— Но вы летчик?
— Да.
— Куда мы летим? Я хотел бы поглядеть на карту и наметить курс.
— Вы перекусите слегка, Мерфи… Половину пути вы уже проделали. Пока удовлетворитесь этой информацией. Остальное я скажу, когда мы поднимемся на две мили над Лантаной.
— В направлении?
— На остров Андрос. Дальше по этой линии лежит Сант-Яго на Кубе.
— Значит, на Кубу?
— Нет. Остальное я скажу вам в воздухе. Над Барагоа мы ляжем на другой курс. Хватит пока для ориентации?
— Гаити?
Де ла Маса опять замахал руками.
— Больше не спрашивайте, Мерфи. Я уже сказал, когда вы получите дальнейшие сведения. Нет, мы не летим на Гаити… Вы бананы любите? Берите, пожалуйста.
— Благодарю, я, пожалуй, предпочитаю картошку… А там, куда мы летим, мне долго придется оставаться?
— Это от вас зависит, Мерфи. Вы скажете последнее слово, а не мы.
Голос Октавио прозвучал так странно, что Мерфи встревожился. Может и так случиться, что его оттуда не выпустят. Он свидетель какой-то махинации, гангстерской или политической, черт ее разберет. Но не подлежит сомнению, что это — паршивое дело, и он по неосторожности в него замешен.
— Не понимаю, — сказал он.
— Я тоже не понял вашего вопроса. Ведь вы должны вернуться в Линден и отдать самолет, верно? А можете и остаться у нас, на несколько дней… вы торопитесь вернуться?
— Нет.
— Вас не ждут?
— Кто?
— Семья, жена, какая-нибудь девушка…
— Мать думает, что я на работе. Я уже полгода вру ей, что мои дела идут хорошо. И не могу у нее появиться, пока не получу какой-нибудь приличной работы. Знаете, моя мать целых два года жила в негритянских бараках и мыла полы у черномазых, лишь бы я мог окончить летную школу…
— Понимаю, — сказал Октавио. — Мать.
Они сидели на каменной скамье у конторы аэродрома и смотрели на двух механиков, хлопотавших над самолетом. Октавио бросил в проволочную корзину оставшиеся бананы и початую банку апельсинового сока.
— Значит, вас никто не ждет?
— Жены у меня нет. Знался я в последнее время с одной девушкой, весьма неплохой, но это уже кончилось. Вы понятия не имеете, какие девки живут в Штатах.
— Вы говорите о Марте? О той, с озера Онтарио?
— К чертям, — сказал Мерфи, — ко всем чертям! Чего вы суете свои проклятые носы в мои дела, если я не вмешиваюсь в ваши?
Де ла Маса положил ему ладонь на колено.
— Мерфи, послушайте. Нам надо было уладить сложное дело. И мы должны были знать, кому его можно доверить… За такие деньги тысячи ребят полетели бы с десятью больными хоть в Антарктиду. И целый год руки бы нам целовали. Мы должны были знать, кому можно дать заработать. Все остальное нас вообще не интересует. Кончите свою работу — можете возвращаться к бабушке, к мамочке, к Марте. Вообще, куда захотите.
— Но я должен держать язык за зубами, да?
— Вы должны держать язык за зубами. Знаете, Мерфи, зубы до тех пор хороши, пока ими можно что-нибудь разгрызть.
— Вы боялись, что я с вами сыграю какую-нибудь штуку?
— Вы могли увезти больного и потребовать от семьи выкуп. У человека, которого мы везем в багажнике, богатая семья. Они предпочли хорошенько заплатить, чем потом подвергаться шантажу. Мерфи, вас устраивает такая версия?
Мерфи подумал: «Если они знают, что никто меня не ждет, они могут сделать со мной, что захотят. Но самолет? Начальник бюро в Линдене сообщит полиции… Нет, ты глупей, чем они, самолет вернет кто угодно и покажет квитанцию…»
— Если все будет в порядке, то семья откажется от залога, который вы получите в Линдене. Это будет для вас вроде премии, — спокойно говорил Октавио, — Мы о вас заботимся, как о сосунке в инкубаторе. Будьте покойны. Мы не боимся никаких фокусов. И вы тоже ничего не бойтесь.
— Благодарю, Октавио. С такими деньгами я буду жить как следует несколько месяцев. Пошлю маме столько, что она навсегда забудет, как мыла полы черномазым.
— Вы не любите негров?
— Да мне до них дела нет. Я не с юга.
— Меня раздражает их запах.
— Мулы на востоке не переносят запаха белых. С этими запахами по-всякому бывает.
Де ла Маса погасил папиросу, раскрошил пальцами тлеющий табак.
— Скажите механикам, чтобы кончали возиться с машиной. Я им это разрешил, чтобы не вызывать подозрения. Надо лететь.
— Почему вы сами им этого не скажете?
— Они могут запомнить мой испанский акцент. Я этого не хочу.
Мерфи велел механикам уходить, дал им денег.
— Haga Ud. el favor de tomar asiento, — сказал Октавио де ла Маса, когда они подошли к самолету.
— No he comprendido, — ответил Мерфи, — не понял. Я по-испански знаю самое большее сотню слов.
— Я сказал: «Пожалуйста, садитесь». У вас хороший выговор и вы быстро научитесь говорить по-испански. Это хорошо. Muy bien — очень хорошо.
— No lo dudo, — сказал Мерфи, — не сомневаюсь.
— Brillantemente! — с преувеличенным восхищением воскликнул Октавио, — великолепно!
Они уже уселись в кабине, пристегнули ремни.
— А вы не подумали, де ла Маса, — бросил Мерфи, глядя прямо перед собой и проверяя исправность рулей, — вы не подумали, что я все же запомню этот ваш испанский акцент?
Октавио засмеялся, естественно и искренне, без той зловещей ноты, которую Мерфи рассчитывал услышать.
— Мерфи, вы очень рассердитесь, если я не отвечу на этот вопрос?
12
Ночью меня разбудил звонок телефона.
— Слушаю!
— Говорит сенатор Флинн, Джек Флинн.
— Майк Уинн вас слушает.
— Моя дочь у вас? То есть, я хотел спросить, знаете ли вы, где моя дочь?
— Ничего не понимаю. Почему она должна быть у меня, а не у Бинга Кросби, например, или у Мэрилин Монро?
— Но ведь вы же ей звонили и уговорились вечером встретиться.
— Вечером ваша дочь спала. Я звонил, когда она спала, и сказал вашей кухарке, чтобы она не будила мисс Флинн.
Флинн о чем-то раздумывал.
— Да, наша кухарка говорила, что кто-то звонил и просил, чтобы мою дочь не будили, а только проверили, спит ли она. Но потом вы звонили еще раз, и тогда к телефону подошла Лоретта. Ведь вы звонили, верно?
— Я потом не звонил и не разговаривал с вашей дочерью.
Опять минута колебания.
— Я думал, что вы были где-нибудь в ресторане, и хотел узнать, в котором часу вы ее проводили домой. Я вовсе не имел в виду, что она у вас, очевидно, я неудачно выразился. Я о вас много слыхал и знаю, что вы порядочный человек…
— Так вот: я с ней не разговаривал, не звонил, не был с ней ни в каком ресторане и не провожал ее. И вовсе я не порядочный человек. Все, что вы сказали, не соответствует Действительности.
— Боже, неужели вы хотите сказать…
— У мисс Флинн, надо полагать, немало знакомых. Позвоните им, отыщите ее.
— У нее есть знакомые, но ведь вы запретили ей с ними встречаться! И запретили ей выходить из дому! Лоретта сказала мне, что была у вас по делу этого несчастного профессора…
— Ладно, ладно, я знаю, по какому делу, оставьте имена в покое. Так зачем же она вышла? Я надеюсь, она говорила вам, куда идет в такую пору?
— Потому что кто-то позвонил и сказал, что вы хотите с ней встретиться. Это было около одиннадцати, может, чуть позже. Она должна была взять с собой какую-то рукопись, вы велели ей взять и привезти в «Монтану»…
Ну, значит, игра продолжается. Почему я не предупредил Лоретту, что лишь я сам могу с ней о чем-либо уславливаться, почему не предостерег от любых посредников, почему я все еще так наивен и неосторожен и, хоть кажусь бдительным, недооцениваю этих мерзавцев! Ведь это же трудное и сложное дело — история с Галиндесом и с тем экземпляром «Эры Трухильо», который он дал, чтоб она прочла, а может, и чтобы спрятала. Теперь девушка за это поплатится. Они уже знают, что она была у меня и могут начать охоту за мной. И до чего они быстро все это расшифровали…
Я услышал хрипящее, астматическое дыхание.
— Почему вы не отвечаете, что с вами? — настойчиво допытывался Флинн, — Что все это значит, если вы не звонили и никому не поручали звонить? Надо немедленно уведомить полицию, это моя дочь, моя единственная дочь!.. Мистер Уинн, что делать?
— Сохранять спокойствие, это важнее всего. Не обращайтесь в полицию, а немедленно свяжитесь с майором Бисли, он занимается этим делом. Сейчас я к вам приеду. Никому больше, пожалуйста, не звоните. Немножко терпения и рассудительности, мистер Флинн.
Я дал ему два номера Бисли — сам я не хотел тратить времени на звонки. Но он ужаснулся, услыхав эту фамилию: он знал, чем занимается майор.
Я наспех оделся, сбежал вниз и вывел из гаража свой «студебеккер». Через двадцать минут я остановился у дома сенатора Флинна. Бисли еще не было.
Седой джентльмен встретил меня в холле. Глаза у него были испуганные. Он пожал мне руку, угостил сигарой. Я отказался.
— Вы звонили Бисли? — спросил я.
— Да, я нашел его по первому из номеров. Он сказал, что немедленно приедет. Что могло случиться? Вы не догадываетесь? Все, что у меня есть — в вашем распоряжении. Все мое имущество…
— Прошу вас подробно повторить, что сказала мисс Флинн о том втором звонке, будто бы от меня или по моему поручению.
Он повторил то, что я уже слышал. Остальные подробности не имели значения.
«Ах, черт, — подумал я, — ведь Бисли знал, что я должен был встретиться с Лореттой. Я, пожалуй, совершил ужасную ошибку, когда сказал ему об этом. Лоретта умоляла, чтобы я никому, а особенно ему, не сообщал о ее визите ко мне, потому что майор запретил об этом говорить. Бисли мог отомстить ей за болтовню, хоть и сказал мне, что это не имеет значения и что я могу успокоить Лоретту. Конечно, он не мог сказать ничего иного. Но позвонить Лоретте мог кто-нибудь из его сотрудников, может, такой, который работает не только на Бисли, а заодно и на тех, кто похитил Галиндеса: ведь они должны иметь тут сообщников».
— И что сейчас, что я должен делать? — спрашивал встревоженный Флинн. — Посоветуйте что-нибудь, ведь вы разбираетесь в таких делах…
В его присутствии я осмотрел комнату Лоретты, полку с книгами, ящики и закоулки письменного стола. Я не нашел «Эры Трухильо» и чего-либо подозрительного. Поиски я вел машинально, не веря в успех, тут нечего было искать. Разговор по телефону, при котором кто-то ссылался на меня, объяснял все.
— Где же она может быть, как вы думаете? Что это за рукопись, которую ей велели взять с собой? Кто знал об этой рукописи? — продолжал спрашивать Флинн.
— А она не сказала, что за рукопись?
— Нет. Не сказала. Но это была довольно большая рукопись, в двух пластикатовых папках, кажется, зеленых. Лоретта часто приносит и уносит разные рукописи. Я не придал никакого значения этому факту…
— Важнейшему факту, мистер Флинн. Так я предполагаю.
— Откуда вы знаете?
— Я ничего не знаю. Я сказал, что предполагаю.
— Это может иметь что-либо общее с похищением профессора Галиндеса?
— Вероятно, да.
— Он бывал у нас, у моей дочери, помогал ей собирать материалы для работы о Монтесуме… Вы встревожили меня этим предположением… Я еще не сказал вам, что работаю в Комиссии по делам Латинской Америки. Я так много знаю о подобных делах… Вы не должны удивляться, что я встревожен.
— Я вас понимаю, — сказал я, — Сам я тоже очень беспокоюсь. Но прежде, чем что-нибудь предпринять, мы должны дождаться Бисли. Вам раньше сообщали о похищении Галиндеса?
— Впервые я услыхал об этом от моей дочери, когда к нам позвонила жена профессора Галиндеса. Через несколько часов, раньше, чем появились сообщения в газетах, меня уведомили об этом официально. Я вице-президент Комиссии… Но с моей дочерью ничего не могут сделать? Правда, они ничего ей не сделают?
— Что вы предприняли по делу Галиндеса?
— По соглашению с прокуратурой штата приказал провести строжайшее расследование. В числе прочих, очевидно, займется этим майор Бисли, как эксперт по вопросам деятельности доминиканской разведки. Но лично я майора не знаю, я только читаю его отчеты, к сожалению, довольно часто. Бисли не скрывает фактов, а они ужасны. Вы не имеете представления, как доминиканские агенты расправляются с эмигрантами, а особенно с беглецами.
— Немного ориентируюсь.
— Трухильо, наверно, помешался от страха, и я просто не знаю, чем это кончилось бы для него, если б он не имел в своей полиции таких безжалостных и ловких людей. Его агенты действуют всюду, пожалуй, в любой стране, и убивают, не оставляя следов. Трупы — вот единственный след их присутствия. Если бы убитые не были эмигрантами из Доминиканской Республики, мы никогда б не дознались, почему они погибли… Вы не думаете, что они похитили мою дочь, чтобы меня шантажировать? Может, они хотят добиться, чтобы Комиссия сохраняла нейтралитет в деле похищения Галиндеса? Чтобы прекратили следствие?
— А вы бы пошли на это?
Флинн задумался: наверное, он впервые попробовал решить такую проблему. Потом тихо сказал:
— У меня только Лоретта, мистер Уинн, больше никого. Я отказался бы от этого дела, пускай его ведет кто-нибудь другой. Я старый, усталый человек, и если я когда-нибудь улыбаюсь, то лишь в присутствии Лоретты. Ну, кроме улыбки для газет… Вы же знаете, все политические деятели должны оптимистически улыбаться. Эта улыбка больше влияет на общественное мнение, чем провал того или иного предприятия…
Лоретта улыбалась примерно так, как Флинн перед фоторепортерами. Я смотрел на ее фотографию, стоящую на громадном письменном столе в кабинете сенатора — мы перешли туда после беглого осмотра ее комнаты. Рамка была сделана из узкой полоски буйволовой кожи. Лоретта на фотографии улыбалась, но глаза у нее были печальные.
— Может быть, вы все же решитесь что-нибудь предпринять! — нервно спросил Флинн, — Я ее отец, я не могу… Вы должны меня понять! Для вас это очередное дело, а для меня — одна-единственная дочь.
Я коснулся его руки.
— Еще чуточку терпения, мы должны подождать Бисли. Мне сегодня дали понять, правда, полуофициально, чтобы я не вмешивался в дела, которыми занимается разведка. Вы сенатор, и хорошо понимаете, что я не могу действовать ни вне закона, ни без согласования с официальными представителями закона.
— Но в данном случае мы имеем дело с беззаконием…
— Вы нервничаете, но ведь вы превосходно понимаете, о чем я говорю. С беззаконием мы имеем дело довольно часто, но это не повод…
— Я смог бы защитить вас.
Я поглядел ему в глаза и сказал:
— Нет, не обманывайте себя. Вы можете действовать лишь легальным образом, а те, которым не понравится мое вмешательство, могут прибегнуть к несколько иным приемам… Они даже были бы правы, поскольку предостерегли меня.
— Я в этом не разбираюсь. Думаю, что вы преувеличиваете. Где же он, этот Бисли?
Флинн тревожился все больше: его охватывал отчаянный страх за судьбу дочери.
«Он ее больше не увидит, — думал я. — Они в Штатах не занимаются шантажом и киднэппингом, а если б они и пошли на это, если б сказали ему, что дочь будет у них заложницей, и если б Флинн даже согласился на их условия, все равно они не дали бы ей вернуться к отцу, потому что ей пришлось бы возвращаться из какого-то места, где ее Держали, и от людей, которых она запомнит. Все равно, были они в маске или без маски — это следы, следы, которых нам хватило бы, а они ведь не оставляют следов.
Флинн сам сказал, что они не оставляют никаких следов, только трупы…»
Вошел майор Бисли. Почтительно поздоровался с Флинном, потом обратился ко мне:
— Это ты сказал, что звонить надо ко мне?
— Да.
Бисли повернулся к Флинну.
— Как это случилось?
Флинн еще раз повторил все, о чем я уже знал. Я тут был уже не нужен. Я попрощался с обоими и поехал домой.
13
— Мистер де ла Маса, — сказал Мерфи, — вы можете мне сказать, как обстоит дело с этим стариком на носилках?
Они летели над Багамскими островами. Справа проступили из туманной дымки массивы Андроса.
— Стариком? Почем вы знаете, может, он молодой человек, даже моложе вас?
— Я его не видел. Но такая беспомощная рухлядь на носилках всегда связывается у меня со старостью. Вы знаете, Октавио, меня это вовсе не касается, но как-никак стоит знать, что за балласт тащишь с собой.