Золотое дно (сборник) - Личутин Владимир Владимирович 3 стр.


нельзя, сразу рот зажимают. Где равноправье, где

оно? — грубым горловым голосом кричал Герман, об­

ращаясь ко всем разом.

— Все правильно, Гера, так и есть, — поскорей под­

держала мать, Анисья.— Эку моду взяли в штанах хо­

дить. Трясут головой-то, как кобылы хороши. Девочо-

ночки эки... Нет бы юбочку, волосенки хорошо при­

брать, не трясти космами. Ведь и девка хоть куда...

— Ну, мама, хватит! — капризно вспыхнула Гали­

на. — Как привязки какие.

— Ну-ну, доченька, господь с тобой. Я ведь на шут­

ку, не взаболь я. Ты скажи лучше, кто еще с тобой

летел седоками, знакомый кто прибыл?

— Малыгина Танька, да Олешиных сын с Атланти­

ки, да мужик один, пузень такой — арбуз целый. Про

отца все выспрашивал, говорит, знаю Мартына Конови-

ча, вместе Советскую- власть на деревне строили. И гу-

бой-то все так... — Галька ловко передразнила, втянула

в рот нижнюю губу и противно пососала.

— Осподи, не Ваня ли Сосок навестил. Он один

так поступает, только он. Ты слышь, дедко?

Мартын Петенбург помалкивал, только жило его

возбужденное морщинистое лицо, и длинный рот то

пугливо вздрагивал, то виновато улыбался, и лохматые

брови не могли успокоиться: он то вскидывал правую

бровь, то левую и защипывал деревянными пальцами

жесткие котовьи усы. Хозяин и сидел-то прямо, откинув

тяжелую голову назад, и седой непролазный волос

стоял торчком.

— Это Иванейко, он самый, другой так не посту­

пит, — повторила навязчиво Анисья.

— Много через него самого хорошего народа напла­

калось, — сказал наконец Мартын.—И я через него на

испытанье пошел, не приведи господь кому другому та­

кое выстрадать. Уж после, через много годов, узнал

только, как Иван Павлович просказался кому-то: «Из

18

нас двоих одному на деревне не житье». Какое-то зло

затаил.

— А после не видел его?

— Было где-то сразу после войны. В Архангельском

попался он мне. Говорит: «Я был молод и дитя тогда».

Повинился, значит. А тогда ночью пришли, да и забра­

ли меня. Хорошо, хоть холостяжил, никого не обездолил.

Угнали на канал, а после и война привелась. В штраф­

бате отбыл до первой крови. Легло там нашего брата,

осподи. Век не забыть, как станцию Валушки брали:

жара за тридцать, шашки бросают, земля горит, танки

на танки идут в лоб, только башни летят, убитые кру­

гом внавал лежат, тухнут, шагнуть некуда, чтобы в че­

ловека не ступить, сверху сто самолетов, двести, фугуют

нас бомбами, вся земля в железе, куре некуда клюнуть,

осподи, а мертвые без присмотру. Взяли мы эту стан­

цию, а потом без роздыху гнали немца, портянки неког­

да было высушить, так на ногах и истлели... Хватил я

через Ивана Павловича, чего скрывать, даже жениться

вовремя не поспел. Уж в конце войны приставили меня

к «катюше», я к тому времени два ордена заработал

да лейтенантские погоны, а матери-то и пишу, мол,

нынче к «катюше» пристал. А мать-то, покоенка, — без­

грамотная была, чего понимала тогда, — через Марусь-

кину девку дает мне отписку: «Осподи, сыночек, еще

война не кончилась, а ты уж женился. Хорошо ли это,

как начальство посмотрит?». Значит, «катюшу»-миномет

за бабу приняла: хоть смейся, хоть плачь в одно время.

— Ты пошто все про худо-то вспоминаешь? — про­

бовала остановить Анисья. — Теперь ли не жить: хлеба

белого не хотим, в магазин чего ни привезут, завсе

расхватят, вот сколь нынче у людей денег.

— Ты помолчи, бабка, — раздраженно отмахнулся

Мартын, дергая за проволочный заиндевелый ус. —

Я не для худа вспоминаю, а чтобы во веки веков не

забывали, из чего мы вышли, из каких рубах выросли.

Я с войны-то было явился, еще каждую ночь видел

ее явственно, так в глазах и стоит, проклятая. Однажды

во сне причудилось, будто немец к моему горлу подби­

рается, задушить норовит, а я его стремлюсь ногой в

брюшину пехонуть. Изловчился, да как ногой-то изо

всей силы двинул немцу в брюшину, а всамделе-то по­

пал в стену и палец на ноге сломал. Вот сколько зло­

19

сти еще во мне с войны сохранилось. Во сне палец

сломал...

— Гостей-то заморил своими сказками. Кому охота

твою болтовню слушать, — ревниво перебила жена. —

Ты заболтаешься, дак хуже бабы.

— А ну, цыть! — вспыхнул Мартын Петенбург. —

Это я болтаю? Хоть слово соврал иль чего наколоколил

лишнего?

— Нет-нет, Мартын Конович, про ваше испытанье

даже слушать дрожко, не то что пережить такое...

— То-то... Я к тому, что как душу тут было не поте­

рять. А ее легко потерять, ох как легко, — покачал го­

ловой Мартын, и ополосканные жизнью огромные глаза

его замутились воспоминанием. — А я не потерялся, я

не сронил себя.

— Уж весь род наш такой, упористый. За рупь пять

его не взять.

— Душа-то, как озеро многодонное. Одно донышко

золотое, где добро лежит, а на другом — тины да грязи

по самые рассохи, увязнуть можно, па третьем — ко­

ряги по шею, меж них зло самое сильное и живет.

— Ну, разрисовал, как картинку...

— Как в революцию потянули иеводком, так и заму­

тилось все, пошло колесом. У одних с души тина да

желчь поднялась, за прошлое униженье насладиться за­

хотели, а у других — доброта всколыхнулась.

— Тогда в цене-то были, кто попетушистей да погор­

ластей. Земледел-то в особой чести не был, все на за ­

жим его шли, — поддакнул кто-то с другого конца стола

и сразу перевел с пьяного толка разговор по той же ли­

нии, да по иному смыслу. — Озеро-то Глухое тоже в

несколько дои. Ты слышь, Мартын Конович? На ём,

говорят, уж материться нельзя, там не лешакпись и

громко не скажи. Симка Капшаков на моем бывапье

неводил зимой и ульнул неводом за корягу. Возьми со

зла и шумни матюжком. А летом удил с плотика, его и

утащило. Достать не могли.

— У каждого на душе своя ранка, — тянул застряв­

шую в мозгу мысль Мартын Петенбург. — У каждого

своя райка и болит она постоянно. Забудешься, и вроде

нет ее. А как замозжит к дурной погоде иль от неприят­

ности какой, тут ранка и начнет течь скорбью.

— Не то, не то, Мартын Конович! Кабы ранка была,

20

куда бы человечество подевалось. Истекло бы все...

То-то!

— А, брось! — резко отмахнулся Петенбург. — Ты

брось это, раз не можешь вникнуть в настроение, не

лезь. Я к тому завел, что эту ранку нельзя когтить. Ведь

через што была ошибка? А через то была ошибка, что

решили, будто мужик как пашня: повернул другой

пластью, освежил — он и новенький. Но землю-то как

ни ворочай, а она прежняя. Вот где фокус: преж-ня-я.

Она одна, земля-то. Ее только усилить можно, удобрить,

унавозить, проще сказать, но земелька одна. Не при­

будет, как ни потей. Вот что я хотел вывести в основу

своей мысли.

— Значит, и мужик прежний? — кто-то с нижнего

края стола хмельно и хитренько засмеялся, очень до­

вольный, что раскусил хозяина. — Не туда занесло, М ар­

тын Конович. Мужик-то. новый ныне, советский, во!

— Да не слушайте его, гостеньки дорогие. Что бра­

тан егов, Парамон Иванович, покойничек, что и Мартын

Конович — им бы все про душу... Ой, море-море-морюш-

ко, да золотое донышко...

Анисья ловко влилась в разговор; все в пьяном уга­

ре соображали туго, устали от хитрых словес, и потому

охотно потянулись за стакашком, наполненным ловкой

рукой хозяйки.

Пока вели разговор о душе, племянник Мартына,

темный такой парень, рюмку за рюмкой освобождал и

тихо зверел. И вдруг свою жену Клаву из застолья

поволок за косы. Почудилось спьяну, что, пока гово­

рильня шла, его баба с гармонистом на поветь выхо­

дила, и не видел того, что Клавка с правого боку слов­

но приросла к мужу. Стал жену прилюдно материть да

лицом о свое колено молотить. Гермам вскочил, обнял

братана, повалил па пол, горячась, тоже закричал ма-

терно:

— Свяжу, как худу овцу!..

И поясным ремнем скрутил Ваньке руки и выволок

па заулок. А братан катался по земле, бился головой

0 травяную кочку и орал:

— Убью Герку! Я с ним что ли поделаю!*

Старухи его упрашивали, да только пьяного слово

неймет.

— Никто и связал — братанушко. Еще хлобыстнул­

21

ся бы о печку головой, много ли надо. Орудовать не

будешь, развяжем. Только уймись, один стыд от тебя.

— Герка, развяжи меня. Я что ли с тобой поделаю.

— Будешь жонку мытарить да о колено лупить?—

допрашивал Герман, вглядываясь в налитое кровью ли­

цо братана. И, словно уговаривая себя, добавил:— Ни­

чего, протрезвится да и благодарить еще будет.

А Мартыну Петенбургу надоело в сиротстве сидеть в

горнице, распалил он душу разговорами, и сейчас го­

речью жгло нутро и сердцу не находилось покоя. Хва­

таясь за столешню, спустился на пол, на обрезанные

выше колен ноги, обтянутые натолсто черной телячьей

кожей — а к этим культяпкам была примотана ремня­

ми тележка — и, став квадратным и жалостливо корот­

ким, выкатился на взвоз, толкаясь отглаженными л а­

донью держаками.

— Ну чего вы там, примерзли?— закричал Мартын

нарочито весело, показывая плотный перебор зубов, и

выцветшие глаза в желтых провалах ревниво потемне­

ли.— Киньте вы его на сеновал, как худу кошку. 'Гам

очухарится. Вишь, барин какой, для почету выслужить­

ся надо.

Но так и не ожила заново гостьба, распалась на

отдельные ручейки, гундосила вяло и полусонно, и, хотя

стакашки и звенели чаще и пронзительней, веселье так

и не получилось.

Тамара уже силком извлекла Германа из-за стола,

она была еще бледнее обычного, с грустно померкшими

глазами, и по тонким, упрямо сжатым губам, по нерв­

ной голубой жилке, вздувшейся на переносице, было

видно, что женка обижена и затаенно раздражена.

— Говорено было, не пей,— уже на дворе сказала

она Герману с надсадой в голосе. Но парень отмахнул­

ся, как упрямый баран, и крупные, давно не стрижен­

ные волосы посыпались на лоб.

— С чего взяла?— закричал он.— Я и не пил вовсе.

Разве рюмку-другую, совсем небольшой процент...

— Ну ты, тихо-тихо,— испуганно оглянулась Тамара,

и хотя улица лежала пустынной и серой от пыльных су­

мерек, однако досказала почти шепотом:—Сколько же

процентов насчитал, лиходей?

— А самый небольшой процент. Да-да... Ты меня не

сдергивай! Ишь, зажала, дохнуть не даст. Какой-то

22

редкий случай выпью,— густым горловым голосом, не

остерегаясь, кричал Герман. Пусть слышит деревня, а

он лишнего ничего себе не позволяет, он не из того му­

сора, не из тех, кто из-за стопарика голову на плаху

кладет, а ежели и кричит — может кому так показать­

ся,— то и не кричит вовсе, а просто голос такой грубый.

— Чего драться тогда лез? Вязальщик тоже. Проси­

ли тебя, да?— нудно шипела жена, бледнея еще больше.

— Да замолчи ты, зануда. Он же Клавку убить

мог...

— Я тебе помолчу, я тебе так помолчу! Не один

живешь, закоим и женился.

— Дурак был, вот и женился. Нынешний бы ум...

— Посмотрим, как один-то жить станешь, в грязи

зарастешь.

— И стану, и стану...

— Посмотрим, как станешь. Стелькой пьяной, вот

как.

Тут Германа качнуло, он едва устоял, казалось, тай­

ные силы вязали ноги. Он пихнул жену в плечо, не­

сильно, но толкнул, Тамара сразу обиженно фукнула —

ах он на нее еще и руку подмял!— и помчалась домой.

— Иди, иди, больно ты мне и нужна!— в запальчи­

вости кричал он на всю деревню.— С ее-то фотографи­

ей, да еще фушкает.

Но тут Герман покачнулся, и в душе больно скрип­

нуло, словно сотворил нынче непростительный грех, ко­

торый зачтется в судный день. Парень кулем опустился

на половицу мостков, привалился к изгороди и стал

вспоминать свою женитьбу. А сошелся он с Тамарой

вовсе неловко, как-то походя, вернувшись с моря в Ва-

зицу и нося в себе неизбывную тоску от одиночества.

Так захотелось вдруг, чтобы кто-то был рядом, так меч­

талось о женской ласке, что на второй день Герман по­

вел Тамару в сельсовет. Но со свадьбы неожиданно

сбежал на берег моря и вернулся в избу лишь под утро,

измятый и больной, долго каялся и винился, пока не

отмякла молодая жена. Потом она утвердительно и на­

стойчиво допрашивала: «Ты ведь любишь меня, правда?

Ты любишь меня?»— «Да-да»,— охотносоглашался

Герман.

Наверное, с месяц он жил в хмельном полусне: толь­

ко где-то под утро просыпался вдруг, словно кто толкал

23

его в плечо, открывал глаза и безразлично и равнодуш­

но рассматривал припухшее немое лицо Тамары. Все

чудилось, что она мертва, и эта мысль поначалу воспри­

нималась с радостью, потом он мучительно вздрагивал,

прислушиваясь к ее дыханию, старался уловить жизнь,

а обнаружив легкое колыхание груди, какое-то бесплот­

ное движение ее, отмякал напряженным телом, успо­

каивался и уходил в больной сон. Утром он навещал

магазин, где Тамара стояла за прилавком в белом ха­

лате, долго отирался возле, словно рассматривал вит­

рину, а улучив минутку, когда магазин пустел, тепло

подмаргивал, и жена готовно доставала из-под прилав­

ка завернутую в бумагу «перцовку».

«Мы не пьем, а только лечимся, правда?» — легко

смеялся он, чувствуя оживление во всем теле. «Только

немного, ладно?» — уговаривала Тамара с неясным

страхом в душе...

«И закоим полез тогда в петлю? Будто в городах

лучше бы не нашлось. Схватил клейменую»,— еще по­

думал Герман, но тут незаметно клюнул носом и

всхрапнул под накатный шум моря...

А Мартын Петенбург долго маялся на кровати

подле жены — все казалось жарко и душно, потом не

выдержал, овчинную шубу кинул посреди повети и еще

с час, наверное, бессонно томился, посасывая пустую ве­

ресковую трубочку. Мысли были бессвязные, они вспы­

хивали в сознании и быстро выгорали, уступая место

другим... «Чего приехал, скажи на милость?— вспоми­

нал неожиданно о Тяпуеве безо всякой на то причи­

ны.— Мати померла, домишко провалился, уж давно

на дрова извели, так и не собрался мать оприютить, в

отцовой рухляди и умерла. А все хвалился в письмах:

«Не обижу тебя, маменька, в шелка-бархаты разодену,

в хоромах жить станешь, для таких, как ты, мы Совет­

скую власть завоевывали». Старуха-то и рада-радешень-

ка, все по деревне ходила, вслух письма читала, какой

у нее сын уважливый да почтительный вырос, чего

только не насулит. А сама до последнего года все в

колхозе робила, столь безотказная была женщина, так

Назад Дальше