Золотое дно (сборник) - Личутин Владимир Владимирович 4 стр.


с двенадцатью рублями пенсии и померла, хорошо не

поживши...

Уж честен был Иван Павлович, этого не отымешь,

да только честность еговая для других боком выходила.

24

Он к себе уж жалости не имел, а по той причине и к

другим жесточился. Так и жил старой обидой своей и

не заметил, как себя над всеми возвел. Таких «ущем­

ленных» как-либо надо просвечивать, на особом рентге­

не проглядывать, и власти им большой не давать. Этим

людям командование поручать страшно, они и себя

сгубят и людей на смерть кинут ни за понюшку табаку.

Смирные-то люди ранку в душе залечить хотят да сты­

дятся ее, они от этой ранки скорбеют да томятся, а эта

порода, наоборот, потихонечку травит, чтобы не затуха­

ла ранка. Кто к себе жалости не имеет, тот и до других

ужасно жестокий. Такие собой только живут да своим

страданьем, а слова порато громкие да. красивые го­

ворят...»

«Осподи, жив ли, не дай о покойнике худо поду­

мать,— вдруг вспомнился майор Миловидов.— Уж кру­

той был человечище, порато крутой. С одним легким,

самому-то жить ничего не осталось, оттого и жалости,

видно, к людям не было. В такую пору трудно жалость

в себе сохранить, при ней остаться. Да, круто повора­

чивал тогда майор Миловидов, имя-отчество никто не

знал, всё — «товарищ майор» да «товарищ майор».

В сорок третьем зимой и случилось. Мартын над ро­

той стоял, и, когда к деревне Малые Ракиты подошли,

из роты осталось тридцать два человека, уставшие от

боев, помороженные, выжатые как тряпки, уж две не­

дели не спавшие толком: немца в котел загоняли. Види­

мо, майору сверху накачку дали, и хотя от полка тоже

одни списки остались, но приказали дорогу у Малых

Ракит перерезать, вечера не дожидаясь. А дорога, как

река меж крутых берегов, и подступиться к ней нельзя:

снежная целина, одного пулемета хватит, чтобы всех

подкосить.

— Товарищ майор, хоть бы сумерек обождать. Всех

повалят, товарищ майор.

'Вскипел, слюна запузырилась, лицом черный, как го­

ловешка: себя не щадил, видно, слышал душой, чго

мало жить оставалось,— как с одним легким на фронт

попал, одному богу известно.

— Молчать!.. Под трибунал захотел? — сразу л а­

донью за кобуру, а самого трясет, как припадочного.

И средь белого дня поползли наперерез дороге к де­

ревне Малые Ракиты, словно раздетые полезли трид-

25

дать три человека. Мартын впереди, снег под телом

скрипит шально, отдается в голове этот стон; конечно,

даже в деревне слышно, как ползут тридцать два безум­

ных солдата и лейтенант под белым пушистым небом, и

сейчас немцы разбегаются вдоль дороги и наводят свои

автоматы. До жути тихо было в деревне, и когда до до­

роги оставалось шагов триста, посыпались мины — как

из мешка. Выход один: только вперед из этого невода,

иначе всех подловят. Вскочил Мартын, закричал, мол,

братцы, вперед, за Родину, кое-кто еще поднялся, кто

жив был, а навстречу прицельный кинжальный огонь, и

в одну минуту все было кончено.

Тридцать два солдата и лейтенант остались в снегу.

Мартын очнулся уже в сумерках, едва шевельнулся =—

перебиты ноги: одна в бедре, другая в голени. Кое-как

замотал их поверх брючин, кровь спеклась и оттого не

текла. Пополз, хватая губами снег и не чувствуя мороз­

ной стылости. Ребят его, таких родных ребятушек, с ко­

торыми прошел столько смертных дорог, уже присыпало

снегом, он считал неровные холмушки и плакал от бес­

силия и жалости к себе. Он полз и скрипел зубами, и

вдруг услыхал рядом стон, и снежный бугорок колых­

нулся. Разворошил его — там лежал сержант Валеев,

татарин, ранен в живот, но еще жив. Мартын закатил

его, как мог, себе на спину и потянулся в свое распо­

ложение — командир роты, но уже без роты, с единст­

венным сержантом Валеевым на спине, который сейчас

умирал от «животной» раны. Долго ли полз, неизвест­

но, но только почувствовал, как полегчало вдруг, это

скатился со спины сержант Валеев, уже застылый, как

булыжник. Тут навстречу выбежали из окопов, увидав,

что кто-то ползет, страшный и обугленный, затащили в

блиндаж. Командир полка жевал тонкими губами и все

смотрел искоса, как оттирают и отпаивают лейтенанта

спиртом. Потом приказал повалить его в телегу—бес­

тарку; насыпали полный передок гранат, и возница,

старый обросший солдат, повез Мартына в медсанбат.

Долго они плутали тогда по степи, рискуя нарваться на

немцев, которые прорывались из котла и одичало броди­

ли стаями, уничтожая все на пути. С трудом возница

выехал на станцию, но Мартына, лежащего без созна­

ния, уже признали мертвым: станция была завалена ра­

неными и тут некогда было особенно заниматься лейте­

26

нантом, застывшим и черным, как головня, и без при­

знаков жизни. Мартына снесли в мертвецкую и положи­

ли на груду трупов. Он очнулся среди ночи, дико ужас­

нулся своему положению и по раздетым застывшим по­

койникам пополз к двери и стал биться кулаками и

ГОЛОВОЙ-

больше года — по госпиталям; одно время

казалось, что все, конец, отхватят обе ноги по самый

пах, но чудом обошлось, истинным редким чудом, и в

конце сорок четвертого — снова на фронт. И все за­

росло, как на собаке затянулось, только к дурной по­

годе ныли ноги, и метался тогда Мартын Петенбург, не

находя покоя. И еще после войны десять лет выходил

на своих двоих, не слыша душою несчастья, и вереско­

вая трубочка не покидала рта. Весь продымеет, прово­

няет махрой, за версту, бывало, несет табачиной, уж не­

известно, среди ночи расставался ли с трубкой. Но

только ноги однажды стали беспричинно холодеть, и в

бане не мог отпарить, нагреть их, старые рубцы поба­

гровели и загноились. И вот привиделся Мартыну

странный сон: показалась ему большая куча окурков,

глянул он на нее да и устрашился. «Господи,— восклик­

нул во сне,— и неуж я один эстолько высадил!» Но чуд­

но только, что всякий окурок, каждую цигарку, где и

когда свертывал и как гасил, каждую пачку махры, ко­

торую затолкал в трубку,—все помнил. Не диво ли?

А чаду над кучей, а дыма... И вдруг явились откуда-то

два человека, взяли Мартына под руки и стали водить

вокруг этой кучи. Тяжело ему, дух сперло, тошно так.

Ну и говорят эти люди Мартыну: «Если еще раз обве­

дем, то и помрешь».

Посмеялся тогда над сном, еще с год после курил,

а на следующий — поехал в город, да за двенадцать ме­

сяцев сделали ему пять операций, едва от смерти спас­

ли. Так и обезножел Петенбург, а курить все одно при­

шлось бросить.

Лежит он сейчас посреди повети на старой овчин­

ной шубе, сосет пустую вересковую трубочку в медной

оправе и думает: «Всем правит чужая воля, и над каж ­

дым человеком человек стоит. Стоит и указует: то не

смей, да там не ошибись... Уж на что я человек малень­

кий, и то порой в мыслях шатнешься, чего только и не

придумаешь, да тут и устрашишься. А если человек у

ПОТОМ

27

соблазнов рядом, да у власти — как устоять гут, как

править собою? Так неужели он сам по себе и нет над

ним чужой воли? Тут и грех рядом, куда как легко во

грех скатиться...»

3

Где-то перед вешним походом семги-залетки поста­

вил Коля База под самой деревней сетки: думал, какая

рыбка дуриком ульнет; но хорошо, если за неделю с де­

сяток камбалешек взял. Снял парень снасть, развесил

сушить на изгородь, подле самой избы, а потом с де­

лами и забыл о ней. Так и вялилась снасть-брошенка, и

еще бы один бог знает, сколько под ветром и дождем

болтаться ей, если бы не один случай. Перед самым

штормом забегали коты, и один угодил в сетку, запутал­

ся там, бился об изгородь и истошно выл. Старухи

спать не могли:

— Экой леший, Коля База подрядился котов имать!

Мать не стерпела более такой пытки, да и сосе­

док стыдно, вышла на улицу, но кот рассвирепел по-

худому, таращил глаза и пушил усы: не подступиться

к нему. Малаша взяла, да ножом и выхватила кусок

сети на метр. Так и убежал кот с тем обрывком.

Хоть и побаивалась поначалу мать, но сын ничего

не сказал, вернувшись с тони, только хмуро покосился.

Потом в бане намылся, стал молодец-молодцом: волос,

светлый, овсяный, осыпался до плеч — тоже мода нынче

такая, от города парни отставать не хотят, совсем не

стригутся ныне, мать с ножницами, и не подступись к

сыновней голове, а мастера на деревне нет, по каждо­

му случаю надо в город попадать, и не раз тут обли­

жешься, пока задумаешь ехать. Да и то сказать — две­

сти километров куда длинней рубля: туда семь целко­

вых, да обратно семь, да на прожитье сколько, так что

на стрижку головы добрую тридцатку клади. Ничего,

пусть до осени походит с гривой до плеч, думала М ала­

ша, любовно озирая сына. Лицом-то весь обгорел, ко­

жа с носа лоскутьями лезет, а зубы-то по всему подбо­

ру железные. Как уходил в армию — свои были, а вер­

нулся с железяками: говорит, крепче кусать, даже ж е­

лезо по железу не тупится. Все врет, поди, смеется над

матерью. Но баской парень, весь в отца, тот, покойни­

28

чек, тверезой-то столь же спокоен был, а такой масте­

ровой: и самовары ладил, и часы чинил, из дерева ре­

зал всякое, из меди лил, глину брал за кладбищем»

формы наделает, со зверобойки, бывало, мешки гильз

привезет, ии одной не оставит. Лил звездочки для ле­

бедок, оказались лучше заводских, дак премию триста

рублей послали. Колесо изобрел землю мерять: как по­

вернется — так шесть метров. А у сына того прилежанья

нет, только к вину забота, да как бы скорее в лес с

ружьем убежать; еще стрельнет себя как ли нечаянно,

много ли надо жизни себя лишить...

Сын встал, головою под притолоку, и мать подня­

лась подле сыроежкой лесной, скособочилась, одно пле­

чо выше другого, ласкала сына светлыми полуслепыми

глазами, вздыхала, чуя сердцем беду. «Ты надолго-то

не пропадай. Опять на всю ночь». А Коля База лишь

ежился, когда мать обирала с него несуществующие со­

ринки. Любовно оглаживала Малаша единственного сы­

на, и тосковало ее горестное сердце: так уж хотелось

старой, чтобы в доме порядок был, чтобы сын работу

хорошо исполнял да молодую жену в дом привел — не

какую-то бабу с двумя сколотными — и чтобы внуков

еще лонянчить-погулькать.

— Ты с Зинкой-то насовсем, иль как?— спросила

вдруг робко и, не ожидая от себя подобных слов, до­

бавила для того, наверное, чтобы приноровиться к

сыну, ловчее и надежнее умоститься в его душе:—

Если насовсем, дак веди. Доколе кобелем шастать, лю­

дей смешить.

— Не знаю, ничего не зпаю. Не приставай...

Казалось, сам бог создал Зинку для семьи и уюга,

по она оставалась одинокой. Маленькая, с матово глад­

ким и упругим лицом, с вечно удивленными черничина­

ми глаз, она, наверное, так же удивленно и словно бы

незаметно для себя принесла на свет сначала Юрку, а

потом и Тольку, однако ни первого отца своего ребен­

ка, ни второго не сумела привязать к себе. Но словно

и горя никакого не случилось с нею, точно поджидала

Зинка что-то, ведомое только ей, потому как на при­

пухших губах всегда блуждала неопределенная улыбка,

а в глазах жила невысказанная просьба. Зинка ходила

29

по комнате неслышно, порой скрывалась за цветастой

занавеской, и легкий ситец колыхался под ее локотка­

ми, словно бы там обнимался кто.

Коля База лежал на диване, протянув костистые но­

ги на задний валик, и ему было хорошо. Он прислуши­

вался, как шелестит платьем Зинка, мягко ступая ма­

ленькими узкими ногами, как возится на полу ее сын

Толька, и ему захотелось до слезы в глазах, чтобы так

оставалось всегда. А для того, чтобы счастье продолжи­

лось, нужно было сказать: «Зина, давай поженимся».

Но одно дело было просто кавалериться, постукивая

ночью костяшками пальцев в темное окно, потом, зами­

рая, нетерпеливо переступать ногами и вглядываться

в белый призрак лица, проступивший на стекле, и, еще

не достигнув крыльца, уже представлять бог знает что,

с бешено рвущимся вон сердцем слушать, как хлопает­

ся деревянный вертлюг и чмокают по половицам босые

ноги, а после в прохладном сумраке сеней тихо, чтобы

не потревожить детей, обнимать Зинку, пропавшую где-

то под мышкой, и слушать жадной ладонью горячее,

сонное ее плечо, как поначалу робеет оно и смущает*

ся, а потом, привыкнув словно, все послушнее подает­

ся навстречу, и на тыльную сторону Колькиной ладони

опадает горячо вспыхнувшая щека. Во всем этом было

что-то греховное и запретное, отчего кровь вскипает и

бросается в виски особым образом, когда становятся

лишними всякий смысл и порядок, ибо остается только

страсть, переполнившая сердце, а телом владеет истома,

сладко потянувшая каждую жилку. Эти похождения

можно вспомнить наедине, и они ярко расцветут в па­

мяти самой интимной подробностью; их можно сберечь

в сердце, чтобы при случае сравнить Зинку с другой

женщиной; ими можно похвастать в пьяном кругу дру­

зей и почувствовать себя мужчиной.

А с женой уже все станет по-другому, жена всегда

одна, всегда рядом, стареющая на твоих глазах и бы­

стрее тебя, потому что для себя ты надолго еще красив

и молод; жену не бросишь так просто, когда наскучит,

и если случится, что разминутся ваши дороги, то неожи­

данно почувствуешь, как приросла она к тебе, ибо

сердце ее склеилось с твоим, ее душа переселилась в

твою, чтобы полонить и подчинить, а руки ее, которых

ты никогда не замечал, вдруг окажутся частью твоего

30

тела. И почудится тогда, что надо поделить не только

устоявшийся быт, но и ту кровь, которая течет в вас,

ибо она стала общей кровью, а иначе жизни дальнейшей

не будет — не будет тогда никакой жизни.

Может, и не думал обо всем этом Коля База, всего

вернее, что не думал, но словно бы кто держал парня

за язык, и уж который день не мог сказать он этих трех

слов: «Зина, давай поженимся» — хотя уже точно ре­

шил, что Зинку берет за себя вместе с двумя довесками.

Коля скосил глаза вниз, увидал льняную Толькину го­

лову и протянул серьезно:

— Ну, Толька, ты и поседел. Тебе на пенсию пора,

парень, давно пора.

— Это ты старик, ва-ва!— возмущенно выкрикнул

Толька, и глаза у него налились быстрой слезой.

— Не надо так, Толюшка,— пробовала усовестить

Назад Дальше