С сейфом Шкаф возился непривычно долго, но дело того стоило. Содержимое сейфа настолько возбудило присутствующих, что Василию даже пришлось позаимствовать из холодильника бутылку водки и разлить ее содержимое по стаканам, не отходя от сейфа.
— За первую удачу! — высокопарно произнес Гоша. — Наконец-то.
— Ворованная водочка завсегда слаще, — крякнул Шкаф. — Может, еще одну? А?
…На вторник старший оперуполномоченный Коновалов назначил пять допросов. На резонный вопрос полковника Зайцева: «Не многовато ли будет?», Василий дал резонный ответ: «Все равно вторник — день тяжелый».
Полковник спорить не стал, поскольку хорошо знал, что у старшего оперуполномоченного Коновалова все дни тяжелые, кроме отгулов, да и те полны невзгод и тягостных сомнений. Зайцев неоднократно призывал Василия смотреть на жизнь проще и веселее, но добился прямо противоположного результата.
— На что намекает наш начальник со звериной фамилией? — бушевал Василий. — Какое такое «проще» при нашем напряженном мыслительно-физическом труде?
— У вас, товарищ Коновалов, — замечал на это Гоша Малкин, — фамилия еще хуже. Твои предки варварски истребляли лошадок, так что не обижай товарища полковника — у него фамилия тихая и мирная.
— Рецидивистская у него фамилия! — ревел Василий. — Только и могут, что убегать от преследования, заметать следы и воровать капусту с огородов. И, что особенно противно, под белой и пушистой личиной.
На самом деле Василий не стал бы устраивать день приемов, если бы надеялся увидеться с Сашей. Но она еще вчера сообщила всем, что собирается в фонд «Наша демократия» и намерена пробыть там целый день. И пообещала зайти в среду. Следовательно, вторник требовалось максимально загрузить, а среду, наоборот, разгрузить, а то эта паразитка имела уникальную способность приходить в МУР как раз в те минуты, когда Василий отсутствовал или когда он вел допрос. А потом начиналось: «Ой, Васенька, а тебя не было» или: «Ой, а ты был занят».
Гоша считал, что Саня все еще смущается после неприятной истории, в которую она вляпалась во время недавнего расследования дела о пропаже «новых русских». Тогда чутье ей начисто отказало и только чудо спасло. Василий же искренне верил, что Санины хронические появления в МУРе во время его отсутствия — чистая случайность, просто так получается. Когда старший оперуполномоченный начинал развивать эту мысль, Гоша и Леонид отводили глаза и пожимали плечами: «Да, скорее всего».
Анонимка о планируемом покушении на Иратова огорчила всех в управлении, кроме капитана Коновалова. Он при всей своей нелюбви к политической и журналистской элите сразу почувствовал, что Сашу Митину это дело заинтересует и она с удовольствием согласится поработать вместе. Смущается она или по какой другой причине от него бегает, но пересилить собственное любопытство и авантюризм Саня не сможет. А значит, он будет видеть ее часто, она будет приходить специально к нему, и они вместе будут придумывать хитроумные планы.
Нет, капитан Коновалов никогда не подаст вида, что Санино участие в деле его радует. Он будет ворчать, бубнить, иногда орать, критиковать ее — таковы традиции. А она будет обижаться, надуваться, жаловаться на него Гоше и Леониду и говорить, как ей тяжело и что больше она никогда близко к МУРу не подойдет — такова ее излюбленная роль. Но довольны будут оба. А там, глядишь…
Год назад по управлению ходили стопроцентно проверенные слухи о бурном романе журналистки Саши Митиной и старшего оперуполномоченного Коновалова, и он их не опровергал, потому что считал, что со дня на день, совсем скоро слухи станут явью. Сам же все испортил. История глупая и нелепая, но не в Санином характере помнить обиды долго и подогревать в себе враждебность. Все со временем забывается, и та история не вечна. А ничто так не сближает, как совместная охота за злодеями. Почти в каждом их общем расследовании Саня ухитрялась влезть в самое опасное место, откуда Василий потом вытаскивал и по праву считался ее спасителем. Это ли не повод для благодарности? А благодарность — разве не повод для высокого чувства?
Никому, и Сане в первую очередь, да и самому себе тоже, капитан Коновалов не признался бы, почему так перегрузил вторник. Пять допросов! Уму непостижимо. Допрос — дело тонкое, ювелирное, требующее творческого подхода и, главное, зверского внимания. Значит, придется напрячься, вот и все.
Вадим Сергеевич Иратов постучал в дверь седьмой комнаты отдела по расследованию убийств, которую занимали Василий и Леонид, ровно в десять часов утра, как ему и было назначено. С первого взгляда стало ясно — будущий губернатор сильно нервничает. Оно и понятно — положение человека, обнаружившего труп, комфортным не назовешь. Но Василию казалось, что Иратов мог бы держаться получше. В конце концов, прямых улик против него нет, связи грандиозные, чего в панику-то впадать?
— Подумайте, Вадим Сергеевич, зачем Григорчук могла позвать вас в тот вечер?
— Я не знаю! Не знаю! — Иратов закурил сигарету, заметил, что дрожь в руках бросается в глаза, и бросил сигарету в пепельницу. — Пьяная женщина, весь вечер колобродила, ко всем задиралась. Видать, пришел и мой черед.
Василий аккуратно затушил сигарету Иратова и продолжил:
— У нее на перекидном календаре написано: «Поговорить с Вадимом». С вами?
— Не исключено. Хотя Вадим — имя не самое редкое. Возможно, она хотела поговорить со мной. И что? Мы с ней, к сожалению, часто разговаривали. Она — подруга моей жены и доставала меня разговорами и дома, и в других местах.
— Не волнуйтесь, пожалуйста, я вас ни в чем не обвиняю. — Василий выдержал эффектную паузу. — Я понять хочу. Согласитесь, когда человек оставляет себе памятку, записывает что-то в календарь, речь, скорее всего, идет не о простой болтовне, а о чем-то важном.
— Нет. — Иратов достал платок и долго вытирал вспотевшее лицо. — Нет. Она, Светка, была вздорной женщиной. Вот пришла ей мысль в голову, она позвонила, но меня не застала. Как быть? Дела, суета, можно ведь и забыть, о чем хотела поговорить. А мысль-то жалко. Не часто ее дурную голову мысли посещали. Вот и оставила себе напоминание.
— На календаре никаких напоминаний на конкретную мысль. Только о том, что надо поговорить.
— Ассоциативное мышление у нее было неплохо развито, вспомнит, что собиралась поговорить — автоматически вспомнит и о чем.
— Какого рода разногласия были у вас с Григорчук? — Василий старался говорить доброжелательно, но все равно разозлил Иратова:
— К чему вы клоните?! Да как вы…
— Больше времени потратите на возмущение, — мягко перебил Василий. — Ответьте, быстрее разойдемся.
— С вами разойдешься! — Иратов смотрел волком.
— Идея правильная, но дурная, — заметил Василий. — Не преувеличивайте наши возможности и не скромничайте, Вадим Сергеевич. Уж вы-то на нас управу найдете, если что. И если мы будем искать, на кого бы спихнуть убийство, то, поверьте, поостережемся выбирать вашу кандидатуру. Зачем нам такой геморрой? Уж проще бомжа запойного найти и сочинить сказку о том, как ему удалось проникнуть в закрытый пансионат «Роща». А вопросы мои — для протокола и, считайте, чистая формальность. Я ВСЕМ задаю такие вопросы.
— Всех разногласий не упомню, мы часто ругались. Но в основном по мелочам, — ответил Иратов ворчливо, но уже спокойнее. — Она лезла в наши отношения с женой, голову ей забивала. Глупости, но я злился. А вы бы не стали?
— Я? — Василий посмотрел на Иратова с пониманием. — Убил бы!
— Вот! — В голосе Иратова появилось удовлетворение. — Вот! То есть, — спохватился он, — убивать за такое не надо, то есть за такое не убивают. Но противно.
— А я бы убил, — стоял на своем Василий.
— Я не столь решителен, — вздохнул Иратов.
— Жаль, — с чувством сказал Василий. — Вот потому они нам нервы и треплют.
Иратов посмотрел на старшего оперуполномоченного с любопытством:
— Убивать грешно, капитан. Да и небезопасно.
— Так-то оно так, — протянул Василий, — но знаете, как бывает? Живет себе человек, ни о каком убийстве не помышляет. Да что об убийстве? Даже мысль о простом воровстве ему противна. А потом случайно оказывается рядом с типом, который ему долгие годы жизнь отравлял. И вдруг накатывает на него, он уже не может себя сдерживать… Сколько таких случаев, вы не представляете. Что вам сказала Григорчук по телефону?
Иратов опять затрясся:
— Сказала, зайди ко мне срочно. Немедленно. И бросила трубку.
— И вы, как мальчик, побежали к этой стерве? — В голосе старшего оперуполномоченного явственно слышалось сомнение.
— Да, пошел. Решил, случилось что-то.
— За нее испугались?
— Не то чтобы испугался, а так… Не подумал просто.
— Вы же сами сказали: что-то случилось.
— Да, мне показалось, что не все в порядке. — Иратов опять потянулся дрожащими руками за сигаретой.
— Или все-таки она могла сказать вам что-то важное? И вы пошли, потому что не могли не пойти? Она вам угрожала?
— Нет!
— Понимаете, Вадим Сергеевич, во всем должна быть логика. Чего угодно может не быть — осторожности, сообразительности, но логика всегда должна быть. В ваших словах я ее не вижу. Пьяная женщина бузит, вы сами сказали. Пристает ко всем с глупыми разговорами. Вы ее терпеть не можете, потому как она вас достала даже у вас дома. И вдруг она звонит, и вы бежите.
— Да, дурак. Не знаю, зачем пошел. — Иратов беспомощно развел руками. — Логика тоже есть не везде.
— Ладно. Когда вы с ней разговаривали, вы не слышали посторонних шумов? Голоса? Музыка? Телевизор?
— Да, — Иратов подумал и кивнул. — Да, было шумно. Голоса, но такие… Телевизор! Да, вы правы.
— Что вас насторожило? То, что она сказала «срочно и немедленно», или интонация? Не показалось, что она напугана?
— Нет. Но голос был странный. Хриплый и нездоровый.
— Подозрения у вас есть? Кто мог убить и почему?
— Нет. — Иратов решительно помотал головой. — Ее многие не любили, но убивать из тех, кого я знаю, никто бы не стал.
— Но ее убили, — напомнил Василий.
— Да, но я никого не подозреваю.
— Незадолго до убийства ее посещал мужчина. Знаете ли вы, с кем из присутствующих в пансионате у нее были интимные отношения?
— Не думаю, что к убийству это имеет какое-нибудь отношение, — мрачно сказал Иратов.
— И все же?
— С кем у нее были такие отношения в ТОТ вечер, я не знаю, — сказал Иратов и отвел глаза.
— А что, — заинтересовался Василий, — у нее каждый вечер был кто-то новый?
— Не каждый, — мрачно огрызнулся Иратов, — но сердце у нее было вместительное.
— Е-мое, — возмутился Василий. — Неужели вы думаете, что мы настолько никчемны, что и анализ спермы сделать не сумеем?
Иратов молчал.
— Но этот мужчина — не вы? — уточнил Василий. — Иначе бы вы знали, правда?
Иратов окинул старшего оперуполномоченного презрительным взглядом и до ответа не унизился.
— В промежутке между вашим уходом из ресторана и обнаружением вами трупа кто-нибудь вас видел?
— Да. — Иратов густо покраснел. — Девушка из номера напротив. Журналистка. Когда я поднялся на третий этаж и вышел из лифта, она как раз поднималась по лестнице и видела, как я стучу в дверь Светкиного номера. Потом я пошел к себе наверх, и она тоже.
— Она что — преследовала вас?
— Нет, так случайно получилось. — Иратов поежился. — Мы же живем на одном этаже. Вот и поднялись вместе.
— Все. — Василий лучезарно улыбнулся. — Был рад познакомиться, ценю вас как политика и как свидетеля. До скорых встреч.
Иратов ушел мрачный и подавленный, и у Василия возникло подозрение, что его радушие не оценили по достоинству.
Полковник Зайцев заглянул в кабинет сразу после ухода Иратова:
— Как он тебе?
— Что-то не так, — пожаловался Василий. — Либо он сам ее кокнул, либо догадывается — кто.
— А говорят, что у него алиби, — удивился полковник.
— Так договор такой у них с нашей Санькой, — объяснил Василий. — Иратовская жена ее попросила, чтобы Санька до выборов Иратова нам голову морочила.
— Вот люди! — Сергей Иванович даже задохнулся от возмущения. — Скоты, одним словом. Хозяева жизни, а беззащитной девчонкой прикрываются. Ведь если вскроется Санин сговор с Иратовым, неприятностей у нее будет достаточно.
— Не, Сергей Иванович. Мы ее защитим в лучшем виде, — принялся по-своему успокаивать начальника Василий. — Она, кстати, потому так и распоясалась, что чувствует нашу трогательную защиту и опеку.
— А как им удалось ее уломать? Она что, изображала страстную поклонницу Иратова? И под это дело согласилась дать ложные показания?
— Товарищ полковник, она ведь по официальной версии — тоже подозреваемая. Так что, по их логике, сделка выгодна обоим. Кроме того, она овцой прикидываться не стала, наоборот, изображает молодую расчетливую хищницу. К тому же прикрывает Иратова она не бескорыстно, ей заплатят.
— За подобные штучки года на два можно сесть, — сердито сказал полковник. — Кстати, там к тебе пришли. Симкина Элеонора Генриховна.
— А Леонид выехал? — заволновался Василий.
— Выехал. А почему ты погнал его в редакцию «Секс-моды» во время допроса Симкиной?
— Потому что Симкина видела его на семинаре в «Роще». Для нее он — Манукян. Да и в отсутствие главной редакторши сотрудники будут поразговорчивее.
— Она ждет в коридоре, — сказал Зайцев, удобно усаживаясь за стол Леонида.
— Извините, Сергей Иванович. — Василий виновато потупился. — С женщинами предпочитаю встречаться один на один.
— Женщина, сидящая в коридоре, старше тебя на двадцать лет, а весит ровно столько же, сколько ты, — сообщил мстительный Зайцев. — Впрочем, любви все возрасты покорны и все весовые категории.
— Не знаю, как любви, но допросу — точно. Напугайте ее, пожалуйста, товарищ полковник, а? Скажите, что я зверюга злобный и женоненавистник. Посоветуйте ей мужаться и все такое.
— Правду говорить легко и приятно, — кивнул Зайцев, а через минуту в кабинет протиснулась тучная дама в шелковых одеждах.
— Разрешите?
Она была напугана похлеще Иратова, и на Василия смотрела, как на убийцу-маньяка.
— Я вам не нравлюсь? — кокетливо спросил старший оперуполномоченный, чем буквально пригвоздил Симкину к месту у двери. Казалось, подошвы ее модных туфель прилипли к полу, и оторвать их она не в состоянии.
— Нет, я понимаю, внешность у меня не идеальная, — продолжал Василий. — Да и лишний вес. Но некоторые подмечают во мне специфическое обаяние. Приглядитесь.
Василий встал, повернулся к Симкиной в профиль, задрал подбородок, потом расставил руки в стороны а-ля самолетик и совершил медленный поворот на сто восемьдесят градусов, демонстрируя свидетельнице свое большое и мощное тело.
Элеонора Генриховна сделала попытку ускользнуть в коридор, но капитан Коновалов ловко метнулся к двери, успел схватить Симкину за локоть, затащил в кабинет, плотно закрыл дверь и насильно усадил бедную женщину в кресло. В глазах Симкиной застыл такой ужас, что Василий поежился. Но, превозмогая неприязнь к самому себе, он прошелся по кабинету вихляющей походкой, подергивая коленками, потом подскочил к Симкиной, протянул ей руку и томно представился:
— Вася. — Помолчал и добавил: — Васек.
Симкина на рукопожатие не ответила, а изо всех сил вжалась в кресло, отчего оно страдальчески заскрипело. Надежды на то, что Элеонора Генриховна в ближайшие полчаса обретет дар речи, почти не осталось. Но Василия молчание свидетельницы не смущало.
— Болтал бы с вами и болтал, мне нравятся такие собеседники — вежливые, внимательные, способные дослушать до конца. Чаше попадаются крикливые, склочные, все им не так. Сам-то я из ОМОНа, — зачем-то признался он, — и многого не понимаю. Но понятия у меня есть. Говорить будем?
Симкина испуганно кивнула.
— Вот и славно. Мы уже имели с вами беседу в пансионате. Но тогда все были очень расстроены, напуганы, а мы — очень заняты изучением места происшествия. Мозги соскребали со стены, пули выковыривали. Хорошо, у женщин мозгов мало, а то бы всю ночь провозились. Ой, о чем я? Жертву же задушили! Склероз, все время путаю пострадавших. Одним словом, толком поговорить не удалось. То ли дело сегодня. Скажите, Элеонора Генриховна, были ли недоброжелатели у вашей заместительницы?
Симкина закашлялась, и так сильно, что на глазах у нее выступили слезы.