Таной тем временем высвободил из-под шапки и распустил по плечам длинные космы седых волос и, шепча заклинания, принялся намазывать щеки золой. Глаза его блестели. Откинув с лица тесьму, он вытащил из-за пазухи кожаный кисет. Достал из него щепоть какого-то бурого вещества и бросил в огонь. Из очага повалил в небо густой сладковатый дым.
Шаман опустился на колени и вновь взял в руки бубен. Закрыв глаза, он ударил в него колотушкой. И, стиснув зубы, повел вдруг звук, забирая все выше и выше, завершив его всхлипом и речитативом непонятных заклинаний. Он повторил это несколько раз, причем с каждым разом все убыстряя и убыстряя темп. Рот его исказился, в уголках губ показалась пена. Бубен в его руках то грозно рокотал, то стонал и плакал, как женщина. А шаман вскочил на ноги и, опустив бубен почти до земли, закричал внезапно чайкой, потом филином. Прислушался, подпрыгнул на месте, отметив прыжок быстрым дробным стукотком колотушки по ободу бубна. Затем приставил ладонь к уху, прислушался снова и вдруг завизжал росомахой, затрубил сохатым... И до того искусно подражал животным, что Алексей невольно поежился и оглянулся на темный лес, который совсем близко подступал к юрте. Нервное возбуждение завладело им до такой степени, что он едва сдерживался, чтобы не вскочить на ноги. Но Ермак держал его за руку, и в некоторые моменты даже излишне крепко. А шаман уже нежно курлыкал журавлем, а то вдруг заплакал одиноким лебедем...
– Закрой глаза! – приказал ему Ермашка, но Алексей и сам почувствовал, как налились свинцовой тяжестью веки, а его самого словно подняло на гребень волны и понесло, раскачивая, за горизонт, где вспыхнул и погас зеленый солнечный луч – предвестник удачи. Он вскинул голову, пытаясь избавиться от наваждения, и вдруг услышал далекий переливчатый звон, который, казалось, лился с небес. Звон приближался, и наконец он понял, что это такое. С горы прямо на него мчалась лихая тройка. Огромные кони, сквозь них почему-то просвечивали звезды, неслись, не разбирая дороги. Пристяжные, изогнув шеи дугой, дико косили глазами и храпели, коренник яростно грыз удила, и пена летела с его губ на землю. Гривы и хвосты их развевались и сливались с густым туманом, повисшим над степным ковылем и полынью. Копыта не касались земли. И лишь глаза горели в темноте да сбруя блестела червонным золотом в слабом свете увядающей луны.
– Хай! Хай! Харахай! – послышалось вдруг ему, а следом раздался звук, словно кто-то оглушительно щелкнул кнутом. И тут же он увидел женщину, которая, стоя во весь рост, управляла тройкой. Длинный шлейф ее платья казался продолжением Млечного Пути, таким он был длинным и столько мерцающих звезд уместилось на нем. Женщина раскрутила кнут над головой и вновь прокричала свое: «Хай! Хай! Харахай!» А может, женщина и тройка просто привиделись ему?
Но нет, кони продолжали мчаться на него, только он почему-то совсем не ощущал страха. Лишь выставил перед собой локоть, словно собираясь прикрыться им от копыт бешено летящей тройки. Но она, подчиняясь новому удару кнута, вдруг резко завернула в сторону. Лошади взметнулись на дыбы, копыта пронеслись над его головой, а тройка как на крыльях вознеслась вверх и описала полукруг в небе как раз под звездой Читиген. И тогда лишь он разобрал, что наездница совсем еще юная девочка с множеством косичек на висках. «Харахай!» – озорно прокричала она и опять взмахнула кнутом. Предплечье обожгло болью. Он схватился за руку. И... очнулся.
Ермашка что-то торопливо сунул ему в ладонь и прошептал.
– Брось в огонь, Алексей Дмитрич!
Он разжал руку и увидел в ней черную челому.
– Бросьте в костер, – приказал ему уже Егор. – Иначе от беды не открутитесь.
И Алексей послушно бросил челому в очаг. Руку саднило, он отвернул рукав рубахи и увидел красную полосу, перечеркнувшую предплечье. Она вспухла и горела, как при ожоге... Он с недоумением посмотрел на охотника.
– Она что ж, вправду меня ударила?
– Кого ты увидел? – быстро спросил Ермак. – Говори, а я переведу шаману. Он скажет, что нужно делать.
– Видел тройку лошадей. Чуть не затоптали меня. А управляла ими женщина, вернее, девочка. Вот здесь, – показал он на виски, – много косичек. Она меня огрела кнутом. Вон даже след остался, – мрачно произнес Алексей, более всего опасаясь, что его сейчас просто-напросто поднимут на смех. Но не подняли, а даже выслушали очень внимательно, при полнейшей тишине в юрте.
Ермак быстро переводил за ним, а шаман важно кивал головой при каждом слове, расчесывая редкую свою бороденку костлявыми пальцами с длинными, похожими на птичьи когти ногтями. Наконец он в последний раз мотнул головой и что-то спросил у Ермака. Тот повернулся к Алексею:
– Она тебе что-то сказала?
– Девочка, что ли? – переспросил он и пожал плечами. – Ничего не сказала, только выкрикнула несколько раз: «Хай! Хай! Харахай!» Так, кажется?
Шаман радостно закивал головой и что-то быстро проговорил, вытянув руку в сторону Алексея. Мужчины возбужденно загалдели и заулыбались, а Ермак вдруг обнял Алексея за плечи и с торжеством в голосе произнес:
– Таной сказал, что желтоволосый батыр остановится на самом краю тюндюка.[36] Эрлик-хан не сумеет забрать тебя в нижний мир. А поможет тебе спастись абахай, красавица, у которой сорок девичьих косичек...
– Ну да ладно, – благодушно улыбнулся урядник, – хватит ужо Алексея Дмитрича сказками своими стращать. – И хитро прищурился. – Я так понимаю, Ермашка, нам от этого тюндюка надо подальше держаться. А не сказал твой шаман, где он находится, чтоб ненароком не поскользнуться и к Эрлику вашему хромому в пасть не угодить?
Ермак развел руками.
– Кто его знает? Может, под той горой, – кивнул он на выход из юрты, – а может, и под очагом...
– Да ну его к дьяволу! – махнул рукой урядник и повернулся к Алексею: – А давай-ка, покажь, Алексей Дмитрич, еще раз, где эта девка жиганула?
Алексей закатал рукав рубахи. Мужчины окружили его, сочувственно цокая языками. А Егор снял фуражку и, почесав затылок поверх охватившей его голову повязки, озадаченно произнес:
– И вправду кнутом прошлась. Не увидел бы – ни за что не поверил!
Глава 29
Они поднялись чуть свет. Егор кряхтел и жаловался на муть в глазах, сетовал, что все-таки перебрал араки, но тем не менее на коня своего взгромоздился первым и всячески поторапливал своих спутников. Поспать пришлось не более двух часов, поэтому последствия чересчур веселого тоя сказывались даже тогда, когда они миновали перевал, а на востоке проклюнулась узкая полоска зари.
Нежное кружево инея покрывало траву, изо рта всадников вылетали облачка пара. Было зябко и оттого неуютно, но зато головы быстро прояснились и отступило желание закрыть глаза и подремать под мерный конский шаг.
Егор то и дело поторапливал своих спутников. До назначенной встречи на пароме оставалось чуть больше часа, и он не хотел опаздывать.
Они вброд миновали бурную, но мелкую реку и стали карабкаться в гору по едва заметной каменистой тропе. Иногда приходилось спешиваться и вести лошадей в поводу, обходя поваленные деревья и огромные глыбы, скатившиеся с откосов. На этот раз с ними были еще две крупные лайки – лучшие «звериные» собаки, как с гордостью сообщил об этом Ермашка.
На пути им попадались следы маралов, места их кормежек и множество лежек. Собаки нервничали, и не без основания. Чтобы они не шастали по тайге без дела, как выразился охотник, он держал их на поводках, которые приторочил к луке седла. И лайки то натягивали поводки, глотая воздух влажными носами, а то вдруг застывали на месте и прислушивались к звукам, доносившимся из леса.
Алексей наблюдал за псами и терялся в догадках: что такое замечательное углядели они вдруг в темных кущах? Сам же он, сколько ни присматривался, сколько ни прислушивался, так и не увидел ни единого живого существа, а услышал разве что дятла, сыгравшего клювом «зорю» на стволе разбитого молнией дерева.
Ермашка вдруг остановил Ханат и причмокнул языком. Охваченные азартом собаки прыгнули вперед, натянув струной поводки, и остановились, оглядываясь на хозяина: чего он медлит? Почему не отпускает?
Алексей подъехал к охотнику, и тот, мотнув головой, прошептал:
– Смотри!
На краю редколесья, саженях в ста от них стоял вполоборота встревоженный марал. Подняв голову, увенчанную тяжелой короной рогов, он прислушивался, всматривался, старался понять, кто пересек его тропу...
– Совсем плохо видит, – произнес сокрушенно Ермашка. Сорвав с ветки сухую нить черного лишайника, подержал ее на весу и, заметив, что она отклонилась в сторону от зверя, объяснил: – Однако и не чует совсем. Ветер в нашу сторону дует.
Марал переступил ногами, затем сделал несколько прыжков, мелькнув светло-желтым фартучком, и вновь остановился, настороженно уставившись на всадников. Но тут под ногой одной из лошадей хрустнул сучок, и этого хватило, чтобы через мгновение олень уже мчался по склону горы.
– Поехали, поехали! – заторопил их снова Егор. – Упустим время, уйдут опять от нас эти турки... – Он не договорил. Из леса внезапно выехал всадник. Заметив их, поднял вверх ружье и выстрелил, а потом закричал что-то, видимо, просил остановиться.
– Ну, ешкин кот! – Егор, явно огорченный очередной задержкой, сплюнул на землю и развернул лошадь по направлению к незнакомцу. Приставив ладонь к глазам, он некоторое время пристально всматривался в подъезжающего человека. Затем с недоумением оглянулся на Ермашку.
– Глянь, кажись, твой племянник Каркей скачет? С чего это он?
Ермак с самым невозмутимым видом поджидал, когда тот приблизится. Каркей, несомненно, скакал взапуски, потому что лицо его раскраснелось, а бока коня лоснились от пота. Не доезжая до них нескольких шагов, он что-то возбужденно выкрикнул. Алексей заметил, как напряглись вдруг лица у Егора и Ермашки и как они встревоженно переглянулись.
Парень подъехал ближе и принялся что-то быстро рассказывать, отчаянно жестикулируя и показывая рукой в сторону выглянувшего из-за гор солнца. Алексей не понимал ни слова, кроме одного. Каркей дюжину раз, наверно, повторил слово «аба» – медведь, причем с разной интонацией, большей частью взволнованной и даже испуганной.
Егор и Ермак слушали его не перебивая, лишь изредка переглядывались, и по их взглядам, тревожным и озабоченным, Алексей понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее, иначе не помчался бы Каркей сломя голову за ними вдогонку.
Через минуту все прояснилось. Каркей на самом деле привез дурную весть: через час после их отъезда в аал прискакал перепуганный насмерть табунщик и сообщил, что накануне, недалеко от летника, медведь задрал двух мужчин и тяжело ранил женщину, которая едва доползла до избушки табунщиков.
Что это были за мужики и женщина, откуда они взялись в соседнем с летником кедровнике, табунщики не знали и в тайге их видели впервые. Не сообщил табунщик и подробностей трагедии, лишь трясся, по словам Каркея, от страха и показывал всем, как прикладывал к черепу женщины сорванный медвежьей лапой лоскут кожи вместе с волосами.
«О боже, – подумал про себя Алексей, – медведь же ее скальпировал!»
Егор удрученно покачал головой:
– Ох, чует мое сердце, Алексей Дмитрич, отпадает сегодня облава. Не иначе как это наши орлы под мишкину руку залетели. Только чего они не поделили в это время, не скажешь, Ермашка, а? – обратился он уже к охотнику. – Топтыгин сейчас жирует, к спячке готовится... С какой стати ему на людей бросаться, если корму в тайге с лихвой хватает?
Урядник, конечно, понимал, что никто не в состоянии ответить сейчас на этот вопрос, пока они не побывают на месте происшествия и не восстановят картину случившегося. Требовалось немедленно попасть на летник, но прежде предупредить людей, которые, несомненно, будут ждать их на переправе через реку.
– Каркея отправим к парому с запиской, чтобы двигались к летнику самостоятельно. Он же послужит отряду и проводником, – распорядился Алексей, удивляясь своей решительности.
Егор согласно кивнул головой:
– Дело говорите, Алексей Дмитрич! Пишите пока записку, а мы с Ермаком парнишке объясним, что от него требуется, а то ведь он ни бельмеса по-русски не понимает...
Через четверть часа они разъехались. Каркей с запиской в направлении Тесинска, в десяти верстах от которого должен был собраться на переправе конный отряд полицейских и «нукеров» Михаила Кретова, а урядник, Алексей и Ермашка – в обратную сторону – туда, где вырастал из-за тайги причудливо изрезанный горный хребет, на вершины которого уже лег первый снег...
До летника они добрались только через три часа и, к своему удивлению, обнаружили там несколько охотников из Ермашкиного аала во главе с самим сеоком. Здесь же был и шаман Таной, но сегодня он исполнил роль лекаря. Перевязав пострадавшую, он напоил ее отваром каких-то трав, после чего она мигом заснула. Перед этим же, по словам табунщиков, всю ночь кричала и корчилась от боли на полу избушки, а они боялись к ней подходить, потому что думали, что аба рассердится на них, если они помогут его обидчице.
А медведь, несомненно, ходил всю ночь вокруг избушки. Лошади в загоне испуганно ржали, сбивались в кучу, а то вдруг принимались метаться из стороны в сторону. Табунщики жгли костры, стучали в медные тазы и ведра, стреляли в воздух. Но медведь не уходил, ворочался в буреломе и то и дело грозно и недовольно порыкивал.
Женщина продолжала стонать и метаться до самого утра, но речь ее стала совсем бессвязной, и она постоянно просила пить. Табунщики испугались, что она скоро умрет, и, лишь рассвело, отправили посланца со страшным известием в аал.
Женское лицо в потеках засохшей крови было искажено страданием, но Егору хватило одного взгляда, чтобы удрученно крякнуть и выругаться. Это на самом деле была Таиска – разбитная казачья вдова, веселая и заводная, истосковавшаяся по мужской ласке и потому так безоглядно променявшая покой и достаток прежней жизни на запретную сладость Захаркиной любви.
Первыми ее обнаружили собаки, которые подняли несусветный лай. Таиска не доползла совсем немного до летника и потеряла сознание, уткнувшись лицом в траву. Обрывок юбки, которым она кое-как обмотала голову, насквозь пропитался кровью. И когда табунщики, привлеченные лаем собак, наткнулись на нее, то приняли ее поначалу за мертвую, потому что все лицо ее и руки облепили муравьи.
Но в избушке она пришла в себя, пыталась даже что-то рассказать, но табунщики почти ничего не понимали по-русски, хотя догадались, что это медведь ранил ее и убил двух мужчин...
Кровавый след вывел их к старому зимовью с провалившейся крышей. Чуть в стороне виднелся развороченный балаган. Вся трава перед ним была залита кровью, валялись какие-то тряпки и сапог с оторванным каблуком и располосованной, словно ножом, голяшкой. Дверь в избушку висела на одной петле, и внутри ее и снаружи будто Мамай прошел со своей ордой. Оконная рама вырвана, смята и отброшена на тропу. Жестяное ведро со следами медвежьих зубов почему-то болталось на ветке рядом с рыболовной сетью, изодранной в клочья...
Собаки рвались с поводков, и Егор велел Ермаку привязать их покрепче, пока они с Алексеем не осмотрят место происшествия. А осматривали они его долго и тщательно, так что Ермак за это время успел выкурить три или четыре трубки.
Затем Егор подозвал охотника, и уже втроем они опять обошли поляну, заглянули в балаган, затем отправились по следу волока, который хорошо просматривался в траве. Мазки и лужи засохшей крови на траве однозначно подтверждали их подозрение, что он оставлен медведем, который утащил добычу, чтобы припрятать ее в укромном месте до той поры, пока она не начнет разлагаться.
Собак они продолжали удерживать на своре. Те волновались, но все ж не так сильно, как если бы медведь бродил поблизости. Охотники во главе с сеоком шли следом за ними и тоже были настороже: вертели, озираясь, головами и держали ружья на изготовку.