Июль был жарким. На фронте шла Сталинградская операция, немцы рвались к Кавказу,
войска Юго-Западного и Брянского фронта отступали, опять откатились на сотню
километров, Ленинград оставался в блокаде.
В тылу врага шли не только систематические диверсии в помощь фронту, но и,
образование и укрепление партизанских краев. Зверства фашистов переполнили чашу
терпения народа.
Лена у костра сидела, спиной к сосне прислонившись, ребят слушала и все пыталась
хоть строчку написать Наденьке.
Саша вчера сообщил, что у соседей аэродром есть, самолет с Большой Земли
приходит, можно письма передать. По территории отряда даже фотокорреспондент
шатался. В отряде его от соседей приняли, ущелкал всех. И Лена попалась — как
сидела у сосны в попытке письмо написать, так и заснял. Были б силы, сказала бы
она ему много «доброго».
Все спешно листы бумаги искали, записки и письма писали, а у девушки не шло.
Вывела:
"Любимая моя сестренка, Наденька! Здравствуй!
Я тебя очень люблю".
И все, не идет дальше.
Антон картофелину из углей достал, почистил, Лене протянул:
— Завязывай эпистолярием заниматься. Жуй. Тебе надо.
Она улыбнулась ему: славный.
Тот в глаза заглянул, что-то непонравившееся увидел:
— Давай-ка я тебе до Яна дойти помогу.
— Нет. Письмо надо… дописать. Я же как тогда так и…
Тяжело говорить, в легких как кол сидит и у сердца заканчивается. Больно, и
слабость до пота. Но нужно держать себя в руках, подняться нужно. Не убили,
значит дальше ей убивать надо.
Послюнявила карандаш, вывела через силу "как ты?" — руки не слушались, как чужие
с того дня. И раны паршивые, затянулись, но выглядят жутко, и болят. Болят,
пальцы то крючит, то сводит.
— Давай-ка, курица лапой, — отобрал бумагу и карандаш Антон. — Диктуй чего
писать. Нет, ну ты глянь, что нацарапала! Это же шифровка, азбука Морзе! Кто
разберет-то?
— Ты чего шумишь? — Саша нарисовался. Кончилась опека Перемыста.
Согнал его от места рядом с Леной, письмо забрал, прочел, смял. Достал бумагу из
нагрудного кармана, планшет под нее положил:
— Пишем: "Здравствуйте дорогие мои, любимые Надя и Игорь".
— Нет! — вырвалось у Лены и вдруг дурно стало, обнесло голову. Рукой ворот
рванула: душно, а перед глазами звездочки крутятся.
Дрозд испугался, к себе ее прижал, придерживая и, на Перемыста глянул:
— Давно здесь сидит?
— Ну, час.
— "Ну, час"! Ей лежать надо!
Откинул все к чертям, девушку на руку поднял, понес в госпиталь под присмотр
Нади, Марины да Яна.
Лену мутило, но одно сквозь марево плывущее перед глазами всплывало:
— Не надо… про Игоря, — прошептала. — Людей он… расстреливает.
Дрозд встал как вкопанный, на Пчелу с сожалением и пониманием посмотрел:
— Давно знаешь?
— Да, — сглотнула слюну и ворот оттянула, чтобы воздуха больше было. — Тогда
еще.
— Это он тебя тогда отделал? — похолодел.
Лена глаза закрыла, ткнулась лбом ему в шею и молчок — сил нет.
Саня зубами скрипнул: живут же гниды, по земле ходят…
— Поэтому ты столько времени молчала, — прошептал, сообразив. — Ничего
Леночка, ничего. И с этим справимся.
Донес до госпиталя, новость обдумывая и все поверить не мог — чтобы Игорь ее,
людей стрелял? Не-ет, не то здесь что-то. Не иначе задание какое-то иначе, зачем
он вообще здесь появился, каким образом?
Но понятно, слова о своих предположениях Лене не сказал — не время. Заметил уже
— волноваться начинает, плохо ей становится.
— Бумагу дай, пожалуйста, — попросила она его, когда уже на постель положил.
— Не сможешь писать.
— Смогу. Дай.
— Ладно.
И что он мягкий с ней такой? — вздохнул.
— Принесу сейчас.
Глава 20
Его рота вторую неделю стояла на оборонительном рубеже. Немцы то выбивали войска
из поселка, то отступали сами. Это "перетягивание каната" значительно достало
всех.
Санин смотрел в небо — прохудилось что ли? И его замучила эта беготня, туда-
сюда в которой лишь теряются жизни.
И поежился — прохладно.
В развалинах было действительно прохладно, голые стены из изрытого пулями и
осколками кирпича вытягивали быстро тепло из тела. Ничего, переживет. Главное
радисткам в соседней комнате, почти не пострадавшей на удивление, тепло и уютно.
Да и что переживать из-за отсутствие комфорта, если вдруг завтра опять придется
уходить? Укрытие от проливного дождя есть, связь работает — остальное неважно.
Из завесы дождя вынырнул Миша с котелком:
— Вот, товарищ капитан, горячее! Полевая кухня поспела! Поешьте!
— Да, мать твою, парень, я тебя, о чем просил?
— Так наладили связь-то с Грызовым! Наладили!
— Клава?! — развернулся к связистке. — Где связь?
Та растерянно пожала плечами.
— Ну? Что ты мне здесь по ушам ездишь?!
Михаил сунул капитану котелок и рванул обратно под дождь. Николай девушке кашу
отдал:
— Ешь. И связь, Клавдия, связь!
Жахнуло где-то рядом. Песок сыпнул на головы. Девушка пригнулась невольно, а
Коля в проем выглянул: зенитки бьют. Значит все-таки прорвались опять где-то
гады. И Грызова черти где-то носят, не добьешься ничего!
Тут и он вынырнул, чуть с ног не сбил. Отряхнулся, скидывая каску и бросил:
— К востоку группируются, гниды. Самоходки грязь месят, батальон на подходе.
— Откуда взял?
— Так «язык»!
— А где он, где?! Я что докладывать должен?! Мол, лейтенант Грызов самый умный
в роте лично мне сказал, что двигаются немцы, атаки жди?!
— Убили «языка», снайпер сука лупит, засечь не можем!
Николай выругался, грязно, пространно. Автомат взял, каску на голову одел и
Клаве бросил:
— Докладывай под мою ответственность. А про меня скажи — в бою! Все!
И рванул с Грызовым под дождь.
В восточной части города в развалинах бойцы засели, ждали команды. Капитан
лейтенантов собрал, бросил:
— Короче, братья славяне, или уходим или до последнего стоим?
— Стоим, — пробурчали те.
— Тогда стоим! До последнего! Это немец драпать должен, а не мы! Не сорок
первый, мать вашу! Ни одной улицы, ни одного дома ему! Задача ясна?!
— Так точно.
— Разошлись по местам! Приготовились к бою!
Минут тридцать прошло, дождь как по заказу закончился и, первые залпы грянули,
первые автоматные очереди. Одну цепь, вторую отбили, а немец лез и лез.
— Какой там батальон, Федя?! — отстреливаясь, заорал Санин. — Бригада, не
меньше! Ты кого взял-то?!
— Кто попался того и взял, — огрызнулся Грызов. И пригнулся — чиркнуло у
проема разбитого окна.
— Танки!! — закричал кто-то.
— Стоим!! — рявкнул в ответ капитан.
Сплюнул попавший в рот от разрыва снаряда песок, сунул гранаты за ремень и
огляделся. Махнул двум бойцам с минометом, указав наверх, и сам двинулся на
второй этаж, подтянувшись за остов лестницы. Сверху позиция лучше, хватило бы
боезапаса.
— "Самоходки", мать твою, Федя, — проворчал, выглянув и заметив поднимающиеся
по пригорку «пантеры».
К нему, запинаясь о битый кирпич и пыхтя от тяжести гранатомета, Михаил прибежал.
Пригнулся, застегивая каску.
— Ты, что здесь?! — рявкнул Санин, отстреливая сверху всех кто на мушку попал.
— Из штаба сообщили, рота Капрухина на подходе! Сказали — держать поселок всеми
силами, а они помогут! — бодро доложил парень. Грохнулся на камни, пристраивая
гранатомет. — Я вот мал-мал прихватил!
— Откуда?! — перекрывая грохот от разрыва снарядов, прокричал капитан.
— Так трофей!! Святое дело, товарищ капитан!!
— Раз святое… слева бей, Мишка!! Вот за тополем сука притаился!! Резвей!!
Танк разворачивал дуло, поднимая его. Еще немного и жахнет прямой наводкой.
— Уходи!! — заорал ординарцу и, к снесенной взрывом углу здания кинулся,
метнул гранату. Она полетела вместе со снарядом. Танк заглох, но и точка на
втором этаже тоже. Взрывной волной снесло стену за спиной Санина, осколки
ударили ему в спину, и он не устоял, рухнул от боли и оглушающего звона в ушах.
"Мишка!" — вспомнилось и вырвало из одуряющего тумана. Поднялся и, шатаясь от
тяжести автомата, которую никогда не замечал, доплелся до парня. Тот у уцелевшей
стены сидел, головой мотал, весь в известке, пыли:
— Живой, — хмыкнул Санин, на колени осел. — Гранатомет, Миша!
— Щас…щщааас
Засуетился парнишка, перевернулся, отряхнул оружие от слома кирпичей и пыли,
начал стрелять. Николай все пытался автомат поднять, в сторону немцев направить,
и совладать не мог — тянуло его назад и все тут. Дал очередь в белый свет как в
копеечку и рухнул на спину — тяжело, холодно. Свернуло от кашля, на губах солоно
и горько.
— Товарищ капитан! Товарищ капитан!! — заметив, что тот ранен, закричал
ординарец. Склонился, каску придерживая — а зачем? "Контузило парня" — подумал
Коля и вдруг улыбнулся: "а ведь тридцатое сегодня… июня… Леночка…"
— К миномету, — приказал непослушными губами, язык еле ворочался.
— Да вы же!… Да как же!
— К миномету!! — рыкнул и потерял сознание.
Как сквозь вату он слышал бряканье, словно капли падали на дно железного ведра,
и странные приказы, деловитые, отстраненные:
— Корнцанг. Тампон!
Бряк.
— Тампон. Зажим.
Бряк.
Что это? — попытался открыть глаза.
— В себя приходит.
— Я почти закончил.
— Куда его?
— В седьмую. Следующий, Валя!
Николая куда-то повезли или понесли, а может, плыл? Не понимал.
В палате уже сообрази, что вроде бы в госпитале и спросил соседа хриплым шепотом:
— Ребята живы? Отстояли?
— Может, и отстояли браток. Отдохни.
Коля закрыл глаза и забылся тревожным, больным сном.
Неудобно лицом в подушку, а повернуться сил нет, только шевельнись — от боли
скрючивает, горит спина. Коля зубами скрипел, дурея от боли и неудобства.
— Мне бы на спину перевернуться, сестричка.
— Нельзя, доктор шесть осколков из вас вытащил!
— Плевать сколько, помоги, — прохрипел — плыла она у него перед глазами.
Девушка лоб потрогала — горячий.
В жару, в мареве огня, ему казалось, он пробирается к своим, но проберется ли,
пробьются ли они? Не один, рота за ним из убитых, но живых еще там, в памяти. Он
выведет, должен.
— Миша, к миномету!… Стоим, славяне!… Стоим, стоим!… Ни пяди им… Рота,
в атаку!… Лейтенант, самоходки сзади!… Гранаты, гранаты давайте!… Леночка?…
Леночка, уходи!!
— Ишь как его, — вздохнул пожилой мужчина.
— Выкарабкается, здоровый парень, — с надсадой сказал капитан с соседней от
Николая койки. Грудь вся спелената была — сам еле дышал, шевельнуться боялся.
Палата битком была и еще привозили. Койку санитары в угол запихнули, заправили,
следом на нее лейтенанта положили — лицо в бинтах, рука «вертолетом».
— Жарко видать, — протянул опять пожилой.
— А ты тут парься! — взбил подушку кулаком молодой мужчина с усиками.
— Да куда тебе, Марк, воевать без ноги-то? Комиссуют, ясно.
— А ты Савва не каркай, я хоть без ноги, но с руками!
— Ай, — отмахнулся мужчина. Хуже нет старикам смотреть, как умирают или
калечатся молодые.
— Лучше б тебя комиссовали!
— Лучше, — кивнул. — Вместо их под пули, — кивнул на прибывших. — А не