Через месяц Карл Иванович Вилов стал капитаном.
На самом деле ничего этого не было. А имя «Карл» произошло в русской семье вот как.
Отец Карла Иван Вилов, полковник артиллерии, имел жену Клару Андреевну Синчикову, артистку цирка, впрочем, очень одаренную и очень красивую женщину. Выступала Клара на арене с оригинальным номером, который заключался в том, чтобы проговаривать очень быстро скороговорки. Она могла сказать их без запинки до тридцати штук кряду на пулеметной скорости. Успех был феноменальным, так как даже драматическим артистам такие фокусы не удавались. Так вот, Клара Андреевна в положенные сроки забеременела от своего полковника, который всю беременность поддразнивал ее одной скороговоркой, о которой не трудно догадаться:
— Карл у Клары украл кораллы, а Клара у Карла украла кларнет!
Кларе Андреевне это не очень нравилось, и она просила мужа перестать, но тот, словно заведенный, до десяти раз на дню твердил:
— Карл у Клары…
Жена пыталась отвечать той же монетой и перебивала:
— Прицел шестнадцать!..
Но Ивана Вилова это не задевало, и он, посмеиваясь, договаривал:
— А Клара у Карла…
В конце концов полковник Вилов уехал на далекие стрельбы, а Клара Андреевна как раз в это время и разрешилась от бремени славным мальчиком и записала в его метрику имя — Карл.
Отстреляв положенное, полковник вернулся домой и побил красавицу жену за своеволие. Но надо заметить, что с этого времени он забыл скороговорку про Клару и Карла и перестал посещать выступления жены в цирке.
Таким образом и пошла молва о том, что семья Виловых из немцев, и сколько Анна Карловна ни рассказывала Синичкину семейное предание, он не верил в него. А не верил из-за того, что был раздражен внезапной смертью генерала Вилова, так и не успевшего помочь зятю с карьерой…
— Сенечка! — пела Анна Карловна младенчику. — Сыночек!..
Она совала ему в ротик соску, а малыш выплевывал ее, не желая сосать вовсе.
— Что хочет мой славный сыночка? — интересовалась женщина.
Вслед за этим вопросом мальчишка открыл рот, и Анна Карловна разглядела в нем, огненно-красном, четыре зуба, белеющих драгоценным жемчугом, и вскрикнула от неожиданности.
— Да ему не менее, чем полгода!
Ребенок засмеялся, как будто подтверждая догадку приемной матери. При этом он потянул к ней ручки и ласково потрогал ее за шею.
От этих прикосновений женщине стало так хорошо, так тепло и счастливо, как прежде не было никогда.
— Может быть, ты, Сенечка, мяса хочешь? — неожиданно для себя спросила Анна Карловна.
К ее удивлению, ребенок кивнул головкой и засмеялся заливисто и заразительно…
Володя Синичкин, идя домой, решил, прежде чем вкушать семейные радости, все-таки позаниматься чуток делом Ильясова, а потому вошел в подъезд его дома и поднялся на двенадцатый этаж.
Прежде всего он осмотрел пломбу, наложенную на дверь ильясовской квартиры, и нашел ее сломанной.
Кто-то проникал несанкционированно в квартиру! — догадался капитан. — Кто-то что-то искал! Но кто и что? — вот вопрос.
Синичкин несколько подумал, не стал входить в квартиру пропавшего без вести, а позвонил в квартиру напротив. Под дверью зашебуршали, и Синичкин громко оповестил, что прибыл участковый и просит дверь открыть для разговора.
Дверь открыла молодая девица, дочь хозяина, и тут же проинформировала, что папки дома нет. А сквозь приоткрытую занавеску Синичкин разглядел мужское плечо и часть небритой щеки.
— Митрохин! — позвал он громко.
Плечо дернулось, щека спряталась.
— Ну выходи, выходи! — прикрикнул участковый. — А то я невесть что подумаю, почему ты от властей скрываешься!
Занавеска отдернулась, и из-за нее вышел мрачный Митрохин с физиономией, отливающей синевой.
Били его или дрался еще совсем недавно, — догадался Синичкин, а девушке сказал, что врать нехорошо, что до добра не доведет это!
— А вы не имеете права врываться в чужую квартиру! — с вызовом произнесла Елизавета. — Санкция есть?
— Подкованная девочка, — отреагировал участковый.
— А ну пошла в комнату! — рыкнул Митрохин и оборотил к пришедшему физиономию. — Чем обязан?
— Да вот, уточнить кое-что хочу, — ответил Владимир и сделал паузу.
В это затишье Елизавета, взметнув подбородком к небу, прошествовала в комнату, покачивая бедрами от одной стены до другой.
— Что же вам уточнить требуется?
— Зачем вы пломбу на двери Ильясова срывали?
— Я?!! Да зачем мне это нужно! Это ошибка какая-то!
Синичкин отчетливо видел, как испугался Митрохин, а потому вдогонку дожал его, пахнущего перегаром:
— А пальчики ваши на пломбе!
— Мои?
— Ваши.
— Да, да! Признаюсь! Показалось мне, что Ильясов вернулся как-то ночью, вот я и решил проверить! А пломбу не я срывал!
Митрохин задумался, и было отчетливо видно, как шевелятся его мозги под волосами.
— Как же вы тогда мои пальчики нашли?
Синичкин пристально смотрел на похмельного и вновь чувствовал себя следователем, обладающим неза-урядной интуицией.
— На понт взяли? — догадался наконец Митрохин.
— И что там было в квартире Ильясова? — не счел нужным отвечать участковый
— Да ничего, показалось мне! Таракан один прежирнющий ползал, да и только.
— Ну что ж, — подвел черту под разговором Синичкин. — Будете отвечать перед законом за срыв государственной пломбы! Годик-другой! В лучшем случае
— условно!
— Да за что же! — побелел Митрохин.
Синичкин развел руками.
— Закон такой. А теперь собирайтесь.
— Куда? — совсем потерялся отец Елизаветы.
— Куда-куда! В отделение для начала! Показания снимем, как вы убивали Ильясова!
— Не убивал я! Не убивал! — отчаянно завизжал Митрохин. — Это все Мыкин! Он его топором по ноге, а потом ледорубом голову попортил!
— Так-так-так! — проговорил Синичкин спокойно и сделал вид, что все это ему было давно известно. — Пойдемте-ка в квартиру убиенного и там все тщательно запишем!
Митрохин, сгорбленный, с руками, опущенными, как у гориллы, покорно проследовал за участковым в квартиру татарина, и там они устроились за столом, предварительно очистив его от крошек.
Еще на столе лежал атлас речных рыб, открытый на разделе «Сомы».
— Вот такую мы рыбу хотели поймать, — указал на страницу Митрохин
— Значит, Мыкин убил?
— Ага.
— Так и запишем.
Синичкин достал из кармана чистый лист бумаги и написал на нем: «Протокол допроса».
— С ваших слов получается, что Мыкин ударил ледорубом по голове Илью Ильясова?
— Именно так! — подтвердил Митрохин.
— Так и запишем. Сколько раз?
— Один.
— Уверены?
— Так точно. Но ударил сильно, так что в голове у него хрустнуло!
— А потом взял топор и ногу отрубил?
— Ага.
— Садист, что ли? Чего мертвому ноги рубить?
Митрохин пожал плечами, а Синичкин пытался отыскать несоответствия.
— А кто ухо отрезал Ильясову? — поинтересовался он.
— Ухо?.. — удивился допрашиваемый. — Какое ухо?
Капитан внимательно поглядел в лицо Митрохина и понял, что тот не врет и в действительности ничего об ухе не знает.
— Да поймите вы! — прижал к сердцу руки отец Елизаветы. — Мы рыбу ловили с помощью эхолота. Дикие деньжищи отдали за прибор. Мы же никак не думали, что этот Ильясов ночью, в холод купаться надумает! Мы на него сеть и накинули, думали — рыбина. Да и в темноте так показалось. Не человека убивали — рыбу!
— Бред какой-то! — занервничал Синичкин. — Как вы человека за рыбу?..
— Да он как будто из рыбы в человека превратился!
— А труп куда девали?
— Так на берегу и бросили.
— И куда он делся?
— А шут его знает!.. Может, волной в озеро снесло?..
— Может, — согласился участковый.
Он задумался и вспомнил, что ухо в спичечном коробке ему передал именно Мыкин. Стало быть, действительно, ухо было отчленено раньше и не ими.
Капитан вновь порадовался удачному логическому построению, перестал нервничать, а потому вольготнее откинулся на спинку стула и стал осматривать комнату Ильясова.
Совсем бедно жил человек, сделал он вывод.
Из-под старого растрескавшегося буфета на свет выбрался таракан, каких Синичкин в своей жизни еще не видел. Таракан был величиной с ладонь большой руки, шевелил усами и таращился на капитана.
— Ишь ты! — изумился милиционер. — Чудо природы!
Он не заметил, как Митрохин снял с ноги ботинок, как примерился и запустил в насекомое обувью. Впрочем, с похмелья он здорово промахнулся, метра на два в сторону, а таракан от греха подальше пополз обратно под буфет, переваливаясь на одну сторону, как будто прихрамывал.
— Поехали, — сказал Синичкин.
— Куда? — не понял Митрохин.
— Как куда? В отделение.
— Так я же все рассказал!
— Так ты и рассказал лет на пять! Так что давай зайди домой, возьми необходимое!
Синичкин поднялся со стула и почувствовал, как заныли ляжки.
— В тюрьме сидел?
— Упаси Господи! — перепугался Митрохин.
— На этот раз не упасет.
— Что это вы меня пугаете все время!
— Да нет, что ты! Это тебя в отделении пугать будут. А я только участковый. Ну иди, иди. Хотя постой, прежде бумагу подпиши.
Митрохин чиркнул под протоколом и, понурив голову, скрылся в своей квартире. Через несколько минут оттуда донесся многоголосый женский вой, а еще немного спустя появился сам хозяин квартиры с большой сумкой в руках, в сопровождении заламывающей руки жены и дочери, подвывавшей матери, впрочем, без особого энтузиазма.
— А ну, не выть! — скомандовал Синичкин.
Бабы смолкли, и под их ненавидящие взгляды капитан подтолкнул Митрохина в раскрывшийся лифт…
— А где машина? — спросил арестованный, когда они вышли из подъезда на мороз.
— Да зачем машина? Здесь ходьбы до отделения всего-то десять минут.
— Положено, — огрызнулся Митрохин.
— Не развалишься, ступай!
И они пошли. А через минуту Синичкин почувствовал, как в правой ляжке резануло ножом, так что он чуть не свалился подрезанным колосом в снег. Но удержался, хотя по лицу разлилась мертвенная бледность.
— Болеешь? — поинтересовался Митрохин.
— С чего ты взял? — крепился капитан.
— Да так, показалось.
— Иди, иди!..
Они прошли еще метров пятьсот, как у Синичкина резануло в левой ляжке, да с такой силой, что задергались щеки, словно через организм ток пропустили; участковый увидел серое небо, захотел в него взлететь, но рухнул без сознания в сугроб.
— Ишь ты! — проговорил Митрохин и огляделся.
Никого поблизости не было, а потому он резко нагнулся над телом капитана, расстегнул кобуру, вытащил из нее «ТТ» и сунул пистолет себе за пазуху. Перед тем как побежать, Митрохин ткнул Синичкина мыском ботинка в лицо, сплюнул и скрылся за большим блочным домом…
Пришел в себя участковый в знакомом госпитале МВД.
Он лежал в кровати, уже переодетый во все больничное, а потому пахнущее непривлекательно.
Вероятно, что-то с ногами у меня опять, подумал он и пошевелил ими для проверки. Конечности ощущались лишь ягодицами, а остальная длина оставалась бесчувственной.
Володя приподнял голову и осмотрелся. Его тело, как он и ожидал, лежало на трех кроватях, значит, ноги выросли чрезвычайно.
Что за чертовщина такая, — подумалось внутри…
Ах ты Господи, — вдруг вспомнил Володя. — А где арестованный мною Митрохин?..
Помимо Синичкина в палате лежал еще один человек, который, опершись о подоконник, читал газету про футбол. Его руки до локтей были разрисованы всякими русалками и прочими картинками.
— Мужчина! — позвал капитан, признавая в соседе коллегу, и, когда тот оторвался от газеты, спросил: — Вы давно здесь?
— Два дня, — ответил любитель футбола.
— А меня когда привезли?
— Сутки назад. Здоровы вы спать!
— Как спать! — возмутился Синичкин. — Бессознанным я провалялся!
— А главврач говорит, что напились и свалились на дороге. Табельное оружие потеряли. Еще он сказал, что уволят вас из органов. Нехорошо, позорите погоны!
— Ах ты Боже мой! — схватился за голову Синичкин. — Что за люди недоброжелательные вокруг! Вы кто по званию?
— У меня нет звания! — отозвался из-за газеты сосед.
— А как же вы здесь, в госпитале МВД?
— А по протекции. У вас здесь хорошо лечат, да и тихо. А мне покой нужен, после десяти лет лесоповала.
— Понятно, — промямлил Синичкин, но зеку объяснять, что с ним произошло, не стал.
— Да, вот что еще, — выглянул из-за газеты сосед. — У тебя, мужик, ночью ноги светятся. Дело, конечно, не мое, но такое ощущение, что ты фосфором обожрался! Мне вообще-то плевать, только вот спать мешает. Укрывайся, пожалуйста, лучше!
— Хорошо, — обреченно согласился Синичкин и решил, что к нему в палату нарочно подселили уголовника, чтобы он его ночью придушил. — Эй! — закричал он не-ожиданно и громко, отчего сосед прикрыл голову газетой. — Эй, есть кто-нибудь?!!
Через минуту в палату вошел бывший ассистент, а теперь главврач, в сопровождении рядовых ординаторов.
— Что кричим? — поинтересовался главврач, не вынимая рук из карманов.
— Это кто сказал, что я пьян был? — спросил Володя смело.
— Экспертиза установила.
— Да плевать я хотел на вашу экспертизу!
— Если докажут, что он продал пистолет, то трибунал, — повернулся главврач к коллегам. — А что докажут, я не сомневаюсь!
Ординаторы покивали в знак согласия.
— А будет шуметь, вы в него сульфазин в четыре точки. И не смотрите, что у него ляжки три метра в обхвате. И не таких видели!
И главврач устремил свое внимание в сторону окна.
— Как самочувствие, Гаврила Петрович?
— Неплохо, — отозвался зек, откладывая газету. — Только вот этот шухер поднимает!
— А вы, когда он шуметь начнет, нам сигнальчик. Договорились?
— Заметано.
Главврач презрительно посмотрел на лицо Синичкина с подбитым глазом и в компании коллег покинул палату.
— А ты, значит, ссученный? — мертвенным голосом сказал капитан.
— Сигнальчик подать? Я могу. Сульфу примешь в четыре точки!
— Ты меня, морда уголовная, пугать еще будешь! — обозлился милиционер. — Да я тебя в камеру, где ты запоешь петухом, гнида!
Зек улыбнулся и позвонил в звоночек, вмонтированный в стену.
На зов явились санитары и дежурный врач — женщина лет тридцати, в круглых очках от «Картье».
— Что случилось? — спросила она с улыбкой.
— Очень он меня мучает! — пожаловался Гаврила Петрович. — Сексуальными домогательствами мучает.
Врач понимающе кивнула и дала знак санитарам.
Здоровенные мужики, не перемолвившись ни единым словом, скинули с Синичкина одеяло, обнажив его огромные ноги.
— Переворачивайте! — скомандовала ординаторша, презрительно глянув на крошечные Володины гениталии.
Неизвестно, как в ее руках оказался шприц с чем-то желтым, но не успел Синичкин возразить, как его перевернули на живот, а игла клюнула сначала под лопатки, а потом в ягодицы поочередно.
— Переворачивайте обратно! Привяжите руки к кровати, а в рот кляп засуньте! — распорядилась докторша.
Через мгновение Синичкин лежал недвижимый с полотенцем во рту. По телу расходилась устрашающая боль.
— Отдыхайте спокойно, Гаврила Петрович! — улыбнулась врач на прощание.
Она ушла в сопровождении санитаров, а Синичкин застонал от жутких резей, корежащих его тело.
— Зря шумел, мужик! Тебя предупреждали по-порядочному!
Синичкин лишь промычал в ответ, а потом расстался с сознанием…
Очнулся Володя ночью. Пошевелил руками, находя их свободными. Изо рта не торчало несвежее полотенце, и дышалось хорошо. Тело, к радости участкового, не болело, а потому он подвигал спиной, почесываясь о матрас.
Мирно посапывал под открытым окном сосед-урка.
Привык, сволочь, к северу! Ишь, окно настежь распахнул. Это зимой-то!
В окно свежо и морозно дышала ночь. Огромный желтый месяц свисал мусульманином из-под небесного купола, заставляя Синичкина моргать. Володе почему-то захотелось заплакать. Но вовсе не от мучений, свалившихся на него внезапно, а от какого-то приподнятого чувства, захватившего душу целиком, до самых ее корешков.