— Закончится война, пойдешь ты, Михаил, учиться.
— Пойду, — закивал, пирожок свистнув.
— Учителем будешь.
— Чего это? — чуть не подавился парень. — Я строителем буду.
— А я на трактор сяду.
— А я на завод вернусь.
— А ты, Николай Иванович? — спросил Семеновский. Мужчина подумал, и выходило, что иной профессии у него нет и быть не может:
— Военный я. Для меня Родину защищать не только долг или дело чести, дело жизни получается. Не уволят, в армии останусь.
— Правильно, — закивал политрук. — Военный опыт нужно будет передавать, чтобы гидра эта фашистская еще где щупальца не выпустила.
— Чтобы сорок первого больше не было, — согласился Голушко.
Лена смотрела на доктора и не могла понять: призрак перед ней или настоящий человек?
Сердце учащенно билось от шалой мысли, и тревожило Яна. Тахикардия дурной признак.
— Как самочувствие?
Девушка молчала, только смотрела во все глаза и буквально задыхалась от чувств.
Папа? Отец!…
— Что-то беспокоит?
— Ты, — выдохнула. А больше не могла, слезы и радость душили. Отец! Она не могла ошибиться, он, точно он!
Банга бровь выгнул: странное заявление. Впрочем, девушка контужена, о чем тут думать?
— Отец, — смогла, наконец, справиться с собой Лена, выдохнула главное, заулыбалась. "Как же долго я к тебе шла".
Ян не понимал, хмурился, чувствуя растерянность. «Отец», "батя", его иногда называли раненные, но не с такой интонацией, кивая на возраст и опыт, выказывая уважение. А девушка «тыкала» да еще явно заявляла право на родство.
— Ты ведь Банга Ян Артурович?
— Да, — согласился неуверенно.
— Отец, — почти засмеялась девушка. А как смотрела? Во все глаза, словно обнимала, и они светились от искренней радости.
Но чему радовалась? Какой отец?
Он глянул в температурный лист: тридцать восемь и две — не такая высокая, чтобы раненная бредила. По общему состоянию идет явный прогресс в сторону улучшения. Но теперь другая проблема появилась — последствие контузии.
Лена наглядеться на него не могла и все улыбалась, улыбалась.
Странная ситуация, — смотрел на нее Банга, и понимал лучше уйти. Девушка придет в себя, блажь или галлюцинация закончатся… Только не похоже на галлюцинацию, не в том она состоянии. Или бредит все еще?
— Как ваша фамилия? — решил проверить.
— Санина. Елена Владимировна, двадцать пятый…Я ведь в сорок первом к тебе в Брест ехала…
Если б он знал, что там было.
Нет, не нужно ему ничего знать, да и неважно это. Главное, они встретились. Это так здорово, так замечательно! Она не одна, у нее отец есть! Он жив!
— Папа.
— Я не работал в Бресте в сорок первом. Я работал там в сороковом, — сказал спокойно.
Лена потеряла улыбку. Что-то было не так и она с трудом соображала, что же?
Его лицо, глаза! Он был спокоен и отстранен, ни грамма удивления, радости даже проблеском. Отец? Ну, и отец, и что?
Девушка дрогнула, не зная, что сказать, взгляд затравленным стал, а думать, не то что спросить, страшно.
Ян встал, двинулся на выход и, Лена озвучила мысль, которой боялась:
— Я тебе не нужна?
Мужчина глянул на нее через плечо недоуменно и бросил:
— Отдыхайте.
Вышел, а ей как пощечину дали. Лежала и смотрела на закрывшуюся дверь в палату, не понимая, как такое может быть? Она же к нему ехала, она же… Не нужна? "Не работал"? А к кому тогда ее Игорь послал? Кому она верила? Да ее просто тупо кинули на встречу с Артуром Банга, а не с отцом. И не нужна она не кому ни отцу, ни дяде, и брату выходило — не нужна была.
Отец?…
Лена закрутилась на постели, рванула путы из бинтов, не в силах лежать. Ей хотелось уйти, сбежать, скрыться. Глупая девчонка! Кому она верила, кого любила? Игоря… а он расстреливал людей. Да, добыл документы, но руки у него в крови и нет ему оправдания, не может она его найти! И потому Скрябиной никогда больше не будет, никогда!
Банга?
Может отец чего-то не понимает? Может, не верит ей?
"А если ты ему не нужна"? — как наяву услышала голос Нади. Ведь не поверила тогда, а сейчас вдруг четко поняла — обманули ее, пошло, жестоко, и даже не понимают того. Если б она не ехала тогда в Брест и Надя Вильман не поехала бы, и возможно была бы жива! И Николай и все…
Она хрипела в крике и все рвалась. Соседки, перепугавшись, закричали врача и сестру.
Но Лена не заметила, как вернулся Ян, прижал ее за плечи к постели, бросив девушке в белом халате:
— Морфин!
Она рвалась туда, в сорок первый, в девятнадцатое, чтобы плюнуть в лицо Игоря и сказать Наде, что она права. Но как же горько, больно и обидно осознавать, что ты пешка в чужой игре! Как же можно играть людьми?! Как она могла гордиться Игорем?! Разведка?! На благо Родины? А ничего, что он убил тех, кому и служил?!
Грязь!! Какая же грязь!!
— Тише. Санина, успокойтесь.
Голос, как шелест.
Лена уставилась в лицо Яна, и от этого взгляда его как током дернуло — пустой он, жуткий в своей пустоте.
— Отец…
Он ее отец. А что она знает о нем, что он знает о ней? Кто он, что?
Плевать ему на родную дочь, подумаешь, явилась не запылилась!
— Ты видел как горят составы? — процедила ему в лицо, красная от жара и пота, дрожащая от ненависти и непонимания того, что творится с людьми. Люди семьи теряют! Семьи!! А они нашлись… А ему плевать!
И рванула к нему, приподнялась:
— Три-четыре утра! Все спят, самый сон! А на вагоны со спящими людьми летят снаряды. Вагоны вздымаются, горят. Дети, женщины в панике! Они не понимают, что происходит. Они слышат грохот, видят как влетают стекла из окон от взрывов. Они бегут, они пытаются выбраться из горящего состава… А сверху мессеры. Очередь и нет у бабушки внучки! Нет у матери ребенка! Нет у ребенка ни отца, ни матери!!
Ян стоял и смотрел не в силах пошевелиться, прервать ее. Он видел искаженное от ярости и боли лицо и понимал, что девушка пережила такое, что и взрослый бы с ума сошел. И не она сейчас кричала, выплевывая слова ему в лицо, словно обвиняла — боль ее кричала, горе, потери, ужасы, что довелось ей видеть.
В палате тихо было, все застыли, слушая контуженную.
— Никого нет!! — рухнула на подушку, задыхаясь. — А деревни ты видел? Представь тридцать дворов. Обычные избы, обычные колхозники в них. В одном доме мать ребенка больного молоком поит, в другом в люльке качает. В третьем муж и жена обнимаются. В четвертом бабушка с внучком букварь учат… А тут приходят фашисты и начинают выгонять всех из домов. Прикладами бить, загоняя в амбар. Вот в чем были в том и гонят на улицу, в холод! В амбар!… Всех… И бабушку с внучком, и пару, и больного ребенка с матерью, и мать с младенцем. Всееех!!… Потом спокойно, деловито обкладывают амбар с кричащими от ужаса, ничего не понимающими людьми соломой… И поджигают…И люди горят!!… Пепел, как снег летит…
Смолкла, побелев. Вдруг подумалось: зачем она это ему говорит?
Что он может понять?
И не вернуть, хоть закричись, ни себя, ту наивную дурочку, ни сожженных заживо, убитых, умерших от пыток, голода. Как не вернуть погибших матерей детям, детям матерей, женам мужей, мужьям жен. Ничего не изменить в прошлом, никого не спасти и не вытащить.
Только он тут причем?
Тихо стало. Ян сказать не знал что.
Марина, закрыв ладонями лицо, ткнулась в подушку. Светлана во все глаза с ужасом смотрела на соседку и все шею терла — душило ее от услышанного. У Марины, медсестры вовсе шприц на пол упал, разбился. Звон и заставил Яна очнуться.
— Зачем… вы это рассказали? — спросил дрогнувшим голосом.
Спокойным. Абсолютно спокойным!
— Не знаю, — уставилась на него с тоской. Горько было до одури, хоть в петлю лезь. — Думала вы поймете, как это — терять…
Банга моргнул, постоял и, развернувшись, вышел.
А Лена долго смотрела в закрытую дверь, как прилипла взглядом. И все понять не могла, смириться с тем, что родной человек от родного отказывается, что в эту злую годину, в это жестокое до невозможности время, люди так и не могут понять, что главное, что второстепенное — не может человек жить только ненавистью и в ненависти — в ней он может только сгореть или превратиться в зверя. А чтобы остаться человеком, нужно научиться любить и верить.
Ян сидел в своем кабинете, не зажигая свет. Он смотрел в темноту и думал: а если бы его дочь была жива, если бы ей довелось пережить то, что пережила эта девушка?
Но даже мысль об этом приводила с ужас, заставляла застывать в ступоре и ежится.
И подумалось, что даже хорошо, что его дочь умерла маленькой и тем спаслась от кошмара действительности.
Лена была еще слишком слаба, чтобы много думать о произошедшем. Даже мысли утомляли ее и клонили в сон.
Но только обход или перевязка, она просыпалась и все ждала улыбки от отца, самой обычной, самой мимолетной, взгляда пусть вскользь, но теплого, родного. А его не было. Спокойная невозмутимость царила в глазах, жила на лице. Ровный голос, размеренная интонация. И отчужденность.
— На поправку пошла, это же здорово! — щебетала Сима, отвозя ее в перевязочную. Лена не слушала ее, она искала взглядом отца. Но он появлялся лишь, когда Галина снимала бинты. Мазнет взглядом по лицу девушки и начинает обрабатывать, а та молчит и смотрит на доктора.
— Больно? — спросил он.
— Больно, — и хоть бы моргнула, застонала. Яну не по себе стало, почувствовал, что спросил об одном, а ответ, словно на другой вопрос получил, намек непрозрачный.
Галя внимательно поглядывала за девушкой, готовая, если что нашатырь поднести. Представляла насколько той больно, и поражалась, что та даже не морщится.
Та морщилась и вопила, но мысленно, и боль физическая ничто была по сравнению с моральной.
Женщина заметила немигающий взгляд девушки на Бангу.
— Что-то не так? — склонилась.
— Это мой отец.
Лейтенант непонимающе уставилась на полковника. Тот хмуро глянул на нее, на пациентку и бросил:
— У меня нет дочери.
Так просто и… будто под дых ударил.
У Лены челюсти свело и глаза защипало. На что же она надеялась, дура?!
— Нравится тебе или нет, но дочь у тебя есть.
— Вы хотите, чтобы я вас удочерил, лейтенант? — занимаясь обработкой ран, спросил мужчина.
Вопрос прозвучал насмешливо и отталкивающе. Хлестко, как пощечина.
И можно поставить крест на иллюзиях, но так еще хочется верить в лучшее, ведь худшего выше головы, его так много, только выгляни из перевязочной — душу криком рвет.
— Ты мне не веришь или я тебе не нужна?
Галина силилась что-то понять, сравнивала Бангу и девушку, переводила растерянный взгляд с одного на другую. У девушки в глазах тоска и мольба, напополам с отчаяньем, у него холод равнодушия, пелена, скрывающая что угодно, но четко — не подступись.
Он закончил обработку, кинул инструменты в таз, и только тогда посмотрел на Лену, ответил:
— Во-первых, у меня нет дочери. Это факт, к которому эмоции из серии "верю — не верю" не имеют никакого отношения. Во-вторых, я слишком стар и занят работой, чтобы кого-то усыновлять или удочерять. В-третьих, вы, по-моему, достаточно взрослая и в руководстве старших не нуждаетесь. А вот в наставлениях — точно. Это в — четвертых. В — пятых: я выше вас по званию и старше по годам, надеюсь на этой меркантильной почве я заслужил элементарное уважение хотя бы в обращении. Мы с вами, лейтенант Санина, на брудершафт не пили, детей не крестили, поэтому я бы хотел, чтобы вы перестали мне «тыкать».
Сказал, как таблицу Брадиса зачитал, и вышел.
Лена не сдержалась и вдруг дико закричала, выгнулась.
Галя испуганно зашептала ей слова успокоения, прижала к каталке, но ту било от отчаянья. Мечты, надежды — все в прах, последнее что было — уходило, заявив, что она никто и звать ее никак. Вынести это было невозможно.
Ян услышав крик, вернулся:
— В чем дело?
— Ей плохо!
— Санина? В чем дело? — наклонился над ней и шлепнул по щеке, прекращая истерику. Лена смолкла и во все глаза уставилась на него. Покрасневшее от крика лицо стало бледнеть на глазах.
— Вы умеете держать себя в руках, лейтенант? А вести себя не как дикарка? Будьте так любезны, уважать окружающих, — отчеканил и вышел.
Лена закрыла глаза рукой: невыносимо!…
— Выпейте, — поднесла ей успокоительное женщина, заставила выпить. — У вас контузия, — заверила.
И эта туда же? — глянула на нее Лена.
— У меня галлюцинации?
— Не похоже.
— Я ненормальна?
— Мы все немного ненормальны и значительно контужены. Время такое, — мягко сказала Галина.
— Значит, я спутала родного отца с чужим дядей и веду себя отвратительно.
— Я бы сказала — странно.
Лена закрыла глаза от слабости не в силах даже думать о произошедшем.
— Он мой отец, я точно это знаю, — прошептала уверенно.
Сима и Галя отвезли ее в палату и, вроде забудь, но из головы женщины не выходила навязчивая идея девушки. Она решилась поговорить с военврачем. Постучала в кабинет и, получив разрешение, прошла, села напротив Яна.
— Вы что-то хотели, Галина Сергеевна?
— Да… Я…понимаю, что это не мое дело, но меня беспокоит…
— Пациентка из четырнадцатой и ее психическое состояние, — закончил за нее мужчина и женщину настолько покоробил его тон и слова, что невольно передернуло.
— Знаете, Ян Артурович, если говорить об адекватности пациентки, то ее состояние как раз понятно, а вот ваше, абсолютно нет! — отчеканила и покраснела от собственной смелости.
— Поясните?
— Ваша жестокость…
— Может быть разумность?
— Нет, черствость!
— То есть, вы хотите, что бы я шел наповоду всех фантазий всех контуженных? В седьмой палате у нас, если вы помните, Галина Сергеевна, лежит обожженный танкист, майор Панов. Вот уже неделю он просит зарядить снаряд. Может быть так и сделать?
Женщина смутилась, подумала и осторожно заметила:
— У Саниной явно и естественным образом повреждена психика.
— Простите, Галина Сергеевна, но войну естественной причиной зашкаливающему количеству калек я признать не могу, — сказал доктор. — Так же как пойти в бой, со всеми кто в него рвется в нашем госпитале, и усыновить, удочерить каждого, кто видит во мне отца, тоже. Скорей всего девушка потеряла отца, это стало для нее потрясением, что естественно. Потеря близкого всегда губительно отзывается на нервной системе и на психике. Скорей всего она не признает факт гибели отца и усилено твердит, что он жив, выбрав на эту роль меня. Отчего меня? А вот тут мы можем продолжить гадание, могу предложить с сотню достойных версий. Но что они меняют? А если бы у нее погибла мать и вы подошли по возрасту или внешним данным с погибшей, и девушка заявила, что вы ее мама, вы бы приняли это как данность и припомнили бы вдруг, что да, есть у вас дочь. И это она!…
— Чушь!
— Именно, — бросил сухо. — Идите, Галина Сергеевна.
— Но ведь можно как-то мягче?
— Я и так с пациенткой более чем мягок, учитывая ее поведение.
Женщина помялась и вышла.
Ян же вернулся к рутине — заполнять формуляры на поступивших больных, готовить к выписке.
Глава 29
Март уходил, сдаваясь апрелю.
Лена шла на поправку, но стала замкнутой. Взгляд жесткий, непримиримый отталкивал досужих болтунов. И доктора. С ним у нее как коса на камень с того дня нашла.
Обида девушку глодала, и никак Лена с ней справиться не могла. Как видела Бангу, так колотить начинало. А тот мерил ее чуть не презрительным взглядом и хоть бы раз улыбнулся, пусть не как дочери — как человеку.
Она уже не ждала от него признания, поняла — не будет его. Но справиться с собой не могла, ведь он единственный близкий, все, что у нее осталось. И все следила за ним взглядом и понимала, загрызут они друг друга от безысходности, в угаре обид и непонимания. Уходить надо на фронт, пусть и не выздоровела еще. Там все ясно и понятно — здесь свои, там враги, бери оружие и бей. А в госпитале она терялась. И плавили ее сантименты, чувства, то не выплаканное и не высказанное, что не каждому и откроешь. А отцу не нужно. Вообще она ему не нужна. Нет ее, хоть и есть.