— Уф! — вышел на крыльцо политрук, руки в карманы сунул, обозревая расположение части. И задумался — выходило, что ни черта Николай бабу свою не забыл, бередит душу она ему, как прежде. А вот нужен ли он этой новенькой будет, вопрос, потому как выходило, что ничего не выйдет. Погибла жинка, а он дурак старый, думал, что война при всем паскудстве еще и чудеса творит — живую да прямо в руки майора привела. А он не ватлак какой, нос воротить, чужому счастью мешать. Ан, нет, ошибся дурак старый. Однофамилица. Случай. Хрен с маслом, а не чудеса.
Постоял и двинулся: плевать, пусть хоть с Отаром крутит, хоть со всей отарой. Там поглядим.
Вечером Семеновского тоже на день рождения Клавдии пригласили. Сидел за столом, на молодых поглядывал. Гаргадзе за новенькую круто взялся, не на шаг не отходил. А та девчонка — девчонкой, только вот взгляд ее травленный и шрамы на руках ему сильно не нравились. И Мила, что постоянно на нее смотрела, как волчица. А как узнала, что Леной зовут, так перевернуло всю. Понятно, за ухажера своего, к новенькой перебежавшего, злится, но чуял политрук, что не только в нем дело. Что-то еще Осипову грызло, более серьезное.
Поэтому не лез майор, не отсвечивал — наблюдал.
Мила кружку крутила, на Отара с Леной поглядывая и спросила:
— А ты в курсе, что лейтенант еще вчера за мной ухаживал?
Ох, язва, — хмыкнул Семеновский.
Лена улыбнулась, как ни в чем не бывало:
— Рада за вас.
— Да? А чему? Тому, что сегодня он около тебя ошивается?
— Ну, что ты мелешь, Мила? — возмутился Отар.
— Неправду? А кто мне про любовь в уши пел?
Мужчина позеленел от злости, сигареты трофейные достал.
Нападки девушки Саниной были не понятны. Она внимательность Гаргадзе за ухаживания не посчитала. Помог ей, расположение части показал — и что?
— Во-первых, я его к себе не привязывала, во-вторых, не претендую.
— А на кого претендуешь?
Лена поняла, что девушка пьяна.
— Ты бы закусывала…
— А ты не учи. Ты вон за всех метешь, но не пьешь. Я полтора года на войне, а ты сколько, малолетка?
Лена застыла, тяжело глядя на нее. Многое бы сказала, но смысл перед пьяной душу выворачивать?
Отодвинула решительно тарелку и поднялась:
— Спасибо, пойду.
— Лена, подождите! — рванул за ней мужчина, послав взглядом Осиповой много «приятных» слов.
Нагнал уже на улице, за плечи к себе развернул:
— Не обижайтесь…
— Руки убери.
Отар отступил, рядом пошел:
— Вы не думайте плохого, Лена. Мила девушка странная, войной искалеченная.
— Где-то я это уже слышала.
— Не было у нас с ней ничего.
— Извините, Отар, но все равно мне у кого с кем чего было или не было.
Мужчина опять ее за плечи взял:
— Не нравлюсь?
— Руки убери.
Отар внимания не обратил.
— А ты мне очень понравилась. Как увидел глаза твои — в плен взяла…
Лена дернулась, руки его скидывая.
— Ну, что ж ты недотрога такая? — за руку ее поймал, к себе потянул. Саниной надоело — оттолкнула.
— Чего ты дерганая такая? Я же по-доброму, — вцепился ее останавливая.
Терпение девушки кончилось — пощечину влепила.
— Не понял? — протянул мужчина. Снова к ней шагнул. Лена поняла, что это он ненормальный, приготовилась ударить внушительнее и так, чтобы сразу ясно стало — в ее сторону лучше не то что не ходить, но и не смотреть. Но из темноты неожиданные защитники вынырнули.
Слева за спиной Лены Васнецов встал, справа Палий.
— Да все тут ясно, лейтенант, — лениво протянул Гриша.
Девушка чуть не присела от его ленивого голоса, в котором только глухой угрозы не услышал бы.
— Не понял? Рядовые!…
— Спокойно ночи, лейтенант, — отчеканила Лена, развернулась и пошла. Мужчины за ней, оглядев с презрением неудавшегося ухажера.
— Солдаты, значит, нравятся, — прошептал зло Отар. Санина остановилась, кулачки сжав.
— Ты что-то сказал? — посмотрела на него недобро через плечо, и кавалергард ее очень неоднозначно на лейтенанта уставился.
Тот невольно отступил.
Не было бы Васнецова, он бы устроил и им и ей, а с этим верзилой связываться неохота было. Отметелит в два счета, и потом никому не докажешь, под трибунал не отправишь — свидетелей нет. Понятно, что не Палий, ни Санина свидетельствовать против своего дружка не будут.
А быстро же она с солдатней. А еще недотрогу изображает!
Ладно, потом и с ней и с ними поквитается.
— Хорошо, значит, посидели, — ухмыльнулся Гриша.
— Нормально, — отрезала Лена. — Вопрос, что вы здесь делаете?
— Гуляем, — заверил Слава. — Воздух чудный, сплошной кислород.
— Ага, — закивал Гриша.
Лена только головой качнула: так и поверила. Дети, прямо. А еще ее ребенком назвал!
В блиндаж прошла, к себе на половину и растерялась — на полу матрац лежал, самый настоящий, а еще одеяло.
Она за занавеску выглянула и встретилась с равнодушным взглядом Григория.
— Спасибо, — пролепетала.
— Спокойно ночи.
Растянуться на матраце без гимнастерки, сапог и юбки — счастье! Лена улыбалась, даже засмеялась тихо: какие все-таки ребята в ее отделении славные!
Гриша переглянулся со Славкой, услышав ее тихий смех. Парень улыбнулся в ответ и плечами пожал: хорошо все, брат.
Жизнь налаживалась.
Артур смотрел на брата, как на привидение, потом на часы глянул: три ночи.
— Ян?
— Как видишь. Пустишь или будем на пороге стоять?
— Да… Да, — опомнился — спросонья плохо соображалось. Распахнул шире дверь, впуская мужчину и, пошел крепкого чая заварить, понимая, что брат ночью завалился не на него посмотреть. Значит, нужно быстро разбудить мозг и заставить его соображать — чефир самое подходящее средство.
— Чай будешь? — крикнул с кухонки.
— Не откажусь, — скинул плащ доктор, прошел в комнату. Почти ничего не изменилось — тот же разгром и военный аскетизм. Была бы женщина в доме, выглядел бы он иначе, но Артур уже был женат — на своей работе. Как и Ян.
— Садись.
Кивнул ему на стул у стола мужчина, кружки на пыльную скатерть поставил. Сел сам. Папиросы нашел, закурил, поглядывая на брата: вид не лучший.
— Устал?
— А ты?
— Кому сейчас легко.
Ян кивнул соглашаясь. Глотнул чефира и поморщился.
— Нет, Артур, сей прелестный напиток не для меня.
— Разбавить?
— Нет, — поморщился: с другим он пришел, но как начать разговор? — Застать тебя не могу, дозвониться.
— Но застал же? А телефон… С сентября сорок первого я в Штабе Партизанского движения, там днюю, ночую, телефоны — только спец связь. Ты же знаешь, как все строго и зашифровано. Особенно сейчас. Но ты ведь не с этим пришел?
— Нет, — стряхнул пыль с края скатерти и пальцы черными стали. Вытер их о висящее на спинке стула полотенце.
— Рассказывай.
— Мне нужна твоя помощь.
— Ого, — улыбнулся генерал: новое что-то. С братом их отношения стали сложными давным — давно, еще с тех пор, как Ян ушел в медицину, отказавшись от оперативной работы, а Артуру пришлось его прикрывать. Правда, об этом он его не просил. Ян вообще никогда ни о чем не просил Артура. — Ну, ну, весь в внимании.
— Мне нужно найти одного человека. Девушку. В двадцатых числах она выписалась из госпиталя, направлена на линию фронта. Это все что я знаю.
— Ты никак жениться собрался? — широко заулыбался мужчина, а взгляд был въедливым, пытливым и диссонировал с улыбкой на губах. Нормально для Артура.
Ян тяжело посмотрел на него, припоминая Марту, которую он лично должен был вывести, и отрезал:
— Нет. Она моя дочь.
Артур замер: неожиданно. Закурил, забродил по комнате:
— Значит, с Леной вы встретились.
Ничего себе судьба коленца выкидывает.
— С Леной?… Значит ты в курсе?! — перевернуло мужчину.
И это его брат?!
— Ты!!…
— Не кричи, — поморщился и вздохнул. — Конечно в курсе, естественно. Елена Санина, оперативная кличка Пчела, работала на оккупированной территории, налаживала связь с подпольем, участвовала в боевых операциях партизанского отряда. За мужество, героизм, отвагу и доблесть представлена к высшей награде нашей Родины — к званию Героя Советского Союза. Кстати, Санина — экспромт. Вьюношь один резвый голову вскружил. На самом деле ее фамилия Скрябина. Воспитывал ее Скрябин Игорь Владимирович с женой. Мой друг, между прочим, погиб в январе, на задании.
Ян грохнул по столу кулаком — вообще нечто. Артур даже перестал шагами комнату мерить.
— Я тебя убью. Тебе мало Марты?!… Почему ты мне ничего не сказал? Почему?!
— Потому что война! — отрезал и взглядом придавил: попсихуй еще. — Претензии к Гитлеру!
Банга помолчал, смиряя гнев и сказал:
— Лена попала ко мне в госпиталь.
— В курсе, — кивнул Артур и удостоился настолько раздраженного взгляда брата, что притих и в сторону смотреть начал, пытаясь понять, какая це-це Яна укусила.
— Знаешь? — прошипел тот. — Все знаешь? А в каком виде она ко мне попала, знаешь? Знаешь, что сразу узнала, начала отцом меня звать, а я понятия не имел, что не от контузии!!… Рассказывай, рассказывай все, иначе клянусь Богом и памятью наших родителей, я буду считать тебя умершим.
— Ультиматум?
— Факт!
— Не кричи!… Просто барышня на выданье, вся утонченная и ранимая. А дочь у тебя со стержнем, ого-го!
— Сволочь ты, Артур, — протянул Ян, глядя на брата, словно первый раз видел. — «Ого-го»? А ты видел, что с ней сделали? Ты!… Она же ребенок! Ей восемнадцать только будет, а она вся на ремни порезана. Два осколка в теле, психика не к черту. Я прости тебе Марту, а ты в ответ забрал мою дочь. Как ты мог? Кто дал тебе на это право?
— Жизнь, Ян.
— К черту такую жизнь!
Артур вздохнул. Оправдываться смысла не было. А вина понятие относительное. Лена хорошо укладывалась в ту комбинацию, как ничего не подозревающий связник была идеальна. Но кто знал, что начнется война?! Предполагали — да, лично Артур был в том уверен, как только узнал, что из порта Лиепаи в один день ушли все немецкие суда. И поэтому спешил! Но дату он не знал!
Мужчина отвернулся к окну, подкурил от окурка другую папиросу.
— Послушай, что ты хочешь? Хочешь, чтобы я извинился?
— Плевать мне на твои извинения! Я хочу, чтобы ты вернул ее с фронта!
— Как ты себе это представляешь? — пожал плечами: ну, бред!
— Я точно знаю, что ты это можешь!
Артур губы пожевал — ох, и ситуация. И брат в роли разгневанного родителя — посмеяться, что ли?
— А кто ее на фронт отправил? — качнулся к нему, в глаза заглянул, и Ян отвел взгляд:
— Да, это я не комиссовал ее, хотя должен был.
Артур развел руками: а что ты теперь хочешь от меня, старик?
— Я не мог… Я понял, что она все равно пойдет на фронт, пешком, без документов. Она смерти ищет, и я ее понимал. С теми ранами, что в душе, что на теле не живут, а мучаются. Эвтаназия, вот как моя подпись называлась. Но я подписывал сироте, у которой никого, ничего, и будущее — умирать в одиночестве, ненужной, пить каждый день от боли. И умереть, в конце концов, мучительно, страшно. Я спасал ее от этого будущего, но я не знал, что у нее есть я, что она моя дочь! Значит будущее другое.
Артур помолчал и спросил:
— Как узнал?
— Сумка Марты. Она не могла оказаться у посторонней. А еще альбом семьи Скрябиных. Леночка маленькая… У меня отличная память, как ты знаешь, и спутать свою дочь с любым другим карапузом я не могу.
Генерал побродил по комнате в раздумьях и сел на диван:
— Она отличная, урожденная разведчица, Ян…
— Она моя дочь!
— Она дочь своей страны, прежде всего!
Мужчины смолкли и тяжело уставились друг на друга. Первым Ян заговорил:
— Будь ты человеком, Артур. Страна? Не много ли ей отдала наша семья? Отца расстреляли белогвардейцы, мать умерла от голода. Моя жена, мой сын погибли. Ты… тебя нет, ты это твоя работа: агентура, информация — дезинформация, явки, пароли шифровки. Все на благо страны. Всех под ее поезд. Может, оставишь одну девочку, одного уже искалеченного ребенка, собственную племянницу в покое? Не для страны, для собственной семьи!
Артур начал мять следующую папиросу, делая вид, что думает. Но думать было нечего — Лена сама выбрала свой путь — путь верный и правильный. Ян всегда был сентиментален, и объяснять ему, что такое долг и обязанности бесполезно, когда задевают его семью. После гибели жены и дочери он замкнулся на сыновьях, опекая их, как курица. Они и стали для него единственной целью, смыслом. Но так нельзя. Есть Родина, а в ней от горизонта до горизонта миллиарды других семей. Им тоже нужна защита и помощь, и никто из них тоже не хотят получать похоронки, лить слезы над убитыми, видеть своих детей мертвыми или искалеченными.
Но Яну не пятнадцать лет, его долг Родине, патриотизм перегорел с гибелью любимых настолько, что и пепла не осталось.
Артур не понимал его и не хотел понимать, но он был его братом, поэтому мужчина сделал все, чтобы вывести его из игры максимально безболезненно. Это совпадало с желанием Яна, это была его жизнь, его решение, но то, что он даже не просил, а требовал от Артура сейчас, было уже делом совсем другого человека, другой жизнью. И эта жизнь решала сама за себя, не давая решать другим. Этим Банга мог только гордиться. Воспитай Лену Ян, кто знает, стала бы она такой, какой стала.
— Сейчас от края и до края каждый день час гибнет миллионы таких девочек, как Лена. И сын погиб не только у тебя…
— Я знаю! Ты хочешь прочитать мне лекцию по демографии, статистику военных, санитарных потерь? Я не дитя, я работаю в госпитале и лично списываю трупы, а их горы, и тонны бумаги на похоронки! Но моя дочь — не все! Я отдал долг стране — смертью жены, разлукой с дочерью, которую воспитывали чужие люди, а родной отец был уверен — умерла. Я отдал долг тремя сыновьями! Оставь мне дочь. Она не все.
Артур кивнул: хороший аргумент. Только он готов поспорить, что девять из десяти отцов заявили бы тоже самое, и десять матерей из десяти. А он бы всех слушал, жалел… и Гитлер бы уже гулял в районе Урала, а эвакуация шла в сторону Монголии. Лет через пять от населения бывших республик СССР и стран Европы, осталось бы процентов десять населения, и то, только те, кто согласился жить рабами.
На одной чаше весов жизнь племянницы и миллионы ей подобных жизней, на другой светлое будущее выживших в этой жуткой мясорубке. Дилемма без вариантов. И вопрос — стоят ли эти жизни, чтобы уничтожить фашизм — риторический, потому что ответ на него ясен без всяких раздумий и он однозначен — да, стоят. И никакого рейха от океана до океана по всей Евразии. Да, ценой жутких, немыслимых потерь и даже ценой жизни детей, которые уже не станут взрослыми. Зато вырастут другие дети и никогда не узнают те ужасы, что узнало это поколение.
А еще, он был абсолютно, на сто, двести и все тысяча процентов уверен — точно так думает сейчас девяносто процентов людей, и сто — сидящих в окопах, уходящих на фронт добровольцами, бьющих врага за линией фронта, стоящих сутками у станков за Уралом.
— Я ее найду, это все, что я могу пока тебе пообещать, — сказал спокойно.
Найти Лену действительно нужно. Она может пригодится с ее-то опытом. А комиссации — не комиссации, кто калека, а кто контуженный, у кого какое будущее и кто прав, кто виноват — после войны разберутся.
Глава 32
Майор чай пил, чувствуя себя значительно лучше. Миша на радостях где-то оладьи самые настоящие раздобыл, кормил как бабка внучку.
— Сам кушай! — отодвинул ему тарелку.
Чай себе еще налил.
— Может покрепче чего? — спросил Михаил, сунув в рот оладушек.
Водку Николай видеть не мог, за время болезни она ему поперек горла встала — долечился.