Вообще, чем дольше Холмогоров к нему приглядывался, тем более любопытной фигурой казался ему Петр Иванович Завальнюк. Он выглядел и говорил совсем не так, как должен выглядеть и говорить скупщик пушнины, таежный бродяга, общающийся с людьми грубыми, неотесанными и даже опасными — охотниками, браконьерами, обитателями глухих медвежьих углов, куда еще не скоро дотянутся цепкие лапы закона и порядка. Да и заготовительный сезон давно кончился, это знал и понимал даже такой далекий от охоты и звероводства человек, как Холмогоров. Быть может, не случайно Завальнюк засыпал его вопросами, ухитрившись при этом ни слова не сказать о самом себе? Он производил впечатление человека открытого и простого, даже глуповатого, но такие обычно первым делом выкладывают собеседнику всю свою подноготную, а Завальнюк за все время их беседы не сказал о себе ничего, кроме имени и фамилии.
— И все-таки, — дымя сигаретой, произнес Завальнюк в тот самый момент, когда Холмогоров собирался задать ему какой-то вопрос, — все-таки, Алексей Андреевич, я не понимаю, почему человек вашего ранга, вашего масштаба очутился здесь. Что такого особенного в этом Сплавном, что вы, личный советник Патриарха, поехали сюда за тысячи километров, из самой Москвы?
— Ну, во-первых, не из Москвы, а из Барнаула. В Барнауле я по просьбе здешнего архиерея выбирал место для нового соборного храма.
— Тоже, между прочим, не ближний свет, — заметил Завальнюк.
— Вы правы. Но, кроме «во-первых», есть еще и «во-вторых». Во-вторых же, архиерей просил меня, если я изыщу возможность, посетить Сплавное и помочь местному приходскому священнику, отцу Михаилу, выбрать новое место для возведения храма.
— Вот я и говорю: что это за важная птица — отец Михаил, — чтобы вы к нему ехали?
— Это дело не одного лишь отца Михаила, — мягко возразил Холмогоров. — Это дело Божье, и кто мы такие, чтобы мерить дела Его своими земными мерками — в частности, количеством преодоленных километров и числом прихожан, которые придут молиться в храм поселка Сплавное? К тому же из того, что поведал мне архиерей, я делаю вывод, что место для храма в Сплавном действительно выбрано крайне неудачно.
— А что с ним не так, с этим храмом? — заинтересовался Завальнюк.
— Дело в том, — ответил Холмогоров, — что в течение всего лишь одного года этот храм уже дважды сгорал дотла от удара молнии.
* * *
Единственная улица поселка Сплавное растянулась вдоль берега реки, а над ней, уходя высоко в синее небо, поднимался поросший смешанным лесом склон горы. Место было красивое, но сильно обезображенное серыми бараками складов и ремонтных цехов. Грубая деревянная пристань, черная от времени и непогоды, также не добавляла панораме красоты. Лесистые склоны здесь были так же хороши, как и повсюду вокруг, но от этого места на Холмогорова сразу повеяло чем-то недобрым. Вдоль позвоночника пробежал нехороший липкий холодок, будто кто-то провел по обнаженной коже ледяным костлявым пальцем, и томительно, будто в предчувствии беды, сжалось сердце. Неожиданно раздавшийся над головой сиплый протяжный вопль заставил Холмогорова вздрогнуть, но это был всего лишь гудок, поданный капитаном, чтобы оповестить аборигенов о своем прибытии.
Выяснив это, Алексей Андреевич снова повернулся лицом к приближающемуся берегу и стал разглядывать скопление крепких бревенчатых изб и сараев, растянувшихся вдоль реки почти на километр. Он увидел блекло-голубое заброшенное строение в центре поселка — судя по безжизненно обвисшему выцветшему державному триколору, местное вместилище власти, где бок о бок трудились глава местной администрации, дирекция леспромхоза и участковый, если таковой здесь имелся. Опытный взгляд много путешествовавшего по провинции Холмогорова без труда выделил из общей массы строений амбулаторию и магазин, возле которого, как водится, стояло несколько велосипедов и топталась небольшая группа местных жителей, в основном мужчин. Завидев катер, один из них приветственно помахал рукой, остальные просто обернулись и стали без особого интереса наблюдать за тем, как суденышко подходит к причалу.
В огородах, спускавшихся по косогору к реке, виднелись крепкие, как молодые боровики, баньки; вытащенные на берег перевернутые лодки лежали там и сям, как диковинные рыбины. Из высокой жестяной трубы, венчавшей строение, похожее на пекарню, поднимался легкий дымок, и налетевший с той стороны порыв ветра донес до Холмогорова сытный дух свежего хлеба. В этом мирном пейзаже как будто чего-то недоставало. Холмогоров попытался понять, отчего картина кажется ему какой-то неполной, но не успел — его опередил Завальнюк.
— А церковь-то где? — спросил он, подходя и становясь у борта рядом с Холмогоровым. — Вы же говорили, что ее отстроили после пожара прошлой осенью!
Алексей Андреевич посмотрел на него. Заготовитель стоял, держа в одной руке портфель, а в другой — дымящуюся сигарету. Шляпа с поднятым накомарником была лихо сдвинута на затылок, новенькая брезентовая штормовка с откинутым капюшоном и туго набитыми всякой всячиной карманами смешно топорщилась со всех сторон, пятнистые армейские брюки были заправлены в голенища новых, еще не обмявшихся по ноге кирзовых сапог и вздувались пузырями на коленях. Вид у Петра Ивановича был довольно нелепый — ни дать ни взять горожанин, книжный червь, впервые в жизни собравшийся на рыбалку или по грибы, либо третьеразрядный актер, играющий председателя колхоза в плохоньком малобюджетном фильме.
Холмогоров отвернулся, и в глаза ему почти сразу бросилось то, чего он не замечал раньше. За то время, что он разглядывал Завальнюка, катер успел продвинуться вверх по течению, угол зрения изменился, и взгляду Алексея Андреевича открылась широкая травянистая прогалина на поросшем березой и лиственницей склоне, расположенная чуть левее и метров на двадцать выше центра поселка. Посреди этой прогалины чернело огромное пятно выжженной земли — след недавнего пожара. Из черной груды углей и давно потухших головешек местами выглядывала закопченная кирпичная кладка фундамента.
— Эге, — с удивлением произнес сообразительный Завальнюк, — а церковь-то, похоже, опять сгорела!
— Похоже на то, — согласился Холмогоров.
— Третий раз подряд, — констатировал Петр Иванович. — Скажи пожалуйста! Видно, место и впрямь неподходящее. Неужто снова молния?
— Очень может быть, — задумчиво сказал Холмогоров.
— Точно, молния! — авторитетно объявил заготовитель. — Это как пить дать. Знаете, лет десять назад был у меня знакомый следователь. И вот довелось ему как-то расследовать одно дело. Дело вроде пустяковое: в деревне сгорел магазин, да так удачно, что как раз накануне ревизии. Ну, магазин, понятно, потушили, а всю недостачу списали, как водится, на пожар. Стал мой приятель выяснять, отчего же это магазин прямо перед ревизией вдруг синим пламенем заполыхал, а ему пятеро свидетелей в один голос твердят: молния, дескать, это была. Он их и так и этак, а они, знай, свое талдычат: от молнии загорелось, и весь сказ. Ну, делать нечего, отступился он. Товары, которые уцелели, перенесли в склад, замок навесили, опечатали и сторожа поставили. И в ту же ночь, вообразите себе, полыхнул этот склад и сгорел до последней доски, до последней щепочки. И что вы думаете? Вернулся мой приятель в эту деревню, начал опрашивать свидетелей, и оказалось, что склад тоже молния подожгла. Он и уговаривал, и грозился, и запутать их пытался, а только все без толку — сговорились, черти, и ни шагу назад. Так на молнию все и списали, хотя дело, как вы понимаете, было ясное: разворовали все до последней макаронины, а пустой склад спалили. Вот вам и молния…
Снова обернувшись к нему, Холмогоров с любопытством уставился Петру Ивановичу в лицо, пытаясь понять, что кроется под улыбчивой маской наивного простодушия. История про злополучный магазин, естественно, была рассказана неспроста, параллель со здешними событиями прослеживалась в ней невооруженным глазом. Похоже, что болтливый заготовитель пушнины ни на йоту не поверил в то, что церковь могла трижды на протяжении года сгореть от удара молнии. В то, что Алексей Холмогоров отгоняет от себя комаров с помощью какого-то таинственного дара, он поверить мог, а в то, что неудачное расположение церкви трижды послужило причиной пожара, верить отказывался.
Впрочем, Алексей Андреевич и сам не хотел спешить с выводами. В жизни всегда есть место для событий мистических, для чудес и явлений, к которым неприложима куцая мерка самоуверенного материализма. Однако, дабы не попасть впросак, говорить о чуде следует только после того, как все иные, рационалистические объяснения непонятного тебе явления будут внимательнейшим образом рассмотрены со всех сторон и отброшены как несостоятельные. Иными словами, надлежало хорошенько разобраться в ситуации и лишь потом делать какие-то выводы и принимать решения.
Похоже, Петр Иванович Завальнюк, этот незадачливый заготовитель пушнины, придерживался того же мнения. Да и архиерей, с благословения самого Патриарха отправляя Алексея Андреевича в здешние края, просил его, по сути дела, именно об этом — не только указать место для возведения храма, но и выяснить настоящие причины происходящего.
Рассказывая Завальнюку о целях своего визита в Сплавное, Холмогоров умолчал о многом. Говорить с атеистом о материях более тонких, чем бутылка водки и двуспальная кровать, человеку верующему всегда тяжело. Религия уже давно признает и ценит науку как испытанное средство познания окружающего мира, а вот наука, как правило, религию отвергает категорически, прямо с порога объявляя все ее постулаты в лучшем случае пагубным заблуждением, а в худшем — заведомой ложью. Делается это, надо полагать, для самоутверждения, дабы не признавать собственной неспособности до конца постигнуть этот мир во всем его величественном многообразии.
А дела в Сплавном творились воистину странные. Архиерей показал Холмогорову письма приходского священника, отца Михаила, в которых тот описывал ситуацию в поселке, прося совета и моральной поддержки. Ознакомившись с этими документами, Алексей Андреевич, помнится, подумал, что батюшке впору было просить у архиерея не совета, а неотложной помощи, однако отец Михаил этого не сделал, понимая, что епархия помочь ему не в силах, разве что неустанными молитвами да деньгами на строительные материалы. Что еще мог сделать для отца Михаила архиерей, так это, не теряя времени, отозвать его из поселка и назначить в другой приход, где работа батюшки не так сильно напоминала бы то, чем занимались первые белые миссионеры в девственных джунглях Африки, Австралии и Южной Америки.
Все выглядело бы намного проще, если бы испытываемые отцом Михаилом трудности можно было объяснить неявным сопротивлением, оказываемым распространению церковного влияния кержаками-старообрядцами, которых в здешних диких краях сохранилось преизрядное количество. Это была опасность понятная, известная и ожидаемая заранее, что делало ее куда менее грозной. Но в том, о чем доносил архиерею в своих письмах отец Михаил, Холмогорову почудились признаки какого-то мрачного языческого культа. Именно почудились, потому что информации, на основании которой можно было бы сделать конкретные выводы, в письмах почти не содержалось — похоже, отец Михаил и сам ею не обладал и оттого делился с архиереем не столько фактами, сколько предчувствиями. Некое мистическое чутье было батюшке присуще, это Холмогоров понял сразу же, а стойкость, с которой отец Михаил боролся за спасение заблудших душ своих прихожан, вызывала уважение и желание всемерно помочь батюшке в его священном деле.
Дав еще один гудок, капитан подвел катер к причалу, и тот тяжело привалился низким черным бортом к сделанным из старых автомобильных покрышек кранцам причала. Двое матросов в замызганных парусиновых робах, действуя с обезьяньей ловкостью, пришвартовали суденышко к дубовым сваям причала и перебросили с борта на берег шаткий дощатый трап с веревочными поручнями, польза от которых была чисто моральной — всякий, кто рискнул бы проверить их на прочность, неминуемо очутился бы в холодной воде. Поблагодарив капитана и кивком распрощавшись с командой, Холмогоров сошел на пристань, не касаясь поручней ладонью. Вслед за ним на берег энергичным, жизнерадостным колобком скатился Завальнюк со своим неразлучным портфелем.
Холмогоров посторонился, давая дорогу грузовику, который задним ходом пятился к причалу. С катера на причал уже скатывали бочки с бензином и соляркой. Над пристанью, как всегда в подобных случаях, стоял густой беззлобный мат — привычная музыка, сопровождающая любое дело, затеянное братьями-славянами. На вытоптанной площадке перед пристанью околачивалось десятка два местных жителей обоего пола — курили, переговаривались, подавали советы грузчикам, а то и просто молча глазели, от нечего делать наблюдая за ходом разгрузки, — для них это было какое-никакое, а все-таки событие, яркое пятно на сером фоне однообразных будней.
Холмогоров огляделся. Его спутник, заготовитель пушнины Петр Иванович Завальнюк, уже втолковывал что-то человеку в несвежей милицейской форме. Это напоминало беседу двух колобков, только участковый, в отличие от Завальнюка, выглядел изрядно опустившимся, не таким энергичным и жизнерадостным да вдобавок еще и сильно испитым.
Человека, который хотя бы отдаленно походил на священнослужителя, среди встречающих почему-то не оказалось. Это было не совсем обычно, тем более что архиерей твердо пообещал предупредить отца Михаила о прибытии московского гостя. Впрочем, Холмогоров тут же нашел объяснение этому. Связь в здешних местах оставляет желать лучшего. Неизвестно даже, проведена ли сюда телефонная линия. А если и проведена, то линия проводной связи, протянутая через никем не считанные километры тайги и горных распадков, штука крайне ненадежная. Радиостанции же во все времена работали с пятого на десятое, через пень-колоду, ибо прохождение радиосигнала пребывает в досадной зависимости от расстояния, атмосферных явлений и даже рельефа местности. Так что отправленное архиереем сообщение могло до отца Михаила попросту не дойти или дойти в искаженном, вводящем в заблуждение виде.
«Не беда, — подумал Холмогоров. — Поселок невелик, так что найти в нем дом священника не составит особого труда. Только бы с ним самим все было в порядке. Бывает ведь и так, что церкви горят вместе с настоятелями…»
Последняя мысль окатила его леденящим ознобом. Холмогоров поискал взглядом горелое пятно на склоне горы, но не нашел — его заслоняла шиферная, поросшая изумрудным мхом крыша склада. Но он знал, что пятно есть; даже не видя пепелища, Алексей Андреевич ощущал смутную угрозу, невидимым, но осязаемым куполом накрывшую это место. Что-то здесь было в высшей степени неладно, и, чтобы понять это, не требовалось обладать каким-то особенным даром — хватило бы обычной интуиции.
Ничем не выдавая охватившего его волнения, Холмогоров направился к ближайшей кучке местных жителей и, вежливо поздоровавшись, осведомился, как ему пройти к дому священника.
Эффект, произведенный этим невинным вопросом, лишь укрепил его подозрения. Мужчина, к которому он обратился, шарахнулся от него, как извозчичья лошадь от парового автомобиля, и, невнятно буркнув: «А я почем знаю?» — бочком подался в сторону и затерялся в толпе. Не рискуя больше пытать счастья с мужчинами, Холмогоров решил побеседовать с какой-нибудь богомольной старушкой, выделив ее из общей массы поселян по платку на голове и особому выражению лица. Однако из этой затеи тоже ничего не вышло: под взглядом Алексея Андреевича мелкие группки зевак дробились на составные части, таяли и исчезали. Люди отводили глаза, отворачивали лица и старались как-нибудь незаметно, не привлекая к себе внимания, убраться подальше от ищущего взгляда приезжего. Несомненно, аборигены приняли Холмогорова за коллегу отца Михаила, и их странное поведение при виде человека, которого они считали священником, прямо указывало на нечистую совесть. Попытавшись представить себе, что могло заставить население целого поселка мучиться угрызениями совести, Холмогоров испугался.
Тут его крепко ухватили сзади за рукав. Алексей Андреевич круто обернулся, вздрогнув от неожиданности, но оказалось, что это всего-навсего Завальнюк.
— Я тут побеседовал с участковым, — сказал заготовитель, утирая потный лоб несвежим носовым платком. — Перегаром от него разит на всю пристань, но это так, между прочим. Плохи ваши дела, Алексей Андреевич!