- Я помню отлично, мать, и есть кое-что, что сидит в моем сердце, как заноза. В последний раз я говорил с отцом с дерзостью и непокорностью…
- Ты меня защищал от него, сынок, - пыталась оправдать его София. – Тебе было не больше двенадцати лет. Нет ничего для меня более унизительного и мучительного, чем поведение Франсиско в ту ночь; но нет ничего более прекрасного в моей жизни, чем воспоминание о твоем поведении, Ренато. Если тебя ранит то, что ты сделал, если тебя так угнетают угрызения совести…
- Никогда, мама – прервал ее Ренато твердо и решительно. – Я сделал то, что должен был сделать и то, что хотел бы, чтобы мой сын сделал, хоть против меня самого в момент ярости и сумасшествия, не забывая об уважении, которое обязан проявлять к своей матери… И он так это и понял, его выражение лица, его поведение той ночью, все мне это доказало… Он чувствовал стыд за тот жестокий момент, он сбежал, прячась от моих глаз; сел, как сумасшедший на ту лошадь, и из-за отчаяния и тревоги произошла та ужасная трагедия, которая стоила ему жизни. И когда я его увидел, когда он говорил со мной в последний раз, его рука потянулась, чтобы погладить меня, а в его словах была похвала, когда он мне сказал: «Я знаю, что ты сможешь защитить и позаботиться о своей матери». Не помнишь?
- Да… да… - шептала София сдавленным голосом.
- Но также мне был дан приказ, который был как мольба, - настойчиво упорствовал Ренато. – Он велел мне помогать Хуану, чтобы я поддерживал его как брата… Он был сиротой, я знаю. Он сын одного друга, который умер в нищете. Мой отец, находясь на пороге смерти, передал мне просьбу другого умирающего, волю которого не смог исполнить.
- Забудь о словах твоего отца, Ренато. Он был почти без сознания, когда говорил их. У него была только навязчивая идея, из-за спора, который у нас был из-за проклятого мальчишки…
- Из-за Хуана был спор между вами? – удивился, оживляясь, Ренато.
- Естественно… Все мое старание было защитить тебя от падали, которую твой отец упорно пытался привести в наш дом, и так ты меня благодаришь за это, вставая на его сторону… - пожаловалась досадно София. – Я страдала куда больше, чем ты можешь себе представить. Как ты думаешь, я пережила четырнадцать лет одиночества, больная, одинокая, во враждебной стране, климате, который мне вреден? Ведь я жила только ради тебя, борясь за тебя, защищая то, что тебе принадлежит: твое состояние, твое будущее, твой дом, твое чистое имя…
- Я это прекрасно знаю, - признал Ренато, словно извиняясь.
- Ну, если ты это знаешь, тогда ты не должен терзать себя этим…
- Хорошо, мама, - прервал Ренато, желая закончить неприятную сцену. – Забудем все это… Завтра я поеду в Сен-Пьер. Сделаю так, чтобы Айме и сеньора Мольнар подготовились к скорому приезду. Я знаю, тебе очень понравится Айме, и вдвоем мы попытаемся вознаградить тебя за все трудности, что ты испытала… Вот увидишь…
12.
Мощный голос Хуана достиг, отдаваясь гулом, глубины грота, наполняя его именем, которое было медом на губах:
- Айме… Айме!
Но не было ответа на его зов. Он быстро сделал несколько шагов, погружая ноги в мягкий песок. Затем вышел из грота на песчаный берег. С гибкостью кошки он ловко прыгнул через острые камни и вскарабкался по нехоженой тропинке на крутых склонах.
Он добрался до чащи в глубине сада Мольнар. Рядом неспокойные воды ручейка прыгали меж камней, освежая воздух; с толстых стволов деревьев свисал плетеный шелковый цветной гамак: трон опасной женщины, которую он любил, сейчас был пуст. Рядом с гамаком на земле валялся цветок, оборванный теми нервными и страстными пальцами, веер, крошечный флакон с духами, и последний номер самого пикантного парижского журнала… Хуан Дьявол отодвинул ногой эти безделушки, и, осторожным тигриным шагом, словно из засады, приближался к старому дому, шепча:
- Айме… Айме…!
- Разве ты не рада снова быть здесь, доченька?
- Да, мама, я рада снова быть с тобой. – Моника Мольнар только что приехала из монастыря и была еще одета в накрахмаленный головной убор и белую власяницу послушниц Воплощенного Слова. Сердечко из серебра, приколотое к груди, отшлифованное и блестящее, дополняло религиозное убранство, которое так чудесно подчеркивало ее величественную осанку.
- Было так печально возвращаться в этот дом без тебя, - запричитала Каталина Мольнар с всхлипываниями в горле. – Я так по тебе скучала!
- Ты скоро привыкнешь, мама…
- Никогда, дочка, никогда. Если бы ты только изменила свое решение, моя Моника… Везде можно служить Богу…
- Я знаю об этом, мама; но знаю также, что скоро, если тебе будет меня не хватать, то Айме будет достаточно, чтобы заполнить этот дом… кроме того, она скоро выйдет замуж, и ты тогда будешь жить вместе с ней, что естественно. А я последую своим путем… Но где Айме?
- Она уехала с подругами с самого утра. Ни она, ни я не подозревали, что меня позовут, чтобы дать тебе разрешение оставить монастырь. Ты увидишь, как она будет довольна, когда вернется и найдет тебя здесь. Твоя сестра безрассудна, но она хорошая. И тоже любит тебя, дочка, поверь мне.
- Я тоже хочу верить в это, мама…
Неуверенными шагами Моника пересекала большие комнаты старинного дома с массивными побеленными стенами, старой и хорошо ухоженной мебелью, с широкими окнами, выходящими на дикий сад, единственное наследство, которое оставил им покойный сеньор Мольнар.
- Полагаю, ты можешь снять облачение, так?
- Конечно, хотя предпочитаю не снимать его.
- Хорошо… - согласилась Каталина, подчиняясь. – Не буду тебе снова досаждать… Это твоя старая комната. Хочешь снова ее занять? Думаю, что она лучшая, здесь больше всего света и воздуха… Подожди меня немного пока я отдам распоряжения, чтобы вещи привели в порядок. Я позову служанку…
Моника де Мольнар осталась одна, но не задержалась в комнате с широкими окнами и побеленными стенами. Она чувствовала глухо сжимавшую ее душу тоску, а также волнение, которое ее беспокоило и влекло… Резко начала ходить безо всякого направления. Она продолжала проходить через ряд длинных широких комнат… Она двигалась как автомат, подталкиваемая какой-то посторонней силой, в то время, как сердце ее дрожало, взволнованное старым отцовском жилищем. В конце концов, она дошла до последней комнаты без мебели, в которой было одно окно с большими притворенными ставнями; но за ставнями вздрогнула на мгновение тень… Затем дерзкая рука резко их толкнула, открыв их настежь, и мужской голос воскликнул:
- Айме… наконец…!
Моника отступила назад, потрясенная, потому что за решетками того окна показалось мужское лицо. На мгновение, как два клинка, столкнулись в воздухе два взгляда; затем зрачки Моники расширились, чтобы сделаться более жесткими, более неподвижными и более высокомерными… Впервые в жизни Моника Мольнар видела Хуана Дьявола…
Хуан не отступил и не пытался скрыть своего удивления. На нем были неопрятные брюки, закатанные до колен, и полосатая грубая матроска. Он мог быть самым последним моряком на каботажном судне; но его выражение лица было слишком гордым, его осанка слишком надменна, его ступни ступали излишне твердо по земле, он был слишком уверен в себе… и улыбался… улыбался легкой, хитрой и насмешливой улыбкой, в то же время спокойно изучая прекрасное лицо женщины, которое обрамлял накрахмаленный головной убор, и воскликнул, извиняясь:
- Черт побери! Но не надо так пугаться… Перед вами не сатана…
- Я не боюсь, - ответила Моника, наполовину успокоившись.
- Я уже вижу… Вы даже не перекрестились, услышав имя вашего врага, что странно для таких как вы.
- Могу ли я узнать, что вы хотите, сеньор? – спросила Моника заметно недовольным голосом.
- От вас ничего, - сообщил Хуан с насмешливой дерзостью, но без малейшего признака резкости в голосе.
- Тогда от кого? – осведомилась Моника надменно.
- Я уже сказал имя человека, которого искал, кого предполагал увидеть…
- Айме? Вы ищете мою сестру? – удивилась Моника, не скрывая свое недовольство.
- Кажется, так… Ее нет?
- Мне незачем вас информировать! – вскипела Моника, уже почти не владея собой.
- Гордая, да?
- А вы наглый! Вы меня называете гордой и грубите мне с того момента, как открыли это окно.
- О! Из-за такой ерунды обиделась мать-настоятельница…
- Я не настоятельница и не готова терпеть ваши глупые усмешки.
- Черт побери! Сказала Святая Моника… Не так ли вас зовут? Вы меня очень удивили. Я думал, что монахини более любезные и менее красивые… О! Не обижайтесь так! Это обычный комплимент. Кроме того, я говорю не более, чем правду…
- Я позову слугу, чтобы он заставил вас удалиться!
- Бедный мужчина! – засмеялся Хуан, развеселившись по-настоящему. – Не ставьте никого в такое неловкое положение, не пытайтесь изображать то, чего нет на самом деле… В вашем доме нет слуг.
- Это уже слишком! – вышла из себя Моника, покидая комнату.
- Моника! Святая Моника…! Послушайте…! – позвал Хуан. И поскольку она не обращала на него внимания, воскликнул: - Ужасная свояченица!
- Моника, дочка, что случилось с тобой? Тебе плохо? На тебе лица нет. Почему?
- Ничего, мама… А где Айме? – спросила Моника. Она села, почти задыхаясь: так сильно билось ее сердце, так быстро бежала по ее венам кровь, поднимаясь к горлу в клокотании неудержимого гнева.
- Я уже сказала тебе, что она с самого утра уехала со своими подругами…
- И куда она уехала? – нетерпеливо допрашивала Моника свою мать, - Что это за подруги?
- Ну, дочка, имен их я не слишком хорошо помню. Девушки из этих мест, подруги детства… Твоя сестра возобновила некоторые приятные знакомства… Ей скучно одной в этом огромном доме, естественно, она ходит гулять…
- Моя сестра помолвлена с достойнейшим человеком!
- Я знаю; но не думаю, что там что-то особенное…
- Ты никогда не видишь ничего особенного в том, что делает Айме! Твое излишнее потакание ее сумасбродствам, ее капризам… - упрекала Моника, еле скрывая свое возмущение.
- Но, доченька… Почему ты это мне говоришь? – забеспокоилась Каталина Мольнар.
- Я не должна с тобой разговаривать таким тоном, мама. Я это знаю прекрасно, - смягчилась Моника, сожалея о своем порыве. – Но иногда я не могу сдержаться, а в этом случае… Ладно, прикажи отыскать немедленно Айме. Пусть ей скажут, что я позвала ее, что она мне нужна… пусть придет… - Видя, что ее мать колеблется, она спросила: - Или у нас и вправду в доме нет слуги? Ответь мне, мама.
- Есть девушка, которая готовит, стирает, гладит… Но речь не об этом… То, что происходит…
- Происходит то, что ты не знаешь, где она; что, как всегда, Айме осуществляет свой каприз; что она с кем-то гуляет, а где ты не знаешь. И тем не менее, ты осуществила ее помолвку, позволила, чтобы такой мужчина, как Ренато…
Моника так яростно закусила губу, что резкая боль погасила порыв гнева, сотрясавший ее, как электрический заряд… пока она не опустила голову, сложив руки в молитвенном жесте, в то время как ее заботливая мать спросила ее:
- Доченька, что случилось? Почему ты стала такой вдруг?
- Ничего, мама – попыталась извиниться Моника. – Это нервы… я вышла из себя… Это моя болезнь…
- Вот тебе и на, Бога ради! Настоятельница говорила мне о грусти и слабости, но не о твоих нервах. Но, наконец-то, все изменится. В глубине души, я думаю, что ты права, по крайней мере отчасти. Твоя сестра капризная, сумасбродная… Она меня не слушается… Нам так не хватает твоего бедного отца…
- Над ним она тоже смеялась, - горько пожаловалась Моника. – Над ним и над всеми; но она не будет смеяться над Ренато… Она обещала сделать его счастливым.
- И сделает. Конечно же сделает… Бедный мальчик еще сильнее влюблен… Каждый день твоя сестра получает от него знаки внимания и подарки, и ты как-нибудь его сможешь увидеть…
- Что? – встревожилась Моника. – Разве он не в своем имении Кампо Реаль?
- Он там; но уже сбегал оттуда два раз в течение десяти дней, что находится на Мартинике. Нет длинной дороги, если так сильно любишь, а Ренато без ума от твоей сестры. Достаточно увидеть его рядом с ней… И все в нем меняется: его поведение, взгляд… Она его любит по-своему. Он предоставит для нее все, что нужно в жизни, кроме того он еще и хороший человек. Больше всего я желаю, чтобы они поженились как можно скорее, и, как только она выйдет замуж, увидишь, все изменится. Не говоря о том, что в Кампо Реаль не будет красавцев, чтобы твоя сестра с ними кокетничала.
- Я боюсь, что Айме будет кокетничать где угодно и даже с самым отвратительным мужчиной. Думаю, что она может посмотреть на батрака и на нищего…
- Замолчи! – приказала Каталина, заметно раздраженная. – А вот сейчас ты напрасно оскорбляешь свою бедную сестру. Это невероятно, Моника…
Снаружи донесся характерный шум остановившейся кареты, и смех молодых голосов.
- Думаю, что там твоя сестра, - сообщила Каталина. – Вот увидишь, как она обрадуется, когда увидит тебя. Она любит тебя больше, чем ты ее, Моника.
- Ты веришь в это? – с оттенком горести в голосе заметила Моника.
- Ты мне это доказала своими словами несколько минут назад. Она же тебя никогда не критиковала…. Она всегда была на твоей стороне. Она первая пыталась убедить нас, твоего отца и меня, чтобы мы не разрешили тебе исполнить твое желание принять постриг. Она любит тебя больше, чем ты ее. Намного больше…
- Пока, Густаво! До завтра! Не забудь прийти и ты, Эрнесто… И приведите Карлоса… - послышался голос Айме, который весело прощался.
- Это ее подруги? – язвительно спросила Моника.
- Подруги приезжали за ней, - уверила Каталина. – Это была целая компания… не думаю, что это что-то особенное.
- Как же ты слепа! Пойди, сообщи ей, что я приехала.
- Тихо!
- О…! – испугалась Айме; но тут же зашептала ласково: - Хуан…! Но, Хуан…
- Я сказал тихо, - настаивал Хуан с силой. Он резко схватил ее за плечи со спины, заставляя запрокинуть голову, чтобы жадно испить мед с ее губ, Хуан долго целовал Айме, застав ее в тот момент, когда она решила лечь в мягкий гамак из шелковой сети. Мгновение она жадно наслаждалась, чтобы потом оттолкнуть, притворно возмутившись:
- Пират… дикарь…! Как ты со мной обращаешься? Ай! Отпусти меня! И не говори громко. Тебя могут услышать в доме.
- Не думаю. Он слишком далеко… хороший уголок ты смастерила себе среди этих деревьев. Но моя пещера на песчаном пляже лучше. Этой ночью я жду тебя там.
- Этой ночью я не смогу! – живо возразила Айме.
- Этой ночью я жду тебя, и ты придешь.
- Не знаю, смогу ли…
- Сможешь. Я буду тебя ждать. Вот увидишь, ты легко все уладишь, когда будешь думать о том, что я буду там внизу, а если ты задержишься…
- Я уже знаю… Ты уйдешь… - изрекла Айме насмешливо.
- Нет. Я приду за тобой, и уведу тебя, даже если придется тебя тащить.
- Не будь дикарем. Думаю, этой ночью я приду в пещеру.
- Совершенно уверен, что придешь. Мой корабль отплывает завтра на рассвете.
- Куда? Ты не скажешь мне? Я не выдам тебя…
- Не теряй зря времени. Законы – это очень грубые сети. Живая рыба - это по мне, она умеет бить хвостом, чтобы не остаться в сетях.
- Ах! Тогда это правда, что твои путешествия полны тайн? Куда направляется твой корабль? Скажи мне… давай… Доминика? Гваделупе? Или поедешь в Тринидад или Ямайку?
- Я вернусь через шесть недель…
-Шесть недель? Это уйма времени!
- Может быть, на пять… Ты будешь по мне скучать?
- Я буду плакать о тебе все дни. Клянусь тебе, Хуан! Не знаю, что в тебе, но ты меня сводишь с ума… Иногда я проклинаю час, когда узнала тебя, когда послушала тебя…
- Эту ночь ты не будешь проклинать. Я жду тебя…
- Я приду… приду! А теперь прячься, уходи, кто-то идет. Это моя сестра. Уходи… уходи, ради Бога! – умоляла Айме, нервничая. – Если нас увидят вместе, я пропала.