Без Янси Барнета я никогда не справился бы с графиком. Теперь же я организовывал «сцены» в апартаментах, он занимался нарядами для мальчиков и сопровождающих, и мы вместе старались не допустить сверхчеловеческой нагрузки на жеребцов.
Янс не терпел грубости и при малейшем намеке на грязную шутку тихонько уходил из комнаты. Не считая этой безобидной аллергии, он был идеальным помощником, обязательным и энергичным.
Однажды днем, когда мы потели над графиком, вошла Марта.
— У нас проблема, — сообщила она. — Мне позвонила особа по имени Луэлла и заказала «сцену». Я обещала перезвонить. Проверила рекомендации, и дама, которая ее прислала, сказала, что все в порядке. А потом вдруг добавила: «Между прочим, Луэлла — черная». Как вам это нравится?
Мы с Янсом переглянулись.
— У вас были когда-нибудь черные клиентки? — вежливо поинтересовался Янс.
— Одна африканская леди, — вспомнил я. — Туристка. В нее еще влюбился черный жеребец.
— Но Луэлла-то здешняя, — сказала Марта. — Вопрос в том, надо ли нам обслуживать черных? Не отпугнет ли это белых?
— По-моему, у нас нет выбора, — сказал Янс в своей обычной задумчивой манере. — Если мы откажем, она может предъявить «Театральной академии Питера» обвинение в расовой дискриминации.
— Пожалуй, вы правы, — согласилась Марта. — Найдется жеребец, который пожелает ее обслужить?
— Я сам ее обслужу, — сказали мы с Янсом в один голос, и Марта расхохоталась.
— Хотите попробовать? Ладно. Назначаю встречу.
— Как насчет пивка? — предложил Янс, когда она ушла.
— Прекрасная идея.
Он пошел на кухню и вернулся с двумя запотевшими бутылками «Колбэк» и пльзенскими кружками. Мы водрузили ноги на стол.
— Не понимаю, — сказал я. — Почему черной женщине хочется в кошатник к белым мужчинам?
— Может, она феминистка, — предположил Янс. — Это не редкость среди черных женщин.
— Понятно, профессор, тогда объясните, почему феминистке хочется в кошатник к белым мужчинам?
— А почему женщинам хочется стать полисменами, летчиками-испытателями или водолазами? Чтоб доказать миру, что чисто мужских профессий, неподвластных женщине, не бывает.
— Янс, продолжайте, — попросил я.
— Принцип тот же самый, — продолжал он. — Оплаченная «сцена» с незнакомым мужчиной — символ подлинного равенства. На протяжении многих веков мужчины покупают женское тело. Настал черед женщин. Наше предприятие, Питер, предоставляет раскрепощенной женщине возможность добиться неслыханного равенства. Я думаю, многие наши клиентки — феминистки, независимо от того, сознают они это или нет. Наши «сцены» удовлетворяют их стремление к независимости, их женскую гордость.
Я засмеялся:
— Послушать вас, получается, что мы стоим на службе обществу.
Он серьезно смотрел на меня.
— Вы недалеки от истины. На самом деле, мы продолжаем сексуальную революцию.
— И Луэлла, по-вашему, рвется к нам, потому что она феминистка?
Но прежде чем он успел ответить, вернулась Марта.
— Отбой, волонтеры, — усмехнулась она. — Луэлла просит черного жеребца.
Мы с Янсом осушили свои кружки одним глотком.
— Я выпишу наряд Кингу Хейесу, — сказал я. — Он самый лучший. И попрошу выяснить, что ее сюда привело. Марта, Янс считает наших клиенток феминистками. Что скажешь?
— Кому какое дело? — пожала она плечами. — Пока они несут деньги.
— Вот вам, — сказал мне Янс. — В конечном счете всех уравнивает одно — доллар.
Глава 91
Когда Марта уехала устраивать сына в летний лагерь, мне позвонил Оскар Готвольд. Михаэль Гелеско просит нас прийти на встречу, на этот раз в «Роман энтерпрайзис», в Эмпайр-Стейт-Билдинг. Я вспомнил, что рассказывал мне год назад Сол Хоффхаймер.
— «Роман энтерпрайзис» — истинный владелец «Баркаролы»? — спросил я Оскара.
— Возможно, — уклончиво ответил он. — Президент, Октавий Цезарь, — влиятельнейший человек. Именно он говорит «да» или «нет». Он хочет лично встретиться с вами обоими.
Я объяснил, что Марта в отъезде, и спросил, нельзя ли отложить знакомство до ее возвращения.
— Наверно, можно, — сказал Готвольд, — но, по моему мнению, неразумно. Отсрочки плохо сказываются на деловых отношениях. Почему бы вам самому не встретиться с ними?
— А вы с Игги придете?
— Нет. Октавий Цезарь особо подчеркнул, что желает говорить только с главными действующими лицами.
— Хорошо, — сказал я. — Я с ним поговорю.
— Не берите на себя никаких обязательств, — предупредил Оскар. — Не рассуждайте о деньгах. У них есть все цифры. Будут требовать деталей, отсылайте их к Игги или ко мне. Они просто хотят познакомиться с вами.
К моему удивлению, приемная «Роман энтерпрайзис», без единого стула, оказалась не больше кабины телефона-автомата. Чопорная секретарша, явно нуждающаяся в медицинской помощи, отодвинула стекло и холодно сказала:
— Слушаю вас?
Когда я сообщил свое имя, она нажала клавишу телефона, тихо произнесла несколько слов. Потом повернулась ко мне и указала:
— Сюда. Потом по коридору до дубовой двери в самом конце.
— Благодарю, — сказал я и добавил: — Какая очаровательная камея. Антикварная вещь?
— Восемнадцатый век, Италия, — оттаяла она. — Это не слоновая кость, а перламутр.
— Прелестно, — заверил я ее, одаривая теплой улыбкой.
Как легко заводить друзей!
Должно быть, она нажала кнопку, ибо электронный замок на внутренней двери зажужжал, и я вошел. По лязгу двери за спиной я понял, что она стальная.
Длиннющий узкий коридор застлан ковром. Просматривается с помощью установленной под потолком телекамеры. Единственная дверь в конце — мощная дубовая панель, обитая полосами кованого железа.
Я дважды стукнул, больно ушибив пальцы, и повернул фигурную ручку. Мне показалось, что я открываю дверь банковского сейфа. Но я шагнул в библиотеку джентльмена викторианской эпохи.[20]
Черепичный пол. Мягчайший восточный ковер. Ореховые книжные полки. Плотные бархатные занавеси. Потемневшие, писанные маслом картины в золоченых рамах. Хрусталь и серебро на мраморной полке буфета. Изразцовый камин с деревянной обшивкой. А все видимые взору книги одеты в кожаные переплеты.
Михаэль Гелеско и Антони Каннис сидели бок о бок на кушетке. Когда я вошел, они кивнули, но не сделали ни малейшей попытки встать. Из-за стола, с вращающегося кресла с высокой спинкой поднялся пожилой джентльмен, протягивая мне параличную лапку.
— Мистер Цезарь? — сказал я, нежно пожимая эту мягкую белую руку. — Рад видеть вас, сэр.
— Мистер Скуро, — с холодной улыбкой произнес он, — спасибо, что выкроили время в своем деловом расписании, чтобы… С мистером Гелеско и мистером Каннисом вы уже встречались. Пожалуйста, сядьте здесь. Надеюсь, вам будет…
Я обождал, пока он опустится в свое вертящееся кресло. На это ушло время.
— Должен извиниться за своего отсутствующего партнера, мистер Цезарь, — сказал я. — Марте Тумбли пришлось срочно уехать по семейным делам.
Он сделал широкий жест.
— Понимаю, мистер Скуро. Семья всегда должна стоять… Всегда. Теперь позвольте немного рассказать о «Роман энтерпрайзис». Хотя я президент… Наша организация объединяет нескольких джентльменов, стремящихся разнообразить свои интересы… В нашем распоряжении солидный рисковый капитал, и мы постоянно ищем… Я сразу должен заявить, что мы — только инвесторы, а реальное управление нашими разнообразными предприятиями оставляем… Бутик «Баркарола» — один из примеров… Мы взяли за правило никогда не вмешиваться в повседневную… Вы следите за мной, молодой человек?
Я не только следил, но даже заканчивал в уме недоговоренные фразы. Возможно, именно на это он и рассчитывал.
— Так вот, — сказал он, тихонько покачиваясь в кресле взад и вперед. — Я ознакомился с предложениями, представленными вами мистеру Гелеско и мистеру Каннису, и нашел их…
Пока он неспешно вещал своим тонким надтреснутым голосом, я внимательно разглядывал его. На вид семьдесят с лишним или восемьдесят с небольшим. Тонкие прядки абсолютно белых волос прилипли к большой черепной коробке. Лицо красноватое, мясистые щеки и нос картошкой покрыты сетью капилляров.
Прицепить ему бороду, напялить красный халат, и в следующее Рождество блистал бы у «Мейси», выкрикивая «хо-хо-хо!».
Однако на нем был шевиотовый костюм цвета ржавчины, плотно облегающий, застегнутый на четыре пуговицы. Когда-то я надевал такой для возобновленного спектакля «Как важно быть серьезным».[21] Белая рубашка с жестко накрахмаленным воротничком, под которым повязан широкий пурпурный жаккардовый галстук.
Он был таким чистеньким, прямо-таки сияющим старичком. Держался чрезвычайно прямо. В театре бы мы сказали, что у него «есть вид». Рядом с Октавием Цезарем Гелеско и Каннис показались мне мелкими уголовниками.
— …Как правило, лучше всего, — говорил он, — прежде чем решение будет… Мне хотелось лично встретиться с теми, с кем… Пожалуйста, простите, если я задам вопросы, которые покажутся вам нелогичными или неуместными, но… Скажите, юноша, чего вы хотите от жизни?
Вопрос прозвучал так неожиданно, что застал меня врасплох. И ответил я машинально, не подумав:
— Хочу денег.
Он серьезно посмотрел на меня.
— Какой честный… Как я понял, прежде вы служили в театре…
Я не знал, откуда он получил информацию, но дал короткий отчет о своей сценической карьере.
— Понятно, — сказал Октавий Цезарь. — Полагаю, ваше образование и опыт оказались полезными для нынешней…
— Да, сэр, — живо ответил я. — В нашем бизнесе присутствует элемент театральности. В определенном смысле, мы торгуем иллюзиями.
— Торгуем иллюзиями, — повторил он, слегка причмокнув, и обратился к Гелеско и Каннису: — Слышите, джентльмены? Торгуем иллюзиями. Хорошо сказано, а?
Оба энергично закивали. Он вновь повернулся ко мне.
— Но я надеюсь, мистер Скуро, вы не питаете иллюзий по поводу работы, которая потребуется для претворения вашей идеи…
— Нет, сэр, — ответил я, — нет. Мы с мисс Тумбли не боимся работы. Если нам выпадет удача, мы сможем…
Он махнул белой рукой, прерывая меня.
— Пожалуйста, юноша, не говорите мне об удаче. Удача — оправдание неудачников. При достаточно сильных амбициях не требуется никакой… Итак, мистер Скуро, благодарю за визит и терпение к любопытствующему старику. Вас известят о нашем решении… В любом случае…
Он с трудом поднялся, и я снова потянулся через стол пожать его слабую руку. Я уже был у двери, когда он окликнул:
— Юноша!
Я обернулся.
— Один вопрос. Как вы предлагаете называть это…
Я секунду поколебался, потом ответил:
— «Питер-Плейс».
— Неплохо, — сказал он.
Глава 92
Я должен был встретиться с Дженни Толливер в забегаловке под названием «Стыд и срам» на Амстердам, рядом с Восемьдесят четвертой улицей. Притащился на час с лишним раньше и коротал время, бродя по окрестностям.
Просто не верилось, что Вест-Сайд так изменился за короткое время. Со своими антикварными лавками, художественными галереями, бутиками и магазинами деликатесов. Он становился похожим на Гринвич-Виллидж. Люди на улице стали моложе, а цены взлетели до небес.
Я вспомнил окошечко кондитерской, где покупал «Вэрайети», семейную пивнушку, где пил мексиканское пиво, старьевщика-итальянца, продававшего поношенные ботинки, цыганок, предсказывавших судьбу и облегчавших карманы легковерных граждан. Все это исчезло. Прогресс. Черт бы его побрал…
Я занял самый дальний столик в «Стыде и сраме» и заказал водку в ожидании Дженни. Заведение было оформлено в грубом кустарном стиле. Официантки в грубых хлопчатобумажных платьях и, я мог бы поклясться, в том, что пьют морковный сок.
Я увидел, как Дженни входит в дверь, и у меня захватило дух. Какая совершенная женщина: не идет, а плывет по воздуху. Нахлынули воспоминания, и я чуть не расплакался.
Платье широкое, струящееся. Волосы распущены, подбородок вздернут. Она отыскала меня глазами и стала пробираться между столиками. Я поднялся. Мне хотелось схватить ее, но мы просто пожали друг другу руки.
— Питер, — сказала она, критически оглядывая меня, — ты набираешь вес.
— Я набираю, а ты теряешь! Чудесно выглядишь, Дженни.
— Спасибо, — искренне ответила она.
Она попросила белого вина, а я — еще водки. Мы заказали чизбургеры, хрустящую картошку и салат, избавившись за этим занятием от некоторой скованности. А потом оказались одни. Вместе.
— Расскажи о своей новой студии, — попросил я. — Звучит потрясающе.
Она рассказала, над чем хочет работать и как надеется со временем начать торговлю собственными сверхмодными тканями. Может, займется постельным бельем. Или драпировками. Или еще чем-нибудь.
Она говорила, а я смотрел на нее через стол. Я все помнил: пышные волосы над овалом лица. Спокойные, ясные черты, серьезное выражение глаз. Все соразмерно, все строго.
— Ты согласен? — спросила она.
— Что? А! Абсолютно.
Она засмеялась.
— Да ты не слушаешь, Питер!
— Не слушаю, — смутился я. — Просто любуюсь.
Она опустила глаза, катая хлебные шарики.
— Артур шлет привет.
— Ты сказала, что встречаешься со мной?
— Да.
— И что?
Посмотрев мне прямо в глаза, она сказала:
— Артур такой славный.
— Да, славный.
Слава Богу, принесли еду, нашлось занятие на несколько минут.
— А как твой бизнес, Питер? — спросила она, хрустя картошкой.
— О, не стоит об этом говорить.
— Давай поговорим! Дела идут хорошо?
— Очень хорошо.
— Просто не могу поверить, — покачала она головой.
Меня охватила ярость Яго, взбешенного наивностью Отелло.
— Чему ты не можешь поверить? — огрызнулся я. — Что женщины охотно платят за удовольствие? Что тут такого? Почему они хотят стать полицейскими или летчиками-испытателями? Чтоб утвердить в мире свое равноправие.
— Что тут общего с оплатой мужских услуг в постели?
— Принцип тот же самый. Оплаченные услуги незнакомого мужчины — символ подлинного равенства. На протяжении многих веков мужчины покупают женское тело. Настал черед женщин. Они получили возможность добиться неслыханного равенства. Они удовлетворяют свое стремление к независимости, свою женскую гордость.
Дженни поперхнулась куском чизбургера.
— Это продолжение сексуальной революции, — серьезно заявил я. — Служение обществу.
Она покончила с едой, вытерла губы бумажной салфеткой. Потом посмотрела на меня.
— Питер, — спокойно проговорила она. — Я, честно, не знаю, кто ты есть на самом деле, и сам ты, по-моему, тоже не знаешь. Ты всегда играешь какую-то роль.
— Шекспир сказал лучше, — заметил я нарочито легкомысленно. — «Весь мир — театр».
— Это другое, — сказала она. — Актер играет одну и ту же роль неделю, месяц, год. Потом она переходит к другому актеру, но суть ее почти не меняется. Когда я иду смотреть «Гамлета», я знаю, что иду смотреть «Гамлета». Но я никогда не знаю, что увижу, встретив тебя.
— Ты хочешь сказать, что я лицемер?
— Да нет, конечно. Просто мне хочется когда-нибудь взглянуть на тебя без грима и парика.
Я старался не выдавать своего смятения.
— Даже если так, Дженни, а я не согласен, что это так, разве не интересней иметь дело с загадкой. Взять хотя бы Артура, ты знаешь, что он славный, а я какой? Если у меня тысяча разных ликов, разве тебе не интересно разглядеть за маской человека?
Дженни долго молчала, глядя на меня.
— Да, — сказала она наконец. — Интересно. Вот разве что…
Она не договорила. Ну и не надо. Я сам мысленно договорил за нее: вот разве что под последней маской не окажется ничего.
Глава 93
Я только что сделал «дубль» и, выходя из кухни, увидел клиентку, направляющуюся в Синюю комнату. Это была не женщина. Это была девочка.