. Крупные холодные капли шлепнулись ей на голову, на плечи, она вздрогнула и побежала. Рванула дверь подъезда, поспешила наверх через две ступеньки, хотя здесь, конечно, промокнуть не могла. На третьем этаже запыхалась — в ушах шумело, не хватало воздуха. На четвертом сбавила шаг. На подходе к своей площадке едва не споткнулась. Выпрямилась, почувствовала у себя за спиной какую-то преграду. Хотела обернуться, но в этот миг чья-то большая горячая ладонь зажала ей поллица. Анжелика издала сдавленный хрип, рванулась, лягнула чью-то ногу. У нее было ощущение, что сзади находится шкаф — тот, кто держал ее, был высокого роста и солидных габаритов. И бороться с ним было так же бесполезно, как бороться с падающим на тебя шкафом. Она хотела закричать, но рот был наглухо перекрыт, а вместе с ним и нос. Она попыталась укусить ладонь. Ладонь была солоноватая, бесчувственная. Воздуха не хватало. В глазах мутилось. На ухо ей прошептали:
— Дома кто-нибудь есть?
Она замерла, не в силах даже помотать головой.
Так страшно ей не было никогда в жизни.
— Открой дверь, — прошептал тот, кто держал ее. — И без своих фокусов, поняла?
Она ничего не понимала. Он другой рукой быстро ощупал карманы ее брюк, сорвал с ее плеча сумку, тряхнул ее, звякнули ключи. Эти ключи он вложил ей в правую руку. Она их едва не уронила. Подталкивая свою жертву сзади, он подтащил ее к нужной двери и прошептал:
— Открывай.
Она попыталась вставить ключ в замок, но не смогла — в глазах стоял туман, и туман противно звенел. От страха и нехватки воздуха Анжелика ослабела. Если бы он выпустил ее, она бы упала. Видимо, до ее мучителя дошло, что девушка не может справиться с замками. Тогда тот вынул из ее пальцев ключи и неуверенно, путаясь в замках, сам отпер дверь. Толкнул Анжелику в спину. Она оказалась в собственной прихожей. За ней захлопнулась дверь, щелкнул замок. На миг ей удалось глотнуть воздуха — его ладонь уже не так плотно прижималась к ее лицу. Она ахнула и попыталась издать что-то вроде крика, но тут же оказалась на полу. Удар был оглушительный, безжалостный. Он бил по лицу.
Раз, другой. Склонился над ней в полутьме прихожей, делал шаг за шагом и бил. А она, как упала на пол, так и не могла подняться. Все, что она могла сделать — это отползать в сторону кухни задом наперед, не сводя с него безумных глаз и открывать рот для крика. Но кричать она не успевала — удары сыпались один за другим. Ее никогда в жизни не били. Только Игорь, один раз, но разве это могло сравниться с этим шквалом жестких оплеух!
— Ты, значит, думала, что я тебя не найду? — спросил он, делая еще шаг и беря ее за дрожащий подбородок.
— В-ва-вва… — выдавила Анжелика, подчиняясь движению его руки — он запрокидывал ее лицо назад, все дальше и дальше, словно собирался проверить, насколько можно удлинить ей шею. От следующего удара она стукнулась затылком об пол и теперь лежала навзничь, глядя на него, пытаясь согнуть колени, приподняться на локтях, сделать хоть что-то, хоть что-то понять… Она не знала его, она ему ничего не сделала!
Он схватил ее за плечи и швырнул в открытую дверь большой комнаты. Там падение немного смягчило ковровое покрытие, девушка снова попыталась приподняться, и он ей даже помог — его рука снова подцепила снизу ее подбородок. Теперь она почти сидела — спиной к окну, лицом к нему… Наступила тишина, и стало слышно, как хлещет по стеклам балкона дождь. Теперь Анжелика рассмотрела его. Высокий, плотно сложенный, одетый банально — хорошие джинсы, трикотажное синее поло. Стрижка очень короткая, темно-русые волосы, лицо… Оно было бы приятным, если бы его не искажало выражение дикой злобы. Короткий прямой нос, заломленные тонкие брови, прозрачные светлые глаза. А в глазах происходило что-то странное. Он смотрел на нее сперва яростным, невидящим взглядом — когда втолкнул в комнату и бросил на пол. Потом во взгляде появилось что-то иное, он протянул к ее лицу другую руку, она зажмурилась… Но удара не последовало — теперь обе его ладони придерживали ее щеки и виски, будто он собирался притянуть ее к себе и поцеловать, как это делают в кино… Девушка все еще не решалась открыть глаза. Потом услышала короткий вздох — это вздохнул он, странно, со свистом втянув в себя воздух. Тогда она все же открыла глаза и увидела на его лице выражение безграничного изумления, потом — растерянности, потом — испуга…
— Вот черт… — пробормотал он и разом отнял ладони от ее лица. От неожиданности она чуть не упала, но вовремя оперлась локтем о пол. Он развернулся и исчез в коридоре, спустя мгновение хлопнула входная дверь. Анжелика села как следует, потом встала на четвереньки и быстро поползла вслед за ним. Встать на ноги она почему-то не решилась — сильно кружилась голова. Входная дверь была закрыта. Анжелика подползла к ней, подергала за ручку, убедилась, что замок защелкнут, что незнакомец действительно ушел… Всхлипнула, опустилась на пол. В колено уперлось что-то твердое. Ключи. Ее ключи. Он бросил их, когда убегал. Она сжала ключи в кулаке и бесшумно, горестно, изумленно заплакала…
Глава 9
— Маша! Машка! — Мужчина кричал, но его сорванное, обожженное алкоголем горло подводило — голос то срывался на тихий хрип, то «давал петуха». — Я тебе говорю?!
В кухню, не торопясь, вошла молодая женщина в потрепанном фланелевом халате, продранном на локтях. Лицо у нее было осунувшееся, замученные глаза с тоской смотрели на мужчину. В руке у нее была расческа — когда он позвал, женщина была в ванной. Она расчесалась, заложила за уши пряди белых волос и спросила:
— Ну, чего еще?
— Куда собралась?
Женщина молча подошла к окну, распахнула одну створку и только тогда заметила:
— Мог бы и проветрить, в кои-то веки.
— Я спрашиваю, куда намылилась?!
Он говорил с угрозой, мутные глаза с ненавистью ощупывали ее ладную, стройную фигуру, очертания которой не мог изуродовать даже убогий наряд. Но женщина ответила равнодушно:
— По делам.
— Ты же не работаешь сегодня?!
— Я всегда работаю, — она поставила на конфорку чайник, включила газ. — Должна же я что-то есть. И тебя кормить, между прочим. Иван, сколько тебе говорить, не оставляй сковородку без крышки, тараканы лезут!
— Кормит она меня! — не мог остановиться тот. — Ты живешь в моей квартире!
— Ну и что?
Его опухшие глаза налились кровью:
— Машка, все забыла?! Я тебя спрашиваю, где бы ты теперь была, если бы не я?! Еще разговаривает тут…
— Если бы не ты, — так же равнодушно ответила она, — я бы тогда уехала домой.
— В свой Кустанай? — весьма ехидно спросил мужчина.
Она по-прежнему не обращала на него внимания. Составила в раковину грязную посуду, вытерла со стола, для чего ей пришлось сдвинуть в угол полупустую бутылку водки и мутный стакан.
Мужчина следил за быстрыми движениями ее тонких белых рук, потом сделал попытку схватить ее пальцы, но она молча освободила их. Мужчине было лет шестьдесят. Небритый, обрюзгший, седой, он распространял какой-то кислый запах — водочного и табачного перегара, нечистой одежды. Женщина поморщилась, это движение не ускользнуло от его внимания. Он скривил рот и спросил:
— В Кустанае тебя вроде никто не ждал? Чего же не поехала, раз могла?
— Дура была, — ответила она, уже не так равнодушно. Отошла к раковине, пустила воду, намылила мочалку. С тоской посмотрела на приоткрытое окно. Там шумела майская щедрая листва, сверкало на мокром подоконнике солнце, был яркий день, свежий ветер, там была жизнь… А тут были он и она. Вот уже двенадцать лет. Только они двое, и его пьяные друзья — изредка, он не любил никого приглашать… Предпочитал пить в одиночку и, сколько ни старался, не смог приучить ее. В это время за ее спиной раздалось тихое фальшивое пение.
Мужчина пытался напевать: «Какая свадьба без баяна, какая Марья без Ивана…» Потом замолчал и хрипло закашлялся. Кашлял он отвратительно долго и мучительно. Ее передернуло при этом ненавистном и привычном для слуха звуке. Потом она услышала звяканье стекла.
— Выпей! — потребовал он, хватая бутылку и нетвердой рукой наклоняя ее к стакану.
— Начинается, — вздохнула она. — Пей сам.
— Я тебе говорю — выпей! — крикнул он своим сиплым голосом.
— Отвяжись.
— Сука! — Он вылакал водку и зажмурился, задохнулся, заскреб ногтями по столешнице. Потом продышался, схватил корку черного хлеба, пожевал. Она завела глаза к потолку, словно призывая соседей сверху в свидетели, потом безжалостно сказала:
— Скоро подохнешь от водки.
— Машка, — он смотрел на нее глазами, полными слез. Их вышибла то ли водка, то ли что-то еще. — Выпей же хоть раз за упокой его души.
— Сам пей! — Она резко отвернулась, намылила тарелку.
— Он сын мне был…
— А мне кто? — так же резко и холодно ответила она. Ее спина была неестественно прямой, словно затянутой в корсет. Он с ненавистью посмотрел на эту несгибаемую спину и прошипел:
— А тебе кто, да? Тебе кто? Ты жизнь мне сломала. Выпей, говорю! Меня даже на похороны не позвали…
— Все равно наследства бы не дождался, — отрезала она. — У него жена есть.
Он выпил еще четверть стакана, нетвердой рукой нашарил папиросы, закурил. По кухне пополз едкий дым. Женщина поторопилась домыть посуду, сняла с плиты чайник, налила себе немного растворимого кофе и пошла с чашкой в комнату. Там она поставила чашку на стол, чтобы кофе остывал, и торопливо принялась краситься. Вскоре за ее спиной громко заскрипел пол. Она обернулась:
— Оставь меня в покое! Выжрал свою бутыль?
Ну и сиди, кури!
— Маш, — он с трудом уселся на старый диванчик, уставился на ее стройные голые ноги, с которых сползли полы халата. Она заметила это, но не стала поправлять одежду — ей было все равно. — Маш, а ты все-таки куда идешь?
— Отстань. — Она внимательно рассмотрела в зеркальце сперва один накрашенный глаз, потом другой. Второй глаз получился чуть больше первого. Она вздохнула и взялась за устранение дефекта. Потом нанесла румяна, достала красную помаду, принялась «рисовать» губы.
— Маш, ты же не в магазин?
Она не ответила. Нижняя губа удалась на славу.
Дело было за верхней. Постепенно рот становился таким, каким она привыкла его видеть — идеально очерченным, надменным, плотно сжатым.
— Маш, я же проверю, если ты не в магазине будешь, я узнаю…
— Слишком часто стал проверять.
— Да, и буду! — Он повысил голос. — Красишься вот, тряпки себе покупаешь новые… Еще говоришь, что денег нет!
— Я тебе на водку выдаю, чего тебе еще? — сверкнула она глазами.
— Чего мне еще? Еще я хочу, чтобы ты больше дома сидела! Вчера вот два часа аэробикой занималась… Для кого, а? Ты, в конце концов, моя жена пока!
— Вот именно — пока.
Рот был готов. Она встала, скинула халат, осталась в трусиках и лифчике. Белье было не слишком дорогое, но свежее, отделанное белым кружевом.
Мужчина впился взглядом в ее небольшую вздернутую грудь — дразнящую, девической формы.
Фигура у женщины была такая, что могла свести с ума даже законченного алкоголика. Маша открыла шкаф, достала белую юбку, красный свитерок, оделась, проверила, хорошо ли натянуты колготки, достала из коробки новые белые туфли, спрыснула грудь и волосы духами. Мужчина тупо смотрел на все это великолепие. Его чуть пошатывало, пришлось откинуться на спинку дивана. Заплетающимся языком он произнес без вопросительной интонации, констатируя непреложный факт:
— На свидание пошла…
— Не твое дело.
Маша обулась, проверила, все ли необходимые мелочи уложены в белую сумочку. Она уже сделала шаг к двери в коридор, когда ее вдруг остановил его свистящий шепот:
— Это ты его убила!
Она замерла. Помедлив, повернула к нему голову, внимательно вгляделась в мутные глаза, потом коротко ответила:
— Болван.
— Ты, Машка, ты! — Он попытался встать с дивана, но это ему не удалось. — Думаешь, я не знаю?
Не знаю, куда ты ходила?
— Куда это я ходила? — Женщина прижала к груди сумочку, не сводя с него глаз.
— К нему!
— Откуда ты знаешь?
— Я тебя выследил! — торжествующе крикнул он. — Я следил за тобой! , Та помолчала, потом пожала плечами:
— Делать тебе больше нечего? И откуда силы-то взялись следить?.. Едва по стенке ползаешь…
Надо же!
— Ты, ты! — злобно повторил он. — До сих пор забыть его не можешь, да?!
— А ты все забыл? — Маша дышала сдавленно, ей едва удавалось сдерживать ярость. Темные глаза перестали быть равнодушными, глубоко в них сверкало что-то страшное, напряженное, как сухие летние молнии — без дождя, без грома. — Забыл, видимо! Иначе не стал бы со мной говорить о сыне!
Постыдился бы, старый пес-! Да ты за бутылку водки все на свете забудешь!
— Я не забыл, нет, — пробормотал он, немного сбавив пыл. — Но он мой сын…
— Я его не убивала, — отрезала она. — А хотелось бы!
— А зачем туда ходила?
— Поговорить, раз уж ты все знаешь.
— О чем? — страдальчески протянул он. —'-г О чем ты с ним могла говорить?
— Да о жизни, о жизни! О жизни, которой у меня уже двенадцать лет нет! — крикнула она и вышла в коридор. Он не успел ее задержать — через секунду за ней захлопнулась входная дверь. Мужчина посидел, бессильно свесив руки между колен, потом встал, потянулся к столу, взял нетронутую чашку кофе, осторожно понюхал, попробовал отпить… Его лицо страдальчески скривилось, руки затряслись, кофе выплеснулся на потертый ковер.
…Маша быстро шла по улице, яростно размахивая сумочкой. Только когда кто-то обругал ее (она нечаянно шлепнула сумкой проходящего мимо мужчину), Маша опомнилась, прижала сумку локтем, пошла медленней. В груди кипело, она с трудом удерживала злые слезы. Наконец она поравнялась с витриной продуктового магазина. Потянула на себя стеклянную дверь, вошла, кивнула подружке за мясным прилавком. Та оживилась:
— О, какие мы красивые! Ты даже раньше, чем договорились!
— Ты сказала Тамаре, что я тебя подменяю?
Она не будет выступать? — поинтересовалась Маша, останавливаясь у прилавка.
— Да, она не возражает. А мне сегодня вечером к свекрови ехать, у нее день рождения, я уже второй год не могу сходить — все работаю… Уже обижается по-настоящему. Конечно, ночью за тебя тоже невесело пахать, но все равно…
Рыженькая продавщица болтала бы еще долго, но покупательница уже нетерпеливо тыкала пальцем в толстую колбасу, и Маша отправилась в подсобное помещение. Она переобулась в старые туфли на низком каблуке, натянула голубой нейлоновый халат и вышла в зал. Рыженькая уступила ей свое место и убежала переодеваться. Уходя, она сердечно улыбнулась.
— Вам? — спросила Маша очередного покупателя и достала из холодильника «Особую» колбасу.
Около пяти вечера, когда к мясному прилавку выстроилась небольшая очередь и Маша совершенно замоталась, в магазин вошел еще один посетитель. Она не обратила на него внимания — не имела привычки вертеть головой и разглядывать каждого входящего. Зато он, углядев белокурую, а не рыжую женщину за прилавком, остолбенел, потом нерешительно двинулся к ней. Маша вертелась как заведенная, отрезала куски по сто и двести граммов, взвешивала целые палки, хлопала на прилавок жестяные банки тушенки, кричала в подсобку:
«Сосисок индюшачьих!» Она не видела мужчины, пока тот не поравнялся с ней и она не спросила автоматически;
— Вам?
— Мне? — улыбнулся он.
Маша и бровью не повела, узнав знакомого. Указала на очередь:
— Видишь, сколько народу? Неужели не мог попозже зайти?
— А я зашел за пивом, не думал, что ты работаешь… — заметил мужчина.
Ему было на вид лет тридцать. Хорошо одетый, щуплый, невысокий, с вытянутым острым личиком, сильно смахивавшим на крысиное. Она пожала плечами:
— Ну и что? Я подменила Оксану.
— Ладно, тогда кинь мне вон ту нарезку… — Он показал пальцем на прилавок. — А больше ничего не скажешь?
— А что тебе сказать? — равнодушно откликнулась она. — Не видишь — очередь!
— Например, зачем ты решила эту ночь не работать? Можно узнать?