«Так вот что означали вазы с зеленью в комнате Польского Святого», — догадался я.
Хаим тем временем продолжал:
— И написано, что нужно воскурить в комнате благовония. Приятный запах вообще называется «пищей души». И нужно читать традиционные тексты… и уединиться в своих мыслях — глядишь, ты уже в залах Меркавы.
— И только-то? — удивился я. — А что Амнуэль говорил о каких-то печатях?
— А их у меня нет, — просто ответил Хаим. — Поэтому я нахожу твое предприятие чрезвычайно опасным.
— Подожди, ты же говорил, что какие-то печати у тебя есть!
Хаим махнул рукой и начал рыться в рукописях, разбросанных на столе.
— У меня есть вот это — семь печатей мудрости. Они помогают при погружении в Меркаву.
И он протянул мне узкую полоску бумаги, на которой были изображены странные загогулины.
— Нет, я имел в виду именно печати ангелов, о которых рассказывал рав Амнуэль. И ты говорил, помнишь, в «Книге трепещущих»…
— Там есть печати ангелов. Только черт знает, каким ангелам они принадлежат. Нет, положительно, ты задумал самоубийство. Я уже жалею, что мы начали этим заниматься.
И Хаим стал сгребать со стола бумаги. Я его не удерживал.
Когда он ушел, я разыскал в стенном шкафу отцовский китл и белую ермолку. Потом вышел в город; зашел в участок — напомнить, что я занят важным делом; зашел к дивизионному комиссару — успокоить, что признаков шпионажа пока не обнаружено. Ну и в тратторию — я ведь не ангел, должен что-то пожевать. Взял макароны с тертым зеленым сыром и большую, оплетенную прутьями бутылку кьянти. Макароны возбудили мой аппетит, и я заказал вдобавок порцию камбалы под красным вином.
Это была маленькая траттория на площади Испании. Я сидел на улице, за столиком под большим полосатым солнечным зонтом. Свисавшие края хлопали на ветру, площадь была залита солнечным светом, а я сидел в тени. После бутылки кьянти мое предприятие уже не казалось таким безумным. В конце концов, не меня ли считают лучшим сыщиком в Риме?
Вино и майское солнце слегка затуманили мою голову, и через некоторое время я обнаружил себя идущим вдоль букинистических лавок. Зашел в одну, в другую, в третью… Что-то мне определенно надо было найти. Но что — я толком не понимал сам. В одной из лавок я неожиданно наткнулся на Хаима Малаха. Он рылся в книгах сосредоточенно, со знанием дела.
— Давно не виделись! — воскликнул я. — Что мы здесь ищем?
— Я ищу то, о чем мы с тобой сегодня утром говорили, — ответил Хаим резковатым тоном, продолжая рыться в книгах.
— Тебе помочь?
— Ну, чем ты можешь мне помочь? Пойди лучше домой, отдохни.
— Я хочу хотя бы знать, что ты ищешь.
— Потом объясню, — Хаим махнул рукой. — Ты все еще не отказался от своей идеи?
— Нет. Я все-таки полицейский, черт побери!
— Что, и пистолет у тебя есть? — спросил Хаим иронически.
— Есть. — Я не понимал, к чему он клонит.
— Так знай — он тебе не понадобится.
И Хаим снова погрузился в книги. Поняв, что продолжать разговор он не намерен, я тихонько вышел из лавки.
В соседнем киоске я купил газету (она была полна сообщений с фронтов), маленькую бутылочку лимонада — и, протолкнув внутрь маленький стеклянный шарик, закрывавший горлышко, уселся на скамейке под платаном.
Лимонад вкусный, холодный. Он подсластил мне немного сводку с фронтов о том, что Российская империя лупит Австро-Венгрию. Этого следовало ожидать, подумал я.
Почитав газету и еще немного побродив по Риму, чтобы выветрился хмель, я вернулся домой и опять достал трактат «Хагига».
Затем вышел и купил в церкви Святой Лукреции — через две улицы — ладана. Наломал сирени в соседнем дворе, принес домой и распихал в бутылки из-под пива, которые во множестве валялись в моей холостяцкой кухне. Затем зажег ладан — он наполнил комнату довольно-таки противным запахом. Еще белый халат и ермолку. Напялил то и другое и уселся в кресло.
Теперь требуется читать «традиционные тексты». Что это может быть? Я решил взять книгу Псалмов. Отыскал ее с трудом — там же, где и Талмуд, — вернулся в кресло и принялся читать один псалом за другим.
Ничего при этом не происходило, и где-то на двадцатом псалме я задремал. Разбудил меня стук в дверь — это пришел Хаим Малах, опять с какими-то рукописями.
Мой наряд он заметил сразу.
— Ты уже готов? А чем воняет в комнате?
— Это ладан.
— Выбрось немедленно. Я принес ароматические свечи.
Выполняя указание, я поинтересовался:
— А что это за «традиционные тексты», о которых ты говорил сегодня утром? Псалмы?
— Годятся и псалмы, но лучше использовать молитвы из «Книги Залов».
— Никогда о такой не слышал, — удивился я.
— Да ты и не мог слышать. Она существует в считанном числе рукописей, но некоторые части из нее вошли во все литургии, как, например, вот эта.
Он взял со стола старый отцовский молитвенник, который я снял со шкафа вместе с псалмами, пролистал его и быстро нашел нужное место:
— Вот. «Ха-адерет ве-ха эмуна»… — «Красота и вера — Живущему Вечно»…
— А «печати мудрости» ты принес?
— У меня все готово. А ты сам готов? Был ли сегодня в микве? Постился ли?
— Жрал от пуза, — признался я чистосердечно. — А в микве последний раз был лет двадцать назад.
— Ладно, солнце уже зашло и начался новый день — будем считать, что ты сегодня ничего не ел. А в микву надо сходить.
— Куда? В гетто?
Хаим кивнул.
— Ладно, сходим. — Я снял халат и ермолку, взял полотенце. — Пошли.
— Прямо сейчас?
— Немедленно.
Хаим пожал плечами, но тем не менее согласился со мной. Мы вышли и направились к гетто. Я не знал, где находится миква, и целиком положился на Хаима.
По дороге он спросил меня:
— А тфилин ты сегодня утром надевал?
— Нет.
— Раз уж ввязался в такое дело, необходимо теперь каждое утро накладывать тфилин. И каждый день ходить в микву, чтобы очистить тело и дух.
— Хорошо. — Я был согласен на все, так мне хотелось скорее приступить к делу. — И есть буду только кошерную пищу.
— Это само собой. А в день погружения в Меркаву придется поститься.
Мы добрались до миквы, которая помещалась в невысоком одноэтажном здании возле главной синагоги. Миква уже была закрыта, но Хаим быстро нашел сторожа, который за пару лир открыл нам двери.
Пока я раздевался, Хаим зажег возле бассейна много свечей, отчего комната стала напоминать какой-то диковинный храм.
— Я уже не помню — надо говорить какое-то благословение?
— Мужчины благословения не говорят — только женщины. Давай, и помни — окунаться надо с головой.
Неожиданно у меня перед глазами всплыла картина — отец окунается в микву, низко приседая и проводя руками над головой: покрывает ли вода макушку?
По ступеням я стал спускаться в бассейн. «Наверное, это похоже на снисхождение в Меркаву», — подумалось мне. Наконец я встал на дно бассейна. Вода здесь доходила мне до груди. Свечей отсюда не было видно, и поверхность воды казалась покрытой оранжево-алой пленкой — след отраженного от стен и потолка света.
Выдохнув до отказа воздух, я нырнул, провел быстро руками над головой — да, все правильно, погрузился достаточно. Еще раз. Третий раз я нырнул с открытыми глазами, чтобы полюбоваться удивительным зрелищем — черная, как чернила, толща воды и мерцающий свет над головой.
— Три раза хватит? — спросил я громко.
Никто не ответил. Я понял, что Хаим вышел, чтобы мне не мешать. Поднявшись из бассейна, я вытерся, оделся и вышел на свежий воздух — в микве было довольно сыро.
— Ты сегодня что-то еще будешь делать? — спросил Хаим.
— Не знаю, уже поздно… Наверное, нет.
У моего дома мы расстались. Я поднялся к себе, походил по комнате. Спать совершенно не хотелось — я достаточно выспался днем; к тому же купание и прогулка по ночному Риму взбодрили меня.
В моей комнате сильно пахло сиренью. Я зажег ароматические свечи, которые принес Малах, и смесь запахов создала странную атмосферу.
Надев китл и ермолку, я уселся в кресло, положив перед собой бумажку с «семью печатями мудрости» и молитвенник. Вот эта молитва, я помню, как ее читали в отцовской синагоге на однообразный, размеренный мотив:
«Ха-адерет ве ха-эмуна — ле хай оламим,
Ха-бина ве ха-браха — ле хай оламим»…
Строки тут следуют в алфавитном порядке. Пробежав молитву глазами до конца, я стал тихонько напевать ее на известный мне мотив, отбивая такт на подлокотнике кресла:
«Красота и вера — Живущему Вечно,
Мудрость и благословение — Живущему Вечно,
Гордость и величие — Живущему Вечно,
Знание и речь — Живущему Вечно,
Слава и великолепие — Живущему Вечно,
Благо и вечность — Живущему Вечно,
Блеск и сияние — Живущему Вечно,
Мощь и стойкость — Живущему Вечно,
Порядок и чистота — Живущему Вечно,
Единство и трепет — Живущему Вечно,
Корона и почет — Живущему Вечно,
Знание и влечение сердца — Живущему Вечно,
Царство и власть — Живущему Вечно,
Краса и победа — Живущему Вечно,
Величие и возвышение — Живущему Вечно,
Спасение и великолепие — Живущему Вечно,
Совершенство и справедливость — Живущему Вечно,
Воззвание и святость — Живущему Вечность,
Гимн и величие — Живущему Вечно,
Песнь и хвала — Живущему Вечно,
Восхваление и красота — Живущему Вечно».
Дойдя до конца гимна, я начал сначала, а затем повторил еще раз. Последние строчки я уже читал сквозь забытье — меня неудержимо клонило в сон.
Пришел в себя я в какой-то комнате. Стены ее были черными, пол — блестящим (хотя мне никак не удавалось рассмотреть подробности), а в каждой из четырех стен было по три узких арочных окна. «Сплю я или не сплю? — спросил я себя. — С одной стороны, я могу сейчас здраво рассуждать — значит, не сплю. С другой стороны, я прекрасно понимаю, что сижу сейчас в кресле в своей комнате, а то, что вижу, — очевидно, сон. С третьей стороны — если я не сплю, то где находится место, в котором я нахожусь?»
Запутавшись в собственных мыслях, я решил выйти из комнаты — она все равно была абсолютно пуста. Подошел к двери, которая имела форму арки…
Господи! Выйти оказалось некуда!
Комната висела в воздухе в каком-то непонятном пространстве. За порогом в безумной глубине подо мной бушевало огненное море. В него низвергались на горизонте семь огненных водопадов (огнепадов?), да таких, что Ниагара рядом с ними смотрелась бы скромнее, чем «Писающий мальчик» из Брюсселя рядом с самим Ниагарским водопадом.
А посредине возносился в абсолютно черное небо и терялся в высоте непредставимый по размерам обелиск из синего прозрачного материала.
«Это же сапфир! — догадался я. — Я нахожусь в Зале Сапфирового кирпича. Но что я теперь должен делать?»
Слева и справа от выхода появилось по четыре ангела. Они не возникли из ниоткуда, а постепенно сконденсировались из атмосферы. Ангелы были очень большие, но не такие огромные, как все вокруг. Они были похожи на людей — с руками, ногами и головами, только целиком состояли из огня.
Прямо напротив меня возник еще один ангел — самый большой.
«Интересно, кто это?» — подумал я. Но ангел не имел намерения представляться.
— У тебя есть печати? — спросил он голосом, похожим на гром.
— Дома забыл, — ответил я таким же тоном.
По огненному телу ангела пробежала волна — очевидно, от моей наглости. В руках у него появился огненный меч…
Но тут мое тело пронзила боль, и я очнулся у себя в комнате, в том же кресле. Надо мной стоял Хаим Малах с флакончиком нашатырного спирта.
— Ты вовремя, — просипел я.
— Ты забыл закрыть двери. Тебе повезло, — сказал он, пряча флакончик.
— Я там был, — сказал я уже почти нормальным голосом, постепенно приходя в себя.
2. Зал Силы небес
— Ты самоубийца, — сказал Хаим Малах.
— Просто хотел посмотреть, получится или нет, — слабо защищался я.
— Не вздумай туда соваться без печатей ангелов.
— А ты их принес?
— Вчера перерыл почти все книжные лавки в Риме. Кое-что нашел, но этого мало.
С трудом я встал на ноги. Пол ходил у меня под ногами, как палуба корабля во время шторма.
— Хаим, а что все-таки ты искал в лавках?
— Вот, — он протянул мне небольшую книгу в матерчатом переплете, — книга Френсиса Баррета «Маг», вышедшая в тысяча восемьсот первом году в Лондоне.
Я пролистал книгу — хотя она и была написана на английском, которым я совершенно не владею, в ней содержалась масса иллюстраций, и что-то все-таки можно было понять. Ага, вот таблица…
В таблицу были аккуратно занесены имена ангелов, а напротив каждого — на каком небе он обитает, соответствующий знак зодиака и еще один небольшой чертежик, насколько я понял — печать.
— Здесь вроде все, что мне надо, — показал я рисунок Хаиму.
— К сожалению, нет. Насколько я понял из трактата «Хейхалот», «Залы», на каждом небе — а их семь — ты должен иметь по две печати, предъявляя их находящимся справа и слева ангелам.
— Верно, — взглянул я на таблицу еще раз, — здесь только по одной печати на каждое небо. Где же нам достать к ней пару?
Хаим пожал плечами:
— Буду искать… Если бы удалось где-нибудь достать «Книгу духов»…
— А что это такое?
— Нечто вроде гримуара.
— Спасибо, дорогой, — я пожал Хаиму руку. — А понятные слова ты какие-нибудь знаешь?
— «Гримуаром» в средневековой мистике называлась книга, в которую маг заносил плоды своего труда — заклинания, результаты алхимических опытов… А вся информация об ангелах и демонах попадала в «Книги духов». На сегодня тебе хватит, отдыхай. Зайду к тебе завтра вечером.
Не прощаясь, Хаим вышел, но тут же просунул голову в дверь и сказал:
— Раз уж занимаешься такими делами, то повесь на дверь мезузу, она тебя защитит.
И скрылся уже насовсем.
Я остался один. Спать мне не хотелось, хотя стояла глубокая ночь. Да и как-то пугала перспектива остаться наедине с сердитыми ангелами.
Я решил прогуляться по Риму. Оделся, взял с собой удостоверение и маузер и вышел из дома.
Рим спал, спала Италия. Где-то далеко на востоке идет война, гибнут люди, но здесь этого никто не знает.
Но есть ведь еще высшие, духовные миры. Там сейчас огнепады низвергаются в море огня, и ангелы с огненными мечами бороздят пространство, но мы этого не видим. И слава Богу.
Пройдя мимо Колизея, я подошел к Тибру. Вечная река журчала на удивление спокойно. Выйдя на мост, я встал коленями на небольшую каменную скамеечку, перегнулся через перила и стал смотреть на текущую воду — это я любил с детства.
«В этом мире у меня есть удостоверение полицейского чиновника, и я могу войти куда угодно, — думал я. — В Меркаве „входным билетом“ служат печати ангелов. На семь небес их нужно четырнадцать. Многовато — хотя семь из них у нас уже есть».
Тут же я решил, что, когда изобличу ангела-убийцу, сразу оставлю это опасное путешествие.
«А может быть, есть какой-нибудь универсальный пропуск, типа моего удостоверения? Какая-нибудь печать… Или обратиться к кому-нибудь из ангелов, чтобы он провел меня по кругам Меркавы, подобно Вергилию?»
Мне вспомнилось, как глядели на меня ангелы. Сурово. Не любят, видно, чтобы там шлялись. Хотя мне не кажется, чтобы в высших мирах сейчас было чересчур много посетителей.
Колени устали, и я присел на скамеечку, продолжая размышлять:
«Чем можно было бы привлечь ангела на свою сторону?»
Однако, сколько я ни размышлял, ничего умного в голову не приходило. Постепенно меня сморил сон прямо на лавочке, и я проспал часа полтора без сновидений.
А проснувшись, пошел прямиком в гетто, где окунулся в микву (я даже забыл о необходимости полотенца, пришлось ждать в раздевалке, пока обсохну).
Придя домой, достал отцовские тфилин, надел их и прочел по молитвеннику всю утреннюю молитву от начала до конца — это заняло у меня пару часов.