И мне пришлось признать ее правоту. Уж лучше находиться в канализационном коллекторе, чем в резиденции Роксаны Петрухиной!
Голод давал о себе знать, да и пить тоже хотелось. Воды вокруг было бери – не хочу, но не утолять же жажду канализационными стоками… А по поводу еды Маша сообщила:
– Мы и крысами питались... А что, когда их поджаришь, то они очень даже вкусные, хрустящие такие, особенно лапки...
Я дала себе зарок, что крыс есть не буду. Но ведь может произойти и по-другому – наоборот, крысы съедят нас! Мне вспомнились страшилки из бульварной прессы: крысы-мутанты в московской канализации. А также сюжеты разнообразных фильмов ужасов – монстры, призраки, чудовища, крокодилы, инопланетяне или черти, обитающие в подземном городе, который, по слухам, намного больше города надземного.
Мы угодили в один из сравнительно сухих коридоров, и я наткнулась на огарки свечей и даже на функционирующую зажигалку. Но рисунки, которые я увидела на стенах, меня не вдохновили: пентаграммы с козлиными мордами, перечеркнутые кресты, длинные латинские выражения, начертанные то ли бордовой краской, то ли кровью…
– Сатанисты, – заявила уверенно Маша. – В основном, они сравнительно безобидные, ищут драйв и кайф, но среди них есть и чокнутые. Когда мы в Питере были, то они маленького Санька украли. Наверное, в жертву темным силам его принесли...
От таких разговоров мне сделалось очень и очень неуютно. Час от часу не легче: удирали от Золотой Антилопы, а угодили в прибежище поклонников князя тьмы! Я, впившись Маше в руку, вскрикнула:
– Голоса! Это они! Сатанисты!
Но всего-навсего разыгралось мое воображение. Мы побыстрее покинули страшный коридор, прихватив с собой, впрочем, остатки свечей. Сколько времени мы провели, блуждая по подземелью, я не могла сказать. В одном из помещений наткнулись на торчавший из стены кран, который совместными усилиями открутили – оттуда потекла тонкой струйкой ржавая вода. Зажмурившись, я стала ловить ее губами, предпочитая не думать о том, что могу подцепить дизентерию, холеру или чуму.
Единственными нашими спутниками были крысы, которые нас совершенно не боялись, что было страшнее всего. Потому что именно хвостатые пищащие создания были хозяевами подземной Москвы.
Силы наши были истощены, ужасно хотелось есть, а на ногах образовались мозоли. Я бы даже не отказалась встретить парочку сатанистов – убедила бы их в два счета, что мы дети преисподней, исторгнутые из чрева ада и получившие от рогатого задание подняться на поверхность, дабы устроить Апокалипсис.
– А как вы крыс ловили? – поинтересовалась я у Маши, потому что теперь мысль перекусить жареным грызуном показалась мне не такой уж и неприемлемой.
– Силки на них ставили, – пояснила девочка. – А Гошка, тот, что с бельмом, умел их руками голыми ловить. Хвать крысу – и, еще до того, как она его тяпнуть успеет, хребет ей ломает! Потом Гошку машина сбила... Крутая тачка... Он хотел стекла почистить на светофоре, денег заработать, а водитель дал газ... Мы потом того урода долго искали, хотели за Гошку отомстить...
Я прижала к себе Машу и подумала о том, что ей в свои десять лет пришлось пережить гораздо больше, чем мне в мои двадцать восемь. Ну, в тридцать… Так и быть, почти в тридцать три…
Наконец мы отыскали небольшую комнатку – или большую нишу – в стене, за которой грохотал метрополитен. Уже много раз мы слышали спасительный рев и стук, однако как перебраться из канализации в туннель метро? Я бы стену разломала, только сил не было. Да и не голыми же руками долбить дыру! Попадались (правда, редко) зарешеченные проходы и даже железные двери, но все они были заперты, перевиты цепями и увенчаны большими замками. Долго мы стояли около одной из решеток, сквозь которую были видны проносящиеся вдалеке светящиеся вагоны, забитые людьми. Мы и кричали, и свистели, и руками махали – все без толку. Никто нас в кромешной темноте канализационного царства не увидел, никто не пришел нам на помощь...
Той комнатке, как поняла я, надлежало стать нашим последним пристанищем. Эта мысль меня не пугала: не то чтобы я смирилась со смертью (умирать все равно когда-то придется, не в том дело), но ощутила странное безразличие. То ли голод был тому виной, то ли усталость, то ли испарения, которыми мы надышались.
В нашей конуре обнаружилось даже изъеденное одеяльце – значит, тут кто-то был до нас и, по всей вероятности, нашел выход. Но нам было уже все равно. Ноги болели, голова гудела, живот резало, а глаза слипались…
Я прислонилась к стене, Маша положила мне голову на плечо и прижалась своим горячим тельцем. Мы завернулись в одеяльце и стали ждать. Я знала, что спать нельзя. Сон – это смерть. Или смерть – это всего лишь сон? Сон, за которым следует пробуждение в другой ипостаси, в другом теле и на другой планете? А что если в новой жизни я стану крысой, шмыгающей по канализации и однажды съеденной несчастными ребятками, подобными Маше? Что же, здраво рассудила я, по крайней мере так я принесу хоть какую-то пользу, потому что в своей нынешней жизни, в которой я звалась Катей Саматохой, никакой пользы фактом своего существования я пока никому не принесла.
– Теть Кать, а можно мне теперь снова звать тебя мамой? – задала вопрос Маша.
– Можно, Машенька, – ответила я, перебирая ее грязные, слипшиеся волосики. – Теперь все можно!
– А ведь у меня была мама... – тихонько промолвила Маша. – Только я о ней говорить не люблю. Пьяница она последняя. Но по-своему любила меня и сестричку мою младшую, Галечку. А папаня наш в тюрьме сидит. Он пятерых человек убил, ему восемнадцать лет дали. Вместе с корешами на водителей нападал, проволокой их сзади душил, а тачки потом перепродавал.
Рассказ Маши был трагичен и безыскусен, но отчего-то не было в моем сердце грусти или горести. Я даже порадовалась тому, что оказалась со столь необыкновенной девочкой в одной компании и сижу сейчас где-то в недрах столичной канализации, укрытая рваным одеяльцем, в ожидании неминуемой смерти. Маша поведала мне о том, о чем никому не рассказывала. И о сестренке своей, которая стала жертвой похотливого мерзавца, и о том, как Маша мерзавца пристрелила.
– А вот если бы выбирать можно было, мамочка, кем бы ты стала в новой жизни? – спросила меня Маша.
– Мы с тобой, Машенька, березками станем, – ответила я. – Ты – маленькой, а я большой. Будем стоять в леске, дождик нас из тучки поливать будет, птички на нас садиться будут, бабочки летом вокруг порхать, а зимой снежинки на кору ложиться...
Маша уснула, и я оберегала ее сон, как могла. Потому что наглые обитатели подземелья не дремали. Они чуяли нас, пробегали мимо, задевая меня своими голыми хвостами. Они ждали. Для них мы были лакомым кусочком, долгожданной добычей, лукулловым пиром. Если заснуть, то ведь можно потом без ушей, без носа и без пальцев проснуться! Или вообще никогда больше не увидеть солнечного света!
Впрочем, тут, в канализации, солнечный свет и так был недосягаемой роскошью. Я упорно боролась с сонливостью, приказывая себе не спать. А крысы совсем потеряли совесть (с учетом, конечно, что она у них изначально была): твари шуршали где-то рядом, и мне казалось, что их количество все прибывает и прибывает. Они без стеснения лезли на одеяло, тыкались в мои насквозь промокшие сапожки, а одна даже свалилась на плечо откуда-то сверху. Вдруг вспомнилось: в средневековом Китае пленников, желая заставить говорить, пытали крысой – грызун в клетке, подстегиваемый огнем с одной стороны, проедал в живом человеке дыру.
Даже возможная встреча с Золотой Антилопой казалась мне сейчас весьма приятным рандеву. Хотя, если честно, Роксана и ей подобные мало чем отличались от канализационных крыс – они хотели только одного: урвать кусок побольше. А я сама? Когда-то хотела, и даже вовсю пыталась, но теперь... Теперь я была счастлива: в канализационном подземелье, с Машей, спавшей у меня на плече, укрытая вонючим одеяльцем, окруженная голодными крысами!
– Ну чего лезете? – цыкнула я на крыс. – Чего до нас докопались? Пошли прочь!
Но к животворному слову крысы были равнодушны, все перли и перли на нас, как фашистские орды на Москву. Я пререкалась с крысами, взывала к их морали и пыталась доказать, что не хлебом единым жив человек и, соответственно, не мясом единым крыса. Но проповедник из меня вышел никудышный, и я поняла: крысы осознали свое преимущество и вот-вот перейдут в решительное наступление, которое завершится нашим полным поражением и смачным хрустом наших хрящей и косточек... Только не дай-то боже нам это услышать!
Я понимала, что наши дни, часы и даже минуты сочтены. Оставались какие-то жалкие секунды. Я не могла защитить ни Машу, ни себя. Вот, собственно, и все. Никто никогда не узнает, что с нами приключилось. Никто никогда не найдет наши бренные останки, потому что таковых просто не будет – нас сожрут крысы.
Глава 37
Внезапно я услышала голоса и подумала, что конец уже близок. Несомненно, у меня звуковые галлюцинации. Или, возможно, это голоса существ с того света, которые пришли за Машей и за мной?
– Эй, ты чего! – донеслось до меня. – Не спи! Эй, не спи! Фу ты, сколько же здесь крыс! Пошли, поганые, прочь! Бабонька, давай поднимайся! Да она не одна, с ребенком!
Тут до меня дошло, что голоса мне не приснились. Я разлепила веки и узрела фигурку, тормошившую меня за плечо. Сон как рукой сняло, я резво подскочила, наступив какой-то крысе на хвост. Раздался противный писк, и я наподдала грызуну ногой. Любовь к животным, конечно, хорошее дело, но не позволять же этим животным закусить Машей и мной!
В канализационном коридоре я заметила еще несколько теней. Меня охватил страх – что за личности? Кто сказал, что они лучше крыс? Людоеды, мы в руках людоедов! Или сатанистов! Или и тех, и других!
– Не боись, – вновь раздался голос. – Ты лучше девоньку-то с пола подними. И в одеяльце мое заверни. Я ж помню, что оставил его где-то здесь. Вот и вернулся. Не пропадать же добру!
Я сделала так, как требовал людоед. С подобными личностями шутки плохи. Да он не один, с ним целая армия! Ох, уж лучше бы нами закусили крысы, а то выйдет, что слопают люди…
– Ну, потопали отсюда, – произнес субъект, и я вышла из ниши. Моим глазам открылась удивительная картина – вереница людей, возможно, целая дюжина, растянулась по всему подземному коридору. Тени были странные – кособокие, высокие и низкие, внушающие страх.
Я вжалась в стенку и, защищая спящую Машу, взмолилась:
– Отпустите нас! Очень прошу нас не есть! Мы вам не понравимся!
– Чего ты сказала? – спросил голос, а другой сбоку, пояснил:
– Она думает, что мы сейчас ее сожрем!
Стены сотряслись от дружного хохота. Что, признаюсь, нимало меня не успокоило.
– Никакие мы не людоеды, – заявил голос. – Нечего бульварную прессу читать! Мы тебя отсюда выведем. Ну что, пойдешь али как?
Маша была непосильной для меня ношей, поэтому пришлось растолкать девочку. И мы поплелись за удивительными жителями подземной Москвы.
Вскоре наша странная компания оказалась в большом помещении, обставленном, как провинциальная советская гостиница – потертые кресла, обшитые орехом стены, ковровые дорожки. Как такое могло очутиться под землей?
Вспыхнул свет, я зажмурилась, а когда открыла глаза, смогла наконец рассмотреть нашего спасителя и его друзей. Субъект был мужского пола, приземистый, похожий на гнома, с большой растрепанной бородой и венчавшей голову детской панамой.
Прочее общество было не менее пестрым – мужчины и женщины, одетые кто в старомодные пальто, кто в самодельные наряды. Они, как я узнала позже, были лишь небольшой частью обитателей чрева Москвы. И никакими людоедами, конечно же, не являлись – почти всех жить под землей заставила нужда: одни потеряли квартиру, другие стали жертвой финансовой пирамиды, кого-то на улицу выгнали собственные дети или внуки.
Раньше я старалась отвести взгляд, когда видела в переходе или около станции метрополитена нищих или попрошаек. Они возбуждали во мне не столько жалость, сколько отвращение и гнев. Я считала их трутнями, обманщиками, лузерами. И никогда ничего не подавала, полагая вслед за Достоевским, что милостыня развращает. Да и была уверена, что деньги текут не в карманы к бездомным, а забираются их боссами, раскатывающими на шикарных иномарках.
Теперь же пришлось столкнуться с подобными личностями лицом к лицу. Более всего меня удивило, что это, оказывается, обыкновенные люди. Среди них даже были один кандидат физико-математических наук, бывшая библиотекарь «Ленинки» и изобретатель-самоучка.
Маша крайне быстро освоилась среди наших спасителей, потому что когда-то была одной из них – из новых отверженных, из находившихся на обочине жизни, из попрошаек и нищих.
Глава 38
Место, где мы оказались, было одним из подземных бункеров советских времен. В нем брежневские чинуши хотели переждать атомную зиму в случае Третьей мировой. Его-то и облюбовали наши спасители.
Бородатого гнома в панаме, избавившего нас от крысиной смерти, звали дядей Митяем, и работал он когда-то, в незапамятные времена, в цирке, удивлял публику поднятием тяжестей. И даже знал много-много лет назад моего Марка, тогда еще не моего и абсолютно еще не известного. Несчастный случай, полная обездвиженность, затем первая группа инвалидности. Цирк ему пришлось покинуть, а затем его покинула и горячо любимая жена – ушла к укротителю тигров. Дядя Митяй разработал собственную методику, чтобы побороть недуг, и, вопреки однозначным заявлениям врачей, не только встал на ноги, но через пять лет снова смог выступать на арене. Но как-то во время представления, когда он держал на груди и плечах в общей сложности восьмерых, вдруг понял, что не может двинуться с места – болезнь внезапно вернулась.
И снова больницы, дорогостоящее лечение, медицинские консилиумы. На сей раз дядя Митяй опустил руки, поняв, что природу не перехитришь. Нагрузки ему были противопоказаны, и он ушел в физкультурный клуб, увлекся байдарочным спортом, но и это пришлось в итоге бросить. А потом вдруг появилась бывшая жена, которой требовались деньги, пятьдесят тысяч долларов, чтобы уплатить карточные долги ее нового мужа-укротителя. И дядя Митяй обратился к сомнительным ребяткам, которые ссудили ему нужную сумму, правда, под грабительские проценты и под залог его трехкомнатной квартиры на Арбате, доставшейся от тетки.
Жена в ногах у него валялась, руки целовала, обещала, что деньги вернет через неделю – а получив желаемое, о Митяе даже и не вспомнила. Он несколько раз позвонил ей, но бывшая супруга с ним и разговаривать не пожелала. Когда дядя Митяй обратился в милицию, его там высмеяли и объяснили, что дамочка развела его, как последнего лоха.
Квартиру пришлось отдавать криминальным ребяткам, иначе бы те его живьем на куски разрезали, потому что пятидесяти тысяч долларов у дяди Митяя не было. Он запил, оказался на улице без копейки и в итоге стал новым гражданином подземного города.
История незамысловатая, но трогательная и душещипательная. Я даже прослезилась, когда слушала ее, думая, что, по всей видимости, нет врага хуже на свете, чем бывшая половина: дядю Митяя обокрала экс-жена, меня выдал бандитам экс-муж.
Бункер походил на большую коммунальную квартиру: у каждого был свой угол, и по вечерам (хотя и днем, и ночью в подземелье было одинаково темно) отвергнутые родственниками и обществом собирались в большом зале для правительственных заседаний, разговаривали и вспоминали былую жизнь.
Я не стала посвящать дядю Митяя в наши проблемы – все равно ничем нам помочь он не мог. Сказала только, что мы прячемся от очень плохих и жестоких людей. И упомянула вскользь, что нам надо убраться подальше от Москвы.
Дядя Митяй почесал бороду, сдвинул на затылок панаму и сказал:
– Что ж, красавица моя, можно устроить. Только спального вагона не получится!
– Какая разница, – ответила я. – Нам чем незаметнее, тем лучше!