(из речи Тени Ученого)
…и потому, высокочтимые Тени, я хочу сказать о живых. Я хочу обратить ваше внимание на то, что в конце двадцатого века живые, как никогда, нуждаются в помощи извне. Одни изверились во всем — многие из них давно уже не ждут ниоткуда поддержки. Другие готовы принять любое объяснение скучной и бессмысленной своей жизни — при условии, что объяснение такое придет со стороны. Они не желают выслушивать никаких объяснений от себе подобных: люди устали от себе подобных и ломаного гроша не дадут за их откровения. Все, что могло произойти с ними на Земле, уже произошло: человечество изношено, издергано и по горло сыто впечатлениями, которые может дать опыт. Вот почему люди так падки на мистику — даже мистику в самой дурной редакции, вот почему так жадно ловят они хоть какие-нибудь сигналы Инобытия. Они не могут и не желают согласиться, что формы жизни исчерпываются набором известных им проявлений, — трудно осуждать их за это. Неужели кроме того, что есть, — терзаются они, — нет ничего? Неужели эта вот, осязаемая, шероховатая поверхность действительности и есть та самая жизнь, за которую мы так цепляемся?.. Люди забыли Бога и все реже смотрят на небо. Мы можем помочь им вспомнить, мы можем удержать человечество от последнего падения — падения в объятья материального мира. Когда оно произойдет, нам уже не вырвать людей из этих объятий.
Тень Свидетеля(с места). Тень Аида не допустит падения.Скоро она вернется из дальнего мира сознающей себя тенью! Золотой век Элизиума близок!
(Тень-взрыва-оваций на тени-площади).
Фрагмент 6
(из обвинительного заключения).
«Учитывая серьезность выдвинутых Тенью Тайного Осведомителя обвинений, а также ценность сведений, полученных от Тени Ученого, суд вынес решение взять под стражу Тени Членов САТ до момента выяснения степени обоснованности обвинений в их адрес и снять с них обязанности Теней Присяжных заседателей. Суд также вынес решение, что все вышеизложенное не умаляет вины Тени Ученого в нарушении поправки к законодательству Атлантиды, согласно которой тень, противоправным путем осуществляющая витальный цикл (как внеочередной, так и очередной), подвергается немедленному публичному рассредоточению — независимо от побудительных мотивов соответствующего противоправного действия».
Да, дорогие мои, строги законы Атлантиды… И даже имеют, как это ни странно, обратную силу.
Приговор приводили в исполнение через час. Не только подавленные, выбитые-из-привычной-колеи тени Атлантиды, но и некоторые тени Элизиума, узнавшие сюда дорогу (а в последнее время таких становилось все больше), собрались на тени-площади, отдавая себе отчет в том, что впервые за всю историю Атлантиды будет сейчас совершена страшная несправедливость… В обвинительном заключении сказано: независимо-от-побудительных-мотивов-соответствующего-противоправного-действия. А между тем в мотивах-то все и дело!
— Мы казним сегодня лучшего из нас, — прошелестела над тенью-площади какая-то тень, и в небывалой тишине тень-голоса прозвучала тенью-выстрела.
Тени женщин и мужчин стояли, скорбно опустив тени-голов. Тени-голов поднялись, когда через тень-площади из тени-администрати-вного-здания повели Тень Ученого…
Тень Ученого ступала широкими шагами, закинув тень-головы высоко к тени-неба и не разбирая тени-дороги. Атлантические тени почтительно расступались перед Гуманизмом и Мужеством, Добротою и Благородством. Они снимали с теней-голов тени-шапок-и-шляп, тени матерей протягивали тени детей к Тени Ученого — и та тенью-руки касалась их, как бы благословляя, а некоторые тени становились на колени и стояли так долго… Тень-площади все не кончалась — и шла Тень Ученого по тени-площади, и несла свою прошлую, настоящую и будущую жизнь на жертвенник Атлантиды — ах, мудрой страны, ах, безумной страны!
Процедура рассредоточения оказывалась совсем простой; поместить тень в тень-темной-камеры без тени-отверстия, без тени-какой-бы-то-ни-было-щели и плотно закрыть тень-камеры; потом зажечь внутри тени-камеры тень-пламени — только на одно мгновение: и когда откроется тень-камеры, тени-жертвы там уже не будет… Вот как просто! Самое страшное всегда происходит просто.
Тень Ученого подошла к тени-камеры, обернулась. Многомиллионная толпа теней не шевелилась, слившись в общую темную массу. Тени Судей стояли рядом с тенью-камеры: сняв тени-шляп, опустив тени-голов низко. Ничего не могли изменить даже они, ибо жизнь происходила по своим законам, по своим законам происходила и смерть…
А на Земле двенадцать человек (включая няньку Персефону, Аида Александровича и Рекрутова) к восьми часам по московскому времени уже давно сидели в темном подвале кафе «Зеленый дол». Все щели подвала были тщательно заткнуты накануне, маленькое оконце занавесили толстым одеялом. Ни один луч света не мог проникнуть в подвал — так что по причине полного отсутствия света ни у кого из двенадцати не было тени. Трудно сказать, куда направились эти тени из подвала: ведь ощущения тени нет у живых. Но каждый страстно мечтал, чтобы тень его полетела в сторону Атлантиды, хоть и готов был к тому, что никогда не узнает, как вела себя на Атлантиде предоставленная самой себе тень. На всякий случай никто не произносил ни слова.
Итак, Тень Ученого подошла к тени-камеры, обернулась. И в этот самый момент из первых рядов тени-толпы вышли двенадцать теней и подошли к Тени Ученого. Тень Ученого узнала почти всех.
— Я с Вами, магистр, — произнесла Тень Петра.
— И я, — подхватила Тень Эммы Ивановны.
А вслед за тем еще десять раз прозвучала коротенькая фраза из двух слов. В тринадцатый раз ее гортанно произнесла небольшая тень птицы.
— Что там такое? — тени Атлантиды поднимали тени-голов, становились на тени-носков, пытаясь понять заминку, случившуюся у тени-камеры.
А там Тени Судей пытались образумить двенадцать теней, слившихся с Тенью Ученого, чтобы вместе с ней войти в тень-камеры. Небольшая тень птицы венчала этот не слишком высокий монумент Преданности.
— Тени живых хотят, чтобы их рассредоточили вместе с Тенью Ученого, — зашелестело в толпе, и поползло сведение это — шелестами, шорохами, шепотами…
Вдруг из середины тени-толпы выбежала Тень Какого-то Студента. Она крикнула:
— И я с вами!
— Подождите меня! — откликнулась, пробираясь издалека, Тень Никому-не-знакомой Женщины.
— И меня! — это была Тень Художника.
— И меня! — это была Тень Аптекаря. Из тени-толпы к тени-камеры потянулась цепочка теней.
— Секунду, я тоже подхожу!
— И я тоже.
— Меня возьмите с собой!
— Погодите, отсюда трудно выбраться…
Как вода-из-шлюза, хлынула толпа-теней к тени-камеры. Тени смыкались плотно — в одну огромную… громадную… безграничную тучу! Закружились и примкнули к ней Тени Судей, не пожелавшие остаться в стороне. Толпа дышала, как один человек: братание… нет, больше — братство теней. Доселе незнакомые тени обнимались, пожимали друг другу тени-рук — и в общем гомоне то и дело выделялись тени-голосов: то одного, то другого, то нескольких сразу:
— Как ваше имя? Чья вы тень?
— Я Тень Альбера Марке, а вы?
— Я Тень Одной-девочки из Сан-Диего.
— Простите, вы, кажется, Тень Родена?
— Да…
— Я Тень Прачки. А вы — Тень Биолога? Очень рада, очень!
— А вот Тень живого-человека! Как вас зовут на Земле?
— Меня зовут Святослав Рихтер… я сейчас сплю, но я с вами!
— Я Тень Лесника, здравствуйте.
— Я Тень Анны Маньяни…
И вот уже не слышно теней-голосов: все они слились в тень-общего-ликования, гигантскую… исполинскую тень! Совсем крохотной рядом с ними казалась тень метавшейся над тенями-голов и обезумевшей от счастья птицы…
Одиннадцатого июня тысяча девятьсот восемьдесят третьего года в восемь часов четыре минуты по московскому времени на Земле случилось солнечное затмение — солнечное затмение в честь победы Духа над Материей, Жизни над Смертью, Разума над Безумием…
Двенадцать человек с вороном, сидевшие в подвале одного из московских кафе в абсолютной тьме, ничего об этом не знали.
Глава ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
На суде и В ХОРОВОДЕ
— Товарищи, — начала председатель товарищеского суда Сычикова 3.И., обращаясь к своим товарищам, — мы все собрались тут, чтобы обсудить и резко осудить антиобщественное поведение двух наших товарищей — заведующего отделением соматической психиатрии Медынского А.А. и врача Рекрутова С.С. В отделении чрезвычайное положение: никогда еще товарищескому суду не доводилось решать такого… я не боюсь этого слова, не-влезающего-ни-в-какие-рамки вопроса.
— Простите, можно уточнить: какого именно слова Вы не боитесь? — немедля встрял Аид Александрович.
— Я не боюсь вышесказанного слова, — заправски отчиталась председатель-Сычикова-З.И. — Прошу меня больше не перебивать!
— Если будет возможность, — пообещал Аид Александрович.
— Итак, — продолжала председатель-Сычикова-З.И., — не все, наверное, знают, для чего мы здесь…
— Вы уже говорили, для чего, — напомнил Аид Александрович.
— Не срывайте мне товарищеский суд, — приказала председатель-Сычикова-З.И., румяная вся. — Я вкратце расскажу о том, что случилось у нас в отделении.
— Можно выйти? — спросил Аид Александрович.
— То есть как это выйти? Куда выйти?
— Ну, я пока бы сходил… мне стыдно сказать, куда. Тем более, я знаю, что случилось у нас в отделении.
— Не один Вы знаете. — Председатель-Сычикова-З.И. вступилась за коллектив. — Все знают. Но сидят же! И вы сидите.
— И мне сидеть? — обособился Рекрутов.
— Конечно. Вы ведь не исключение!
— Не исключение, — согласился Рекрутов. — Я просто спросил, касается ли Ваше распоряжение и меня, как всех… Что, спросить нельзя?
— Хорошо, спрашивайте. — Председатель-Сычикова-З.И. начала ждать. И не дождалась. — Чего же Вы молчите?
— Спросил уже, — объяснил Рекрутов. — Вы даже уже ответили. Что ж сто раз одно и то же спрашивать?
— Так… я продолжаю. Меня вызывали кое-куда по-Вашему обоих вопросу… — Председатель-Сычикова-З.И. выразительно взглянула через потолок прямо в небо. — Просили разобраться и доложить.
— Докладывайте! — распорядился Аид Александрович.
— Сначала пусть разберется, — посоветовал Рекрутов и добавил: — Фиг она разберется: тут сам черт ногу сломит. — И неприятно хихикнул, мелко.
— Я просила бы соблюдать… — зашлась председатель-Сычикова-З.И. — И дать мне наконец рассказать подоплеку. Подоплека была такая: первого апреля все мы с глубоким прискорбием узнали, что Аид Александрович сошел с ума. Узнав об этом…
— Я тоже, между прочим, сошла с ума, — обиделась на невнимание нянька Персефона.
— Хорошо, после! Так вот… Узнав об этом, нас охватило большое волнение, потому что мы привыкли видеть в Аиде Александровиче не только заведующего отделением соматической психиатрии, но и человека.
— Когда это Вы успели привыкнуть? — не выдержал Аид Александрович.
— Поэтому, — не-обращая-внимания-на-происки, торопилась председатель-Сычикова-З.И.. — нас не могло оставить равнодушными это его помешательство, которое мы приняли глубоко к сердцу. Весь день первого апреля мы провели в искреннем волнении, многие из нас лишились сна и отдыха…
— Вот это напрасно! — по-ходу-дела комментировал Аид.
— …сна и отдыха, да. И были охвачены тревогой за судьбу нашего друга и коллеги. Отделение соматической психиатрии и некоторые из больных буквально осиротели…
— Почему только некоторые из больных? Все осиротели! Я и сам осиротел! — Аид не отставал…
— Когда к вечеру того же дня я застала в раздевалке медсестру Кабанову, мне даже показалось, что глаза ее застилали горькие слезы. Практически ни один человек не остался безучастным. Уже в четыре часа члены месткома собрались в ординаторской, чтобы решить, чем можно помочь жене и близким сумасшедшего. Мы приняли постановление купить цветы супруге Медынского А.А. и пойти к ней на другой день для оказания посильной помощи в дальнейшем…
— Почему в дальнейшем? Сразу надо оказывать!
— Были собраны материальные средства, некоторую значительную сумму выделили из фонда месткома…
— А куда она делась? Мне не давали!
— Но каково же было наше, я не побоюсь назвать это своим именем, негодование, когда на следующий день мы узнали, что то была только грубая первоапрельская шутка!
— Дерьмо я, — признался Аид Александрович и уронил голову на пол. — Какое же я дерьмо!
— И я дерьмо, — присоединился Рекрутов.
— Мы все дерьмо, — обобщила нянька Персефона.
— Не нужно говорить за всех! — с чувством собственного достоинства произнесла председатель-Сычикова-З.И.
— Да! — горячо подхватил Аид Александрович. — Пусть председатель-Сычикова-З.И. сама скажет, что она дерьмо!
— Ну это уж… я не знаю, конечно… Товарищи! Я не буду тут перед вами умалять значения Медынского А.А. как врача и профессора, но сейчас он интересует меня как личность. И личность эта вызывает мое глубокое волнение.
— Наверное, Вы влюблены в меня, — элегически заметил Аид Александрович.
— Нет… мое волнение связано с другим.
— Кто он, коварная? — взревел Аид.
— Шуточки Ваши — плоские.
— Плотские? — Аид сексуально улыбнулся.
— Я не буду говорить, — решила наконец председатель-Сычикова-З.И.
— Не обижайтесь, лапочка. — Рекрутов сложил руки на груди. — У Аида Александровича просто настроение хорошее. Судите дальше нас!
— Отстаньте.
Аид Александрович встал и поскреб лысину.
— Тогда я сам буду судить себя, — сказал он самоотверженно. — Беспощадно и бескомпромиссно. — И вдруг рявкнул: — Встать! Суд идет!
— Я не позволю превращать судилище в балаган! Как председатель товарищеского суда я выношу Вам протест. И считаю Ваше поведение неприличным для человека!
— Уймись, — устало попросила нянька Персефона. — Что ты орешь-то? Ну, пошутил человек — с кем не бывает?
Все смотрели на председателя-Сычикову-З.И. с интересом. Ей пришлось встать.
— У меня все, — сказала она.
— А меня, что ж, не будут судить? — Нянька Персефона, кажется, всерьез считала себя в чем-то виноватой.
— Вас-то за что? — смеялись вокруг.
— Ну как же… Я ведь вас-то веником охаживала, словами поносила погаными… машину вот разбила! — Она кивнула на пишущую машинку, которую давно уже починили. — Надо, значит, и меня судить по справедливости, по советским законам!
— Серафима Ивановна, Вам будет дано слово, а пока попрошу не вмешиваться. Так, товарищи, какие будут предложения? Продолжать товарищеский суд или как?
— Продолжать! — послышались веселые голоса. — Слово имеет записавшаяся Тюрина Ольга Тимофеевна.
Записавшаяся Тюрина Ольга Тимофеевна сначала никак не отделялась от стула, но потом все-таки отделилась, чего никто уже не ожидал.
— Толста ты, гляжу я на тебя, Тимофевна, — усугубила нянька Персефона, кручинясь. — Прямо в зоосаде тебя показывать, да смотреть не пойдут!
Тюрина Ольга Тимофеевна не обижалась, когда с ней попросту, по-народному.
— Все мы знаем Медынского Аида Александровича, — начала она без комплексов, — около сорока лет проработавшего в институте. За долгие годы совместного труда на поприще соматической психиатрии он зарекомендовал себя с положительной стороны и пользуется большим авторитетом среди подчиненных. Активно участвует в общественной жизни отделения, являясь его заведующим. Однако за все последнее время он показал себя с отрицательной стороны. Он… — Записавшаяся запнулась и сразу же забыла слова. — Он груб и неделикатен с подчиненными… морально неустойчив сильно. И политически… — Записавшаяся совсем растерялась, поскольку этим «политически» испугала прежде всего себя, — и…вообще. Предлагаю его осудить.
— На десять лет с пребыванием в колонии строгого режима, — вяло заключил Аид.
— Я этого не говорила, — предупредила докладчица, опять образовывая монолит со стулом.