Гутман откинулся в кресле.
– Да?
– Эта история о Гэри...
– Что же она?
– Я ни разу в жизни не была в Индиане. Мне всего лишь хотелось произвести впечатление.
Пожилой джентльмен раскатисто захохотал.
– Ваша искренность обезоруживает, мадам! В хитрости мне за вами не угнаться. Да-да! Так, хорошо, давайте посмотрим. Что вы там принесли?
Потратив не менее получаса на изучение чертежей, Хорэс Гутман поднял голову и с неохотой проговорил:
– Знаете, вообще-то я остановил свой выбор на другом месте.
– Уже?
– А чем лучше ваше?
– Там вы почувствуете себя по-настоящему счастливым. Я лично прослежу, чтобы «Мьючуэл иншуранс» получила все то, что хочет. И, – Лара многозначительно улыбнулась, – новая штаб-квартира обойдется вам на десять процентов дешевле.
– Ого! Но вы же не знаете, сколько с меня просят на другом месте.
– Не важно. Назовите любую цифру.
– Да, Лара, вы действительно могли бы родиться в Гэри. По рукам!
* * *
Вернувшись в офис, Лара обнаружила у себя на столе записку от Кэти: «Звонил Филипп Адлер».
Глава 19
Величественный вестибюль «Уолдорф-Астории» был полон тех же меломанов, что не пропускают ни одного концерта в «Карнеги-холл». Пробираясь через толпу, Лара искала взглядом Филиппа Адлера. В мозгу ее еще звучал состоявшийся тремя днями ранее телефонный разговор.
– Мисс Камерон, это Филипп Адлер.
У Лары мгновенно пересохло во рту.
– Простите, что не смог поблагодарить вас сразу же. Я был в Европе и узнал о вашем щедром даре только сегодня.
– Я хотела доставить себе удовольствие. –
* * *
Филиппа Адлера нигде не было видно. Лара медленно двигалась в толпе, прислушиваясь к обрывкам разговоров.
– ...и тенор заявляет: «Доктор Клемперер, мне осталось взять два верхних си. Хотите услышать их прямо сейчас или дождетесь вечера?»
– ...да, конечно, дирижерская палочка решает все. Какая экспрессия, какой реализм!
– ...с ума сошла? Стравинский слишком механистичен! Его музыку мог бы написать и робот. Где чувства? Барток[31] же, наоборот, топит нас в океане эмоций...
– ...она просто барабанит по клавишам. Ее Шопен звучит, как походный марш...
Этот язык посвященных Лара не понимала. В следующий момент она заметила фигуру Адлера. Филипп стоял в окружении поклонников. Дорогу к нему пришлось прокладывать локтями. Молодая женщина за плечом пианиста уверенно сказала:
– Когда вы исполняли сонату до минор, я увидела, как Рахманинов улыбается. Правда, правда! Эти плавные переходы...
Филипп улыбнулся:
– Благодарю вас.
На него близоруко прищурилась старуха с колье из огромных бриллиантов.
– Где вы нашли этот забытый клавир? Могу я его купить? О таком Бетховене я и не подозревала!
Взгляды Лары и Адлера встретились.
– О! Ради Бога, извините...
Он неловко протиснулся через строй восхищенных дам, взял Лару за руку:
– Добрый вечер, мисс Камерон. Хорошо, что вы пришли!
– Спасибо. – Лара посмотрела по сторонам. – Я не ожидала увидеть здесь столько ценителей прекрасного.
Филипп кивнул.
– Полагаю, вам тоже нравится классическая музыка?
Вспомнились песни, под которые она росла: «Малышка Энни», «Поле ржи», «Холмы у дома»...
– Да. Любовь к ней привил мне отец.
– Очень признателен за чек. Ваша щедрость...
– Расскажите мне о фонде, прошу вас. Если...
– Филипп! Нет слов! Восхитительно! Бесподобно... – Их вновь обступила толпа.
– Если бы вы выкроили на следующей неделе вечер... – Ларе пришлось повысить голос.
Адлер качнул головой:
– К сожалению, завтра лечу в Рим.
Сердце у нее упало.
– А...
– Но через три недели я вернусь. Может, тогда...
– Конечно!
– ...мы сумеем поболтать о музыке.
Лара с облегчением улыбнулась:
– Конечно. Буду рада.
В эту минуту к ним приблизились двое средних лет мужчин; волосы одного были собраны на затылке в конский хвост, в мочке уха другого поблескивало серебряное кольцо.
– Филипп, ты должен разрешить наш спор. Скажи, играя Листа, ты жмешь на педали или же предпочитаешь, чтобы рояль звучал во всю мощь?
Педали? У рояля? Лара не представляла, о чем идет речь. Троица пустилась в профессиональные рассуждения о длительности ноты, прозрачности звука, о реверберации... Она смотрела на лицо Филиппа Адлера и думала:
* * *
На следующее утро Лара распахнула тяжелую дверь Манхэттенской школы музыки. Сидевшая за столом с лампой служительница молча подняла голову.
– Я бы хотела поговорить с кем-нибудь из профессоров, – сказала Лара.
– С кем именно?
– Все равно.
– Соблаговолите подождать.
Женщина прошла в соседнюю комнату. Пару минут спустя в фойе появился невысокий джентльмен с ежиком седых волос.
– Доброе утро. Леонард Майер. Могу я вам чем-нибудь помочь?
– Меня интересует классическая музыка, мистер Майер.
– О, хотите поступить к нам? Что у вас за инструмент?
– Никакого. Я просто хотела бы побольше узнать о музыке.
– Боюсь, мадам, вы ошиблись адресом. Дилетантов мы не принимаем.
– Я плачу пять тысяч долларов за две недели вашего времени.
Профессор Майер растерянно мигнул.
– Простите, мэм, не расслышал вашего имени.
– Камерон. Лара Камерон.
– Вы намерены заплатить пять тысяч долларов за беседу о классической музыке? – Чувствовалось, что фраза далась ему с трудом.
– Да. При желании можете пожертвовать всю сумму на стипендии для ваших учеников.
– Вряд ли до этого дойдет. – Голос Майера снизился почти до шепота. – Думаю, мы договоримся.
– Ну и отлично.
– Когда... м-м-м... вы могли бы приступить?
– Сейчас.
– В данную минуту у меня урок, но если вы согласитесь, то через четверть часа...
* * *
Они уселись в пустом классе.
– Итак, с самого начала. Что вы знаете о классической музыке, мисс Камерон?
– Очень мало.
– Ясно. Что ж, к пониманию музыки существует два подхода, – начал свою лекцию Майер, – интеллектуальный и эмоциональный. Кто-то из великих сказал однажды, что музыка открывает человеку глаза на его собственную душу. И гениальные композиторы подтверждают это.
Лара слушала.
– Вам хотя бы чьи-нибудь имена известны?
– Еще меньше.
Профессор нахмурился.
– Простите, я не совсем понимаю, чем в таком случае вызван ваш интерес к...
– Мне нужно знать достаточно для того, чтобы поддержать беседу с профессиональным музыкантом... Скажем, с пианистом.
– Хорошо. – Майер на секунду задумался. – Тогда поступим по-другому. Я дам вам несколько лазерных дисков. – Он протянул руку, взял со стеллажа пять или шесть плоских коробочек из прозрачного пластика. – Начнем с этих. Прослушайте, и внимательно, allegro к Двадцать первому концерту Моцарта, adagio к Первому концерту Брамса и moderato Второго концерта Рахманинова. Под конец, если не надоест, Первый фортепианный концерт Шопена.
– Согласна.
– Через два-три дня мы...
– Я приду завтра.
* * *
Она положила на стол несколько дисков с записями выступлений Филиппа Адлера.
– О! – просиял Майер. – Маэстро Адлер – лучший из лучших! Вы тоже обратили на него внимание?
– Да.
– Филипп Адлер виртуозно исполняет сонаты.
– Сонаты?
Профессор вздохнул.
– Это слово ни о чем вам не говорит?
– К сожалению.
– Соната – это музыкальное произведение, состоящее из трех или четырех частей различного темпа и характера. Когда такое произведение звучит на одном инструменте – фортепиано или скрипке, – то его называют сонатой. Сонатой для оркестра является симфония.
– Поняла. –
* * *
Филипп ждал за столиком. Не обращая внимания на восхищенные взоры, мисс Камерон прошла внутрь. При виде ее Адлер поднялся, и сердце Лары сладко заныло.
– Надеюсь, я не слишком опоздала?
– Ни на минуту. – Голос его чуть дрогнул. – Вы очаровательно выглядите!
Она простояла перед зеркалом не менее часа. Что надеть? Строгое платье? Элегантный костюм? Легкомысленную блузку? В конце концов предпочтение было отдано скромному туалету от Диор.
– Спасибо, Филипп.
Когда оба опустились в кресла, Адлер произнес:
– Чувствую себя как идиот.
– Но почему?
– Как-то не доходило. Вы – та самая Камерон!
Лара улыбнулась:
– Прошу простить.
– Господи! Отели, небоскребы, торговые комплексы! Разъезжая по стране, я повсюду слышал ваше имя!
– Вот и хорошо. Значит, не успели меня забыть.
Адлер пристальным взглядом изучал ее лицо.
– Мне не нужны какие-то напоминания. Люди только и говорят что о вашей красоте. Не надоело?
Лара раскрыла рот, чтобы ответить: пусть их, но фраза прозвучала так:
– Вы женаты? – Она прикусила кончик языка.
Губы Адлера дрогнули в улыбке.
– Нет. Семейная жизнь не для меня.
– Почему же? – Лара на секунду задержала дыхание. Но ведь он не...
– Потому что большую часть года я провожу на гастролях. Сегодня – Будапешт, завтра – Берлин, Париж или Токио...
Она с облегчением вздохнула.
– Все ясно. Расскажите о себе, Филипп.
– Что вас интересует?
– Все.
– О, тогда запаситесь терпением минут хотя бы на пять. – Адлер засмеялся.
– Нет, серьезно. Пожалуйста!
Он сделал глубокий вдох.
– Родители – коренные венцы. Отец был дирижером, мать преподавала музыку. В страхе перед армадами Гитлера они оставили насиженные места, перебрались в Бостон. Там-то я и появился на свет.
– Вы всегда знали, что станете пианистом?
– Всегда.
Пятилетним мальчиком он сидит за фортепиано, терпеливо отрабатывая упражнение за упражнением. В комнату с яростным криком врывается отец:
– Нет, нет и нет! Ты что, до сих пор не в состоянии отличить минор от мажора? – Тонкий, покрытый черными волосами палец тычет в линейки нотного стана. – Здесь же минор. Ми-нор! Неужели не ясно?
– Папочка, можно, я пойду? Ну пожалуйста! Меня ждут друзья.
– Обойдешься. Сиди и тренируй руку.
Восьмой по счету день рождения. После четырех часов непрерывной, умоисступляющей игры вспыхнула ссора с родителями.
– Ненавижу этот рояль! – Из глаз брызнули слезы. – Больше я за него не сяду. Не сяду!
Голос матери:
– Хорошо, милый. А теперь повторим andante. Начинай.
Десять лет. Квартира полна гостей, старых приятелей отца еще по Вене. А сейчас Филипп нам сыграет, говорит мать.